Точка отсчета Дугласа Киркланда
Дуглас Киркланд рассказывает мне, как в 24 года договаривался с Элизабет Тейлор о фотосессии для LOOK. У нее тогда был плохой период: Тейлор только что похоронила мужа №3 — Майка Тодда. Ходили слухи, что она больна, в депрессии, нигде не появляется. По условиям контракта, Элизабет обязана была дать интервью по поводу своего нового фильма, но категорически отказывалась фотографироваться. Что делает Дуглас? Он летит к ней в Лас-Вегас вместе с журналистом. На встрече берет Тейлор за руку, смотрит глаза и говорит своим бархатным, пробирающим до мурашек баритоном: «Я только начинаю свою работу в этом журнале, вы даже не представляете, что будет значить для меня, если вы позволите мне вас сфотографировать». И неожиданно Элизабет соглашается: «Хорошо, приходите завтра вечером, к 8.30. Мы что-нибудь придумаем».
— Когда я вернулся к себе в номер в отеле, — вспоминает Дуглас. — меня не покидал аромат ее духов. Они не давали мне покоя. Я потом узнал, как они называются — Jungle Gardenia. Это было восхитительно. Перед камерой Элизабет раскрывалась как экзотический цветок. Таких фиолетовых глаз больше нет ни у кого.
Для того же LOOK состоялась самая первая фотосессия двадцатилетнего канадца Киркланда с большой звездой. И сразу Мэрилин Монро! Неужели такое возможно? Оказывается, да, если ты честолюбив, молод, хорош собой, умеешь нравиться женщинам и знаешь, как добиться полной самоотдачи хотя бы на время фотосъемки. Потом в жизни Дугласа будет еще немало озарений, совпадений, эпохальных встреч и великих имен. Но фотографии Мэрилин станут вершиной, точкой отсчета, во многом определившей его стиль и даже в каком-то смысле судьбу как главного голливудского летописца 60–90-х годов.
Каждая фотосессия Киркланда — это всегда любовное свидание. Он так выстраивает свой кадр, так выставляет свет, так смотрит сквозь свой объектив, что невозможно не поддаться его простодушному обаянию
До Киркланда в Голливуде был принят совершенно другой тип студийной фотографии: выверенная до мелочей, зализанная до блеска, с обязательным искусственным светом. Принципиальной заслугой Дугласа стало то, что он ничего не режиссировал, никого ни к чему не принуждал и ничего не навязывал. Он всегда снимает как дышит. И дает дышать рядом другим.
Это вовсе не обязательно репортажная съемка. Репортаж предполагает, что фотограф где-то там у тебя за спиной щелкает себе и щелкает, а ты его просто не замечаешь. Дугласа не заметить нельзя. Он высокий, большерукий блондин. Он привык занимать много пространства и забирать на себя все внимание. Он это делает сразу и без секунды колебаний. Глаза в глаза. Мгновенный контакт, какой бывает, когда люди давно пресытились собственным одиночеством и внутренне готовы к самым самым отважным приключениям.
Собственно, каждая фотосессия Киркланда — это всегда любовное свидание. Он так выстраивает свой кадр, так выставляет свет, так смотрит сквозь свой объектив, что невозможно не поддаться его простодушному обаянию, его умелой нежности, его напору.
Спрашиваю, кто же из них позировал лучше: Элизабет или Мэрилин? И вообще, к какому женскому типу он больше тяготеет?
— Они обе были совершенно фантастическими созданиями. Но если иметь в виду, что в конце концов я женился на очаровательной брюнетке с ярко-голубыми глазами, то можно считать, типаж Элизабет Тейлор меня возбуждает больше.
Дуглас вообще очень любит Францию. При этом у него совсем не туристский, не поверхностный взгляд. Он выбирает только правильные объекты
С Франсуазой он живет уже больше пятидесяти лет. Она чистокровная француженка. Он познакомился с ней в Париже на съемках фильма «Как украсть миллион», куда прилетел фотографировать Одри Хэпберн.
— Мне кажется, что сегодня мы влюблены друг в друга даже больше, чем когда встретились в 1965 году. Никаких рецептов семейного счастья не существует. Чистая химия. Мы работаем вместе, ссоримся, миримся, занимаемся любовью. Жить друг без друга не можем.
Дуглас вообще очень любит Францию. При этом у него совсем не туристский, не поверхностный взгляд. Он выбирает только правильные объекты. Ходит по самым парижским адресам и проникает в самые недоступные дома. 31 rue Cambon — святая святых французской моды, штаб-квартира Chanel. Он еще застал там саму Мадемуазель Шанель. Она уже была очень старенькая, но держалась молодцом. Поначалу, разумеется, напряглась: что за безвестный американец будет ее снимать? Но потом Дуглас показал ей свои первые снимки, пророкотал что-то по-французски своим баритоном, и она сдалась.
— Шанель мне разрешила снимать все: манекенщиц, примерки, работу своих закройщиц и даже себя во время коротких передышек, когда без сил лежала на диване в своем салоне на четвертом этаже.
— Она у вас на фотографиях часто улыбается. А ведь Шанель была совсем неулыбчивой. Особенно в старости. Что вы ей такого говорили?
— Ничего. Говорила только она. Причем беспрерывно. Может быть, я ей напоминал кого-то из ее прошлых увлечений? Или она увидела во мне сына, которого у нее никогда не было? Но со мной она была нежной, кокетливой, игривой и бесконечно обаятельной.
Что значит слово «химия», которое он так часто произносит в своих интервью, пытаясь описать процесс фотосъемок?
В результате получилась прекрасная черно-белая серия, похожая на кадры из неснятых фильмов Франсуа Трюффо или Луи Маля. Короткая, очень парижская зарисовка, где то и дело мелькают иголки, щелкают ножницы, мечутся манекенщицы, а над всем этим парят натруженные, морщинистые руки Мадемуазель, продолжавшей, несмотря ни на что, без устали творить свой миф и очередную коллекцию.
