Инна Баженова: Моя коллекция не укладывается в привычные рамки

Обычно Инна Баженова говорит тихо, осторожно выбирая слова. Почти без эмоций. Знаю, что сама она родом из города Заволжья, хотя юность провела в Нижнем Новгороде, что по профессии ученый-кибернетик, но работала в нефтегазовой отрасли. Однако все это какой-то смутный фон давней, малоизвестной жизни, в который, наверное, нет смысла особо вглядываться, поскольку настоящее гораздо ярче и во всех смыслах живописнее. Сегодня Баженова — одна из ключевых фигур российского арт-сообщества, известный коллекционер, владелица и издатель The Art Newspaper — самого солидного периодического издания по искусству в мире. Всегда интересно, как это у людей получается. Жила-была себе бизнес-леди, занималась авиационными и другими техноло­гиями, строила свой бизнес. Мать пятерых сыновей! И вдруг в один прекрасный день под тем же самым именем возникает совсем другой человек — тонкий знаток Утрилло и Сурбарана, завсегдатай аукционных домов, непременный участник «Арт-Базеля» и viennacontemporary, устроитель самой громкой церемонии года в области современного искусства — вручения премии The Art Newspaper Russia. И все это одна и та же женщина с тихим голосом и струящимися по плечам, русалочьими волосами.

Впервые я увидел Инну на выставке рисунков «Я хотел работать в манере Калло» из ее коллекции. Выбор художника, признаюсь, несколько озадачил. С чего это вдруг Жак Калло, мастер французского офорта XVII века? Все эти его «Ужасы войны», за которые он заслужил титул первого пацифиста в европейском искусстве. Или его же «Персонажи итальянского театра», развешанные по стенам фонда In Artibus. Чем могут привлечь современного коллекционера пожелтевшие офорты? Совершенством многолюдных композиций и смелостью воображения, которая в свое время так пленила Всеволода Мейерхольда? Доподлинно известно, что великий режиссер даже рекомендовал своим актерам чаще смотреть на офорты Калло, чтобы развивать творческую фантазию. Среди многочисленных поклонников художника числятся и Гофман, и Джакометти. Так что стоит ли удивляться, что и Инна Баженова полюбила его офорты?

Любопытнее понять логику создания коллекции. Например, почему офорты Калло и тут же пейзажи Утрилло? Или вдруг знаменитый «Розовый забор» Рогинского, который Инна щедро подарила Центру Помпиду в Париже, а потом сокрушалась, что расстаться ей с этим «забором» было трудно, как с любимым существом. Или картины московского художника Владимира Вейсберга, о котором она готова рассказывать как о романе всей жизни, хотя он умер задолго до того, как она, жительница Нижнего Новгорода, тогда города Горького, узнала его имя. «Невидимая живопись» Вейсберга — это ее тихая радость, молчаливые паузы, когда слышно, как бьется сердце. «Белое на белом» — это про нее. Глубина, которую никто не осязает, как она.

— Обязательно напишите про Вейсберга, — просит Инна, указывая мне на небольшой женский портрет у себя в кабинете. В смысле не про нее надо писать, а про художника, которого она так любит.

Или вдруг в разговоре возникает имя Шардена. Да, того самого, Жан-Батиста, что в Эрмитаже и в ГМИИ им. Пушкина. Он тоже есть в коллекции Баженовой — маленькая «Вышивальщица» вполне себе музейного качества, купленная на аукционе. Кажется, вот уж совсем другая история: французский XVIII век, застывший в нерешительности между пяльцами и гильотиной. Маленькие серые и кремовые холсты, сплошь состоящие из полутонов, намеков и тумана. Вейсберг и Шарден? Как это возможно? Но история искусства любит «странные сближения», а частные коллекции часто создаются по наитию.

Как и все, Инна начинала с женского желания украсить и навести уют: пустующие стены московской квартиры после евроремонта наводили скуку. Как и все, она настраивалась на разные яркие пятна и звучные аккорды, которых настоятельно требовали новые интерьеры. Но идти проторенным путем частных галерей и антикварных салонов не хотелось. Хотелось чего-то другого.

— Несколько лет назад в ГМИИ им. А. С. Пушкина прошла выставка «Портрет коллекционера», — рассказывает Инна. — Нас тоже пригласили. Можно считать, это был первый официальный выход в свет созданного мною фонда In Artibus. И тогда я поняла, что моя коллекция не укладывается в привычные рамки. У меня нет пристрастия к какому-то определенному периоду в мировой живописи, конкретному художнику или жанру. Нет цели и азарта собрать чьи-то работы, чтобы максимально раскрыть или закрыть тему. При этом я убеждена, что любая коллекция должна отражать внутреннее состояние собирателя, его индивидуальное восприятие живописи. В моей жизни все получилось довольно случайно, спонтанно. Вначале я стала собирать качественную живопись просто для украшения собственного дома. Начала с того, что было более или менее доступно по ценам и моим вкусам, — художники московской школы 1910—1930-х годов. Как известно, на них очень повлияли французские модернисты. Одно тянет за собой другое. Обладание подталкивает к познанию. Постепенно переключилась на модернистов начала ХХ века. И вот уже все стены в доме завешаны картинами от потолка до пола, а я все продолжаю что-то выискивать в интернете, изучать каталоги, названивать галеристам. И наконец наступает момент, когда я осмеливаюсь назвать себя коллекционером. Когда это произошло? Наверное, когда приобрела первое полотно Утрилло. Это был отважный поступок. Помню, как однажды я оказалась в гостях у одного известного любителя искусств, владельца частного музея в Швейцарии. Прошлась по залам, посмотрела на картины, и как-то у меня отлегло от сердца. Значит, не одна я такая, значит, можно собирать искусство и без специальной концепции, а просто по зову сердца, по принципу, что нравится.

В какой-то момент от московской школы и французских модернистов Инна Баженова плавно перешла на «старых мастеров». Считается, что этот сегмент арт-рынка менее всего подвержен колебаниям цен. С другой стороны, там есть большая вероятность нарваться на фальшак. Баженову это не то чтобы не пугает, но говорит она об этом каким-то подчеркнуто будничным тоном. Да, есть риск, а где его нет? При покупке русского авангарда? Или французских импрессионистов? Сетовать на это — все равно что жаловаться на плохую погоду. Возьмите зонт или наймите классных экспертов. У нее так получилось с выставкой Гаспара Дюге, прекрасного пейзажиста XVII века, когда сотрудники ГМИИ определили, что одно из полотен принадлежит не ему, а фламандскому художнику того же периода Франциску Милле. Расстроилась ли она по этому поводу? Нисколько. Значит, так надо.

Или недавно на аукционе она упорно боролась за право обладания натюрмортом Сурбарана. Но не Франсиско, а его сына Хуана. Тот по стоимости уступает своему великому родителю, ну и по качеству живописи тоже. Но Инна убеждена, что она-то приобрела именно работу Франсиско. Откуда у нее такая уверенность? Долгое и терпеливое изучение манеры письма обоих художников, искусствоведческий, кропотливый подход. Ну и женская интуиция.

— Мой натюрморт часто берут на выставки Сурбарана, за последние годы их было пять или шесть в разных европейских музеях. Работа там висит в компании натюрмортов самого Франсиско из Прадо, из Лондонской национальной галереи, но, конечно, с этикеткой «Хуан де Сурбаран». Глаз мгновенно сопоставляет мои «Яблоки» с работами Франсиско, и очень похоже, что это та же рука. Атрибуция работ старых мастеров — дело сложное, запутанное, но не безнадежное.

Но если приобретение тех или иных картин еще можно рассматривать как долгосрочный инвестиционный проект, способный со временем принести прибыль, то покупку международной издательской сети The Art Newspaper вряд ли по нынешним временам можно причислить к супервыгодным сделкам. Тем не менее Инна Баженова на это пошла. И вот уже шестой год является владелицей и издателем самой авторитетной газеты по искусству, которая выходит на русском, английском, французском, греческом и китайском языках. Есть еще итальянская версия, но ею занимается бывший владелец Умберто Аллеманди. По сути, это независимое издание — обязательное чтение для всех профессионалов в сфере изобразительного и декоративного искусства, как Financial Times — для финансистов.

Для самой Баженовой The Art Newspaper — пароль в высшую лигу арт-сообщества. Богатых коллекционеров на свете много, владелец такого медиаресурса один и всегда на виду. Так что в этом смысле шаг был правильный и дальновидный. Хотя и расходы немаленькие, да и сама Инна не очень похожа на человека, которому надо утверждаться каждую минуту. Наоборот, она старается лишний раз не попадать под софиты или в объективы фотокамер. С улыбкой признается, что счастье коллекционера заключается в том, что он не должен знать своих коллег в лицо. Ну да, их пути могут пересечься на аукционах или больших ярмарках. Но собиратели, например, икон и коллекционеры современного искусства — это не просто разные сегменты рынка, но совершенно разные миры. А теперь со всем этим, как владелице The Art Newspaper, ей надо иметь дело, постоянно сталкиваясь с борьбой честолюбий, с разнообразными обидами и претензиями. Почему не отметили, не написали или написали не то?

Особенно остро она это почувствовала, когда с ее подачи была учреждена ежегодная премия The Art Newspaper Russia. Собственно, изначально цель была вполне практическая — поддержать запуск нового издания. А в итоге под руководством Инны стала получаться чуть ли не национальная премия в области искусства, потеснившая разом и государственную премию «Инновация», и частную Премию Кандинского. По ее признанию, на этот масштаб они никак не рассчитывали. Тем более что речь шла не о денежном призе (странно было бы не самому богатому изданию выдавать премию Эрмитажу или Третьяковской галерее), а прежде всего о выражении признания деятелям художественного сообщества за их достижения с помощью яркого театрализованного шоу, в котором каждому лауреату посвящен отдельный номер.

Символично, что сам приз — скульптура российского художника Сергея Шеховцова — представляет собой две культовые башни в миниатюре — кремлевскую Спасскую и Биг-Бен, — перекрещивающиеся, как стрелки часов. Трогательный оммаж глобалистским мечтаниям былых времен, когда казалось, что прекрасный новый мир только и ждет, чтобы распахнуть нам свои объятия. Увы, спустя шесть лет стало ясно, что грезы обернулись суровой прозой разнообразных санкций, последствия которых в той или иной степени испытали на себе почти все участники арт-сообщества. И, в сущности, осталось лишь очень маленькое пространство, элегантное гетто, населенное красивыми женщинами в вечерних платьях и представительными мужчинами, продолжающими вести себя так, будто холод и мрак за окном их никак не касаются. Те же лица, те же бодрые разговоры, кружащие вокруг последних торгов на Sotheby’s или новых цен в Базеле. Те же установки на европейскую толерантность и политкорректность. И даже то обстоятельство, что главным изданием по искусству в России стал западный бренд The Art Newspaper, тоже говорит о многом. Парадоксальность нынешней ситуации заключается в том, что художественного рынка в России почти не существует, а классное издание по искусству есть. Закон о меценатстве до сих пор не принят, а частные музеи все равно открываются. И все еще находятся смельчаки, готовые вкладывать немалые средства и силы в искусство, не надеясь на быструю прибыль, а тем более на поддержку государства. Выгода для них тут одна — само искусство, которое живет и развивается по собственным законам, игнорируя политические барьеры, государственные границы и разные таможни.

— Да, русский рынок не смог покорить Запад, — признает Инна Баженова. — И сейчас, наверное, нет смысла объяснять почему. Прорыва не получилось. За последние десять лет цены на многих даже признанных российских художников упали. После всплеска первого интереса все быстро откатилось обратно в рамки локального, местного арт-рынка, ведущего довольно скромную по западным меркам жизнь. Но тут нет ничего удивительного. Именно так существуют арт-рынки Восточной Европы. Много вы можете назвать имен художников из стран бывшего соцлагеря? А там наверняка есть талантливые, яркие люди. Тем не менее всегда существует шанс, что кто-то прорвется, кого-то заметят. Для этого и проводятся разные биеннале, международные выставки, совместные акции, проекты. Во многом для этого мы и выпускаем The Art Newspaper Russia. Мы не создаем имена-бренды, не пытаемся разрекламировать тех или иных художников, но отслеживаем мировой художественный процесс, а параллельно сами проводим выставки в In Artibus, уже во второй раз устраиваем ежегодный фестиваль фильмов об искусстве The Art Newspaper Russia Film Festival на музейных площадках, издаем каталоги и книги. Большим событием стала недавняя выставка наследия русских авангардистов из архива Николая Харджиева, с которым связана детективная история его вывоза за границу в начале 1990-х годов, а потом возвращения. Мы планируем вместе с РГАЛИ выпустить до 2019 года три тома матери­алов этого архива. Один уже вышел.

Есть ли мечта создать свой музей? Пока для Инны Баженовой важнее сама коллекция, возможность довести свой тайный арт-пазл, над которым она колдует уже тринадцать лет, хотя бы до промежуточного финала или каталога. А стены? Может быть, когда-нибудь она их и построит.

При этом Инна убеждена, что музей необходим, когда появляется возможность охватить творчество какого-то одного художника или исчерпывающе показать важный период в искусстве. В ее случае такая цель невозможна и даже никак не предполагается. Скорее гипотетический посетитель ее музея будет иметь шанс познакомиться с ней самой. А Инне как человеку нетщеславному такое навязывание себя представляется задачей сомнительной и нескромной. Пока ее музейные амбиции вполне удовлетворены одним просторным пространством в современном бетонном билдинге на Пречистенской набережной, где расположился фонд In Artibus. А камерные выставки, которые там проходят, она оценивает не более чем PS к участию в больших художественных проектах в государственных музеях по соседству.

Ɔ. Вы хотели бы, чтобы ваши сыновья приняли участие в создании коллекции?

Конечно, но пока никакого интереса к этому я в них не вижу.

Ɔ. Говорите об этом с сожалением?

Они еще маленькие. Может, все поменяется. Но я не хочу ничего навязывать. Все-таки для меня искусство превратилось в сильное увлечение и даже в дело жизни, когда я стала взрослым, сложившимся человеком. Нельзя принуждать к любви. Мне бы хотелось, чтобы дело, которому я посвятила столько лет и сил, сохранилось и после меня. Если уж не в виде музейной институции, то хотя бы в виде семейной коллекции. Возвращаясь к теме швейцарских частных музеев, я выяснила, что они, как правило, существуют при специальных семейных фондах. Наследники даже получают какие-то существенные налоговые льготы, и им выгоднее сохранить частный музей, чем быстренько все распродать. У нас таких законов пока нет. Но кто знает, может, еще появятся? Например, нас невероятно порадовал новый закон о вывозе и ввозе произведений искусства из-за рубежа, который теперь распространяется не только на государственные музеи, но и на частные фонды и коллекции. Нам пришлось отказаться или отложить кое-какие совместные с западными музеями проекты, потому что существу­ющее законодательство нам было никак не обойти.

Ɔ. Вы часто используете местоимение «мы», когда говорите о коллекции. Предполагается, наверное, не только команда фонда, но и ваш муж Дмитрий Саморуков, за которым, понятное дело, остается последнее слово при решении ключевых финансовых и стратегических вопросов. У него самого есть какие-то художественные пристрастия?

Главное художественное пристрастие Дмитрия — автомобили. В этом смысле зоны наших интересов не совпадают. Разумеется, я время от времени предпринимаю попытки как-то его увлечь и завлечь, но всерьез он не вовлекается. Муж помогает мне уже тем, что никак не вмешивается в дела фонда. Конечно, коллекция принадлежит семье. И все же когда я говорю «мы», конечно, в первую очередь имею в виду нашу команду, где собрались отменные профессионалы.

Ɔ. Вы много где бываете, много что видите. Что из художественных явлений последнего времени стало для вас открытием или даже откровением?

Я получила огромное удовольствие от выставки Фрагонара в Париже, в Люксембургском дворце. В высоком искусствоведении к этому художнику и вообще к периоду французского рококо принято относиться немного свысока. Но это восхитительные картины и изумительный художник, который открылся мне в новом свете. А вот после большой ретроспективы Гогена в Гран-Пале я к нему охладела. Считаю, что была совершенно гениальная выставка в Третьяковской галерее из собрания Ватикана. И по кураторской концепции, и по подбору картин, и по оформлению. А главное, что полотна Пуссена, Рафаэля, Караваджо заиграли совершенно по-новому. Ведь в Пинакотеке они висят где-то высоко, иногда даже в полутемных залах, их толком и не разглядишь, а здесь вступаешь с ними в диалог напрямую, без посредников. В искусстве это самое важное.Ɔ.