Анатолий Васильев: Моя жена Ия Саввина
Ежегодные сборы в Дорофееве — это особое состояние организма: души и тела. Длится это состояние около месяца. Что-то покупается, пакуется, трамбуется, перекладывается старыми газетами то, что может разбиться, герметизируется то, что может пролиться, и так далее… Вполне понятная усталость от этих трудов, тем не менее, абсолютно компенсируется поющим состоянием души.
Ожидание скорой поездки в рай будоражит воображение, по ночам снятся тамошние леса и в них красавцы грибы, налетают звуковые галлюцинации: пение соловья, пронзительные крики коршуна, далекая кукушка. Нарастает приятное беспокойство: «Скорей, скорей ехать. Скорей в машину и ехать!»
Так было двадцать пять лет. В этот раз все было иначе. Нет, тело исполняло свои обязанности вполне добросовестно и толково: носило, грузило, укладывало, а вот души НЕ БЫЛО! На ее месте была дыра, каверна, залатать которую было нечем. Там свистело сквозняком.
Прооперированная удачно (так казалось) меланома, молчавшая три года (!), проснулась, чему способствовали (абсолютно в этом убежден) предварявшие трагические события, создавшие эту черную драматургию: смерть Севы и затем микроинсульт. Свою дальнейшую судьбу Ия определила сама, категорически отказавшись от химиотерапии. Почему — не объясняла. Решение было окончательным.
Самочувствие Ии вызывало безнадежную тревогу. Мы оба понимали, что это ее последняя поездка в Дорофеево, и это определяло обязательность посещения «домика». С другой стороны, мы делали вполне естественный вид (старались делать), что все хорошо, все в порядке, и у нас этот вид получался, слава Богу!
Выезжаем, как всегда, рано — часа в четыре утра. Пустая Москва, ни машины в наших переулках, солнечное тихое утро. Медленно едем по Гагаринскому, и я вижу, как чуть впереди пара голубей перебегает переулок. Мы все ближе и ближе, а те взлетать не собираются, черт бы их побрал! Делаю единственно возможный маневр — пропускаю их между колес и в тот же момент слышу противный, тошнотворный звук лопнувшего мяча. Смотрю в зеркало заднего вида и вижу столб птичьих перьев, взмывший над асфальтом. Я абсолютно не подвержен мистике и всяким суевериям, более того, всегда останавливал моих друзей, когда они пытались посвятить меня в свои видения и предвидения. Но это происшествие сделало со мной что-то, вызвавшее ощущение страшной тоски. Противно засосало под ложечкой, внутри поселился холод, и возникло нервное настойчивое желание — не ехать! Тем не менее угомонил себя «действенными» словами и решил не посвящать Ию в мои потусторонние страсти.
Играла магнитола, делались бутербродики для сына Сережи, пили кофе из термоса — все как всегда. Но, черт возьми, не покидало ожидание чего-то непредвиденного. И — случилось!
Так когда-то Аннушка разлила масло. Ремонтирующие что-то у дороги работяги решили послать за пивом своего парня. Тот впрыгнул в стоящую на обочине «ГАЗель», как специально дождался, когда мы подъедем, и, не посмотрев, не предупредив, рванул на разворот, то есть в нас. Это было как во сне. Огромная морда «ГАЗели» влетела в правую сторону нашей машины, отбросив ее в страшном грохоте на противоположную сторону дороги. В трехсекундной паузе, повисшей в разбитой, засыпанной битым стеклом машине, Ия спокойным голосом произнесла: «Другую купим».
Потом я бегал по дороге, кричал на виновника аварии, вызывал по 112 милицию, скорую и эвакуатор. Нас возили в Суздаль на медицинскую экспертизу. И наконец, на эвакуаторе повезли (триста километров!) в Дорофеево, где мы оказались поздней ночью.
Бытовые хлопоты — благодатное и сильно отвлекающее от мрачных мыслей занятие. Наладить водоснабжение, электричество, газ, окосить участок, по мелочам одно-другое. Так прошла неделя. Ия, как правило, проводила время в своей комнате, изредка выходя на террасу, что давалось ей со все большим трудом. Да еще почему-то именно в это лето развелось несметное количество всяких летающих существ, изрядно донимавших нас, особенно малоподвижную Ию. И все-таки она находила возможность шутить по этому поводу и с удовольствием цитировать Пушкина: «Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи».
Пришлось наведаться в Кинешму, купить синтетическую сетку и обтянуть ею полдома, включая террасу и беседку, которую мы торжественно величали «бунгало». Там любила Ия посидеть за утренним кофе и с обязательным кроссвордом. В Дорофеево из Москвы привозились отслужившие свое книги и журналы, образовавшие за эти годы своеобразную вторичную библиотеку, которую Ия сейчас взялась перечитывать. Процесс этот был тщателен и нетороплив. Нередко я заставал ее с лежащей на коленях раскрытой книгой и взглядом, направленным в себя. Что-то она пересматривала, что-то передумывала. Что?
Темп жизни ее сильно замедлился, да и вообще наше существование, подчиненное и иному самочувствию, замедлялось естественным образом, не требуя специальных усилий и стараний: от завтрака до обеда, от укола до укола, от измерения давления до измерения температуры. В этой размеренности была спрятана щемящая тоскливая тревога: мы как будто ждали чего-то и именно медлительностью как бы оттягивали это «что-то». А «оно» совершенно неожиданно проявилось непредвиденным загадочным, пугающим происшествием. Ранним утром, выходя из дому, я чуть было не наступил на неведомо откуда взявшуюся белоснежную голубку! Даже не пытаясь взлететь, она спокойно сделала несколько шажков в сторону и принялась что-то искать и находить в траве. На голове ее красовалась зеленая отметина, говорящая о том, что она из чьей-то голубятни. Из чьей? Тут во всей округе никогда не слыхали про голубятников, их здесь просто нет и не было! Единственное место, откуда она могла прилететь, — Заволжск, но это двадцать пять километров. Мистика, в которую я не верю, вещественным образом внедрялась в нашу жизнь.