Независимая церковь — это, несомненно, благо в первую очередь для самой церкви. Независимость не означает игнорирования государственной жизни. Независимость — это полноценная автономия и возможность разговора с властями на равных. Например, в Европе, где церковь отделена от власти, она все равно может принимать участие в проблемах государства, а государство — в проблемах церкви. Практически во всех европейских странах — Германии, Франции, Бельгии, Италии — самые крупные христианские конфессии получают государственное финансирование: мой друг, настоятель православного прихода в Брюсселе, получает — хоть и очень небольшую — зарплату от государства, потому что его приход официально зарегистрирован, имеет более 200 прихожан и занимается социально полезной работой. Так что государство готово оказывать ему поддержку. Такие же зарплаты получают и мусульманская, и еврейская общины — никому не дается особый приоритет.

Более того, государством гарантировано, что люди, заявляющие о своей религиозности, в светских школах будут получать обязательное религиозное образование. То есть вопрос о том, имеет ли церковь право преподавать основы православной культуры, который давно обсуждается в нашем обществе, уже давным-давно решен в светских демократических государствах Западной Европы. Например, в немецких школах учатся дети-мусульмане, они обязаны посещать уроки религии. К ним для этого приезжает мусульманин, который лицензирован государством и работу которого оно же и оплачивает. То есть любой ребенок немецкой школы по закону об образовании обязан выбрать, будет ли он изучать какую-то из религий или светскую этику, если он из нерелигиозной семьи, — и оплачивать все эти уроки будет государство. В этом тоже выражается принцип независимости церкви и государства друг от друга, потому что, в конечном счете, они зависят от гражданского общества — светское государство обязано обеспечить права и верующих, и неверующих людей, а церковь помогает в этом. 

Советская власть поняла, что гораздо выгоднее не уничтожать церковь, а сделать ее лояльной и послушной, а тем самым — безопасной для себя

Я считаю важным проговорить очевидные вещи: государство не может рассчитывать на церковь для пропаганды своих идей, а церковь не имеет права на политические амбиции. Но при этом допустимо существование политических партий религиозного толка, например, как Христианские демократы в Германии. Религиозные партии — это часть гражданского общества, а не церкви. 

Америка — пример страны, в которой церковь и государство максимально дистанцированы друг от друга. При этом Америка — одна из самых религиозных стран мира. Это значит, что ни один политик любого штата не может игнорировать взгляды людей, которые там живут. Католический епископ штата, в котором большинство населения — католики, может спокойно отлучить от церкви политика, пропагандирующего аборты или гомосексуальные связи. Даже такое возможно в стране, где религиозные свободы максимально обеспечены, а церковь и государство полностью отделены друг от друга.

Но это все в Европе и Америке, у которых есть большой опыт гражданского общества. Что же в России? Здесь уникальная ситуация: сначала церковь существовала по византийской системе отношений, в основе которой лежала идея мудрого императора Юстиниана о симфонии церкви и государства. Церковь и государство — как душа и тело, говорил он, они должны быть вместе. В истории церкви эта идея зачастую заканчивалась крахом. Однако такое представление в России существовало долгие годы. Потом Петр I принял протестантско-лютеранскую модель и полностью лишил церковь самостоятельности: следующие 200 лет церковь была лишена патриаршества, ее руководителем стал председатель Священного Синода, который был лицом светским. По факту это был государственный министр по делам церкви, так что церковь была полностью подчинена государству.

В 90-е церковь лихорадочно искала деньги на восстановление храмов. Помогла ей в итоге возрождающаяся олигархия полукриминального вида

Только накануне революции церковь вновь обрела патриарха и возможность стать самостоятельной. Но в это же время начались гонения, так что она была отделена от государства в самом репрессивном смысле этого слова. Большевистский декрет предполагал не независимость, а репрессии: в первую очередь, церковь была максимально ограничена в своих правах и полностью лишена своего имущества и материальной базы. Так что она, наоборот, стала крайне зависима от безбожной власти.

В это время речи о развитии самосознания и внутренней культуры церкви просто не шло. А потом, при Сталине, хватка была ослаблена. Церкви предложили компромисс сосуществования: она перестает вспоминать об анафеме, которой предал советскую власть патриарх Тихон (он, к слову, и сам понял, что так существовать невозможно, от этой анафемы отказался и признал советскую власть), а церковь получает гарантии существования через восстановление патриаршества. Советская власть поняла, что церковь ей уничтожить не удалось, поэтому гораздо выгоднее сделать ее лояльной и послушной, а тем самым — безопасной для себя.

Когда советская власть рухнула, церковь получила возможность реальной свободы, но оказалась к этому не готова. У нее полностью отсутствовал опыт существования в свободном мире. Церковная иерархия стала лихорадочно искать основы развития церковной жизни. Самой большой проблемой стало полное отсутствие церковной экономики и даже недвижимости. Церкви в огромном количестве вернули разрушенные храмы, но новая власть не взяла на себя ответственность за уничтожающие действия Союза и не стала помогать восстанавливать их.

Сегодня в России по закону церковь от государства отделена, но де-факто это не так, потому что нет ни церковной экономики, ни самосознания

Церковь стала лихорадочно искать, у кого взять на это деньги. Кто ей в итоге помог? Возрождающаяся олигархия полукриминального вида, люди, которые стремились к власти и хотели на церкви заработать. И церковь вновь вошла в зависимость — сначала материальную, а затем и политическую. Потому что, когда государство начало выделять деньги, это все равно было небескорыстно.

Вот и получилось, что по закону церковь от государства отделена, имеет все возможности быть от него свободной, но де-факто этого не происходит, потому что нет ни церковной экономики, ни самосознания. А самое главное — в России нет гражданского общества, которое является основой здоровых отношений между церковью и государством.

Люди у нас пока, к сожалению, не умеют даже разговаривать друг с другом. Диалог — это сложная философская категория. Чтобы быть в диалоге, надо хотя бы понимать, кто с кем разговаривает. А очень часто церковь совсем не понимает людей светского общества, ни уровень дискуссии, ни рефлексию. У светского же общества нет никакого понимания, что есть церковь. Для них это попы на мерседесах — и больше ничего. А какая еще она бывает, чем церковь занимается, какие люди в нее приходят, о чем они думают и о чем переживают — никому неинтересно. Какой тогда может состояться диалог? Только ругань — что и происходит.