Нечто среднее

— Ты не страшная девочка, тебе только зубки выпрямить и ничего, — говорила мама.

Это был комплимент.

То есть мама намекала, что в день моего рождения у природы был выходной, но не так чтобы прямо загул.

Поработала природа чуток, но быстро устала. Лицо не дорисовала, пунктиром мазнула глаза, нос, проковыряла рот, все невнятное, зубы вообще не стала рисовать, тяп-ляп.

Палка-палка, огуречик, вот и вышел человечек.

А человечку, на минуточку, уже восемнадцать лет, и он — поздравляю! — девочка.

Девочка созрела. Земфирит человек, пишет стихи по возрасту.

В них много примитивных рифм и мало поэзии.

Моя любовь —
волнует кровь —
приди же вновь —
возьми морковь.

Ну, не Ахматова, конечно, но и не Чуковский. Нечто среднее.

Нечто среднее — это прям слоган моей юности. Если бы надо было отрекламировать меня как товар, то «нечто среднее» — это прям в яблочко.

На визитке можно было смело писать: «нечто среднее» и телефон.

Мама, в целом, ничего плохого не хотела, наоборот, хотела успокоить и поддержать. Но это можно сделать по-разному.

Можно сказать: «Ты красивая», а можно сказать: «Ты ничего».

Вроде смысл тот же, да не тот же.  

Что «ничего»? Это для буддистов хороший комплимент, а для девочки из района Зябликово — сомнительный.

Есть такой фильм «Человек без лица». Так вот — это про меня.

Я похожа на всех и ни на кого.

Мне с моей никакой внешностью надо банки грабить: никто из свидетелей не сможет меня описать.

Скажут: ну, такая... нос, рот, руки, огуречик — человечек. Никаких особенностей. Только зубы, но зубы я не покажу во время ограбления, я же в чулках буду. На голове.

Я выросла и устроилась на работу.

Теперь на визитку можно дописать должность.

На работе меня любили: я была безотказная. Именно безотказностью покупают любовь окружающих некрасивые люди. Те, которые ничего. Без лица. Нечто среднее.

Я сейчас исключительно о рабочих моментах говорю.

Подежурить за коллегу, прикрыть перед шефом, собрать визы на договор. Это я могу. Это я пожалуйста.

А остальное — до свадьбы ни-ни.

Не то чтобы кто-то прям настаивал и умолял. Просто когда есть принцип «до свадьбы ни-ни», то это такая защита: не ты никому не приглянулась, а просто твоя принципиальность стоит на страже личной жизни.

И ты сначала неприступная и гордая, а потом уже невостребованная и одинокая.

Однажды я застряла в лифте с большим начальником. У него была фамилия Царев и логичная кличка Царь. Лифт ехал, а потом внезапно остановился, и свет погас.

В темноте Царь положил руку мне на грудь. Ну на то место, где она обычно у женщин.

— Хочешь в мой отдел? — жарко зашептал он. — Повышение, много денег, график гибкий... Но и ты должна быть... гибкой.

В фильмах в этом случае уверенные в себе красивые женщины дают пощечины распоясавшимся мужикам. Негодуют.

Но никто не предупредил, что в этот момент тебя парализует от страха, стыда и брезгливости. И знаете ли, влепить пощечину в первый раз в жизни — это поступок.

— Нет, нет, нет, — бормотала я, отталкивая руку Царя.

Потом размахнулась и дала пощечину. Но промахнулась. Вместо пощечины получилась нелепая саечка. За испуг.

На мое счастье лифт в этот момент вздрогнул, доехал до первого этажа и устало распахнул двери.

Я, пунцовая, выскочила из западни и побежала в туалет — рыдать от унижения.

Через день Царь застрял в лифте с Наташей. Наташа через неделю получила повышение в его отдел, больше денег и гибкий график. Такой же гибкий, как Наташа.

А я, в свою очередь, получила урок, но не очень поняла какой. Наверное, что мужики — кобели. И что за такими, как я, не ухаживают. Им милостиво кладут руку на грудь в кромешной тьме застрявшего лифта.

И что по жизни надо выбирать: принципы или повышение. И нельзя, чтобы все было при тебе.

Я поняла, что свою некрасоту я могу монетизировать исключительно в любовь какого-нибудь бедного студента с бородавкой на носу или каким-нибудь физическим недостатком, чтобы уравновесить мои кривые зубы.

И студент не заставил себя долго ждать.

Вон он, на соседнем курсе, балагур и хохмач, но никакой бородавки, красивый студент, черноволосый, как бы не соскочил.

— Хосподи, голова как дыня, — прокомментировала мама, и я успокоилась: никуда не денется.

— Это не криминал, — весело ответила я и ускакала на свидание.

Я приходила со свиданий пьяная от любви и счастливая по макушечку. У меня болели губы от смеха и поцелуев. Какое там «ни-ни», мне за двадцать...

Мама была недовольна моим выбором. Она рассчитывала на богатого принца, который с удовольствием в качестве моего приданного возьмет комплект постельного белья Ивановской ткацкой фабрики и все финансовые проблемы тещи. А тут какой-то хохотун. Ишь, Петросян, вы где жить-то будете? Женихается он!

Я пыталась объяснить маме, что такие идеальные принцы, подходящие под ее описание, готовы лапать меня в кромешной темноте застрявшего лифта, а при свете — нет. Они намного старше меня, и им нужны ухоженные красотки с клубничным румянцем, а я вся неидеальная, с маленькой грудью, кривыми зубами и без лица, и радуйся, мама, что хоть кто-то позарился и что по любви.

Такой капитал, мама, сама понимаешь, можно было вложить не в каждый банк, и я с трудом нашла свой захолустный, подмосковный с одним-единственным банкоматом, сельпо-банк.

Мы поженились. Муж смотрел на меня влюбленным глазами и говорил, что я самая красивая. Он делал непривычные комплименты, в которых не использовал уничижающие слова, такие как «ничего» и «не страшная». Он вообще в своих признаниях как-то обходился без частицы «не».  

«Но это, конечно, потому, что он слаще морковки ничего не пробовал», — объясняла я себе ситуацию и гасила внутреннее ликование.

Через пару лет мы с мужем накопили денег на свой первый Египет. И ходили по Шарм-эль-Шейху, взявшись за руки, в восторге от моря, пальм, пустынь и местного колорита.

За сутки до отлета в Москву мы с друзьями из отеля, Витей и Машей, поехали на рынок за сувенирами.

Мне там, на рынке, понравилась сумка в ромбиках. Но дорого. Она стоила столько, сколько весь наш бюджет на сувениры. Машка тоже оценила сумку. И цену. Вздыхала.

Продавец, ушлый араб с сальными глазами, шепнул мне на ухо:

— Покажи грудь, скину двадцать долларов.

«Ого, — подумала я. — По десятке за каждую».

Полыхнула негодованием и гордо вышла из магазина. Идиот! Кобелина!

Через десять минут на входе я встретила пунцовую сговорчивую Машку, которая гордо несла в руках сумку в ромбиках.

Обменяла ромбики на принципы.

Не бывает, чтобы всё.

Приходится выбирать.

Вечером я, смеясь, рассказала мужу про ромбики. Я паковала в чемодан масла и сувенирных верблюдов. А сумку не паковала.

Говорю, мол, видишь, муж, мой бюстгальтер хранит целый капитал, двадцаточку! Думаю, каждый год цена будет падать из-за твоей безжалостной амортизации, но тем не менее...

— Никогда не понимал, откуда в тебе столько нелюбви к себе, — ответил мне задумчиво муж. — Ты самая красивая женщина на свете, и это я не потому, что женился на тебе, говорю. Понимаешь, мужики не любят идеальных, одинаковых, надутых. Вот именно эти родинки, зубки, шрамики, несовершенства — это же самое интересное в женщине, то, что отличает ее от других, понимаешь? Не штампованная красота, а природная.

«Ух ты, — подумала я. — Это же с ног на голову все! Это же значит, что всё, что я считала недостатком, можно считать достоинством? Я не безликая и не неидеальная, я просто особенная? Не такая, как все? Класс...»

— Двадцатка — это несерьезно, — продолжил муж. — Торг начинаем с сотни...

Шутит он, шутник. Петросян, блин, египетский.  

С того вторника я живу королевой. Очень красивая и разная.

И эта уверенность живет и крепнет у меня внутри, она не зависит от сальных глаз царей и продавцов.

Я теперь — электростанция, качающая уверенность в себе и раздающая тепло тем, кто его достоин, работающая на топливе света влюбленных глаз.

И это приз за нерастраченные принципы, и этот приз дороже ромбиков и должностей.

Я листаю чужие инстаграмы и вижу много одинаковых лиц, иногда совершенно по-кукольному идеальных, удивительно похожих друг на друга.

Они отчаянно стремятся к совершенству, а совершенство, выходит, совершенно в другом.

Мы все изначально очень красивые. Только это совсем не про внешность.