Майя Аверинцева: Интеллигенция и революция
Как вы это делаете? Снимаете кино, ставите спектакли, пишете книги? Художников любят спрашивать про так называемую природу творчества. Художники не любят отвечать. Потому что кухня, все дела, «посторонним вход…». Андрей Могучий, правда, в одном из своих немногочисленных интервью ответил, что ставить «Трех толстяков» решил, когда в воображении увидел картинку: через зрительный зал БДТ идет канатоходец. Я никогда не смогу объяснить своей маме, что канатоходец, идущий через зал БДТ (даже так: идущий через зал БДТ в голове режиссера), — достаточный повод для спектакля. Мама не поймет. Писатель Юрий Олеша режиссера Могучего точно бы понял. Он тоже думал картинками. Которые потом переводил на бумагу. Никогда не знал, о чем напишет. Начинал в пустоте, в изоляции мысли. Писал как дурак. Куда рука пойдет. Говорил, что творчество — акт физиологический.
Перестать быть интеллигентом
На литературной карте 1920-х годов «Три толстяка», первая книга молодого писателя, — чудо, открытие: содержательное, языковое, стилистическое. Сказку про революцию, адресованную самым маленьким, Олеша пишет так, что читать про это не страшно. Страшно было в шесть лет. Мальчик Юра слово «революция» еще не знал, а то, что происходило в родном городе, когда броненосец «Потемкин» встал на рейд в Одессе, называлось просто: «беспорядки», бунт против царя. Мальчик Юра боялся выстрелов, «Потемкина», а еще больше — «злых людей», матросов, потому что те «вроде разбойников, хотят всех поубивать, ограбить <...> пожалуй, хуже всего придется детям, которых эти разбойники особенно ненавидят».
В детстве с нами происходят главные события, определяющие жизнь. Можно их вовсе не помнить, они и без нас ее, жизнь, определят.
Образ революции, найденный двадцатилетним Олешей, романтический, читать про нее не страшно.
В «Трех толстяках» главный герой — доктор Гаспар — смотрит на спасающихся от выстрелов людей, но видит не их смерть, а «картинку волшебного фонаря». У него на глазах бомбы разрываются «как кусочки ваты», пламя вспыхивает, как «толпа солнечных зайчиков», раненые и убитые падают на зеленую траву как «разноцветные лоскутки». Мир «Трех толстяков» цветной, избыточный, пестрый, театральный. И — неживой. Юрий Олеша пишет натюрморт, декорацию. Живопись слова в «Толстяках» побеждает сюжет, становится важнее смысла. Красота слова превращается в содержание. Персонажи Олеши не разговаривают, как мы с вами, в простоте, они поют, выступают, декларируют — идеи и метафоры. Поэтизируют жизнь, прячутся за метафору, упиваются своим талантом называть вещи как-то иначе, не как все.
Книги Олеши менялись вместе с ним, а он рефлексировал на страну. В «Трех толстяках» интеллигенция в лице доктора Гаспара переходила на сторону революции и, уже за кадром, наравне с революционерами строила новый, свободный от угнетателей мир. Официальная критика насчет книги высказалась жестко: «призыва к борьбе, труду, героического примера дети Страны Советов здесь не найдут».
К концу 1920-х годов понятие нормы жизни молодого государства сформировано вполне: узаконенный террор, расстрелы «бывших», первая трудовая пятилетка и — открытие ПКиО, где стахановец мог отдохнуть после трудового дня. Герои кино и книг должны быть молоды, иметь правильную советскую биографию. Олеша едва ли не первый выведет на арену советской литературы идеального нового человека — молодого футболиста Володю («Зависть»). В «Строгом юноше», фильме Абрама Роома по сценарию Олеши, пролежавшем на полке с 1936 по 1990 год, появится еще один идеальный человек, комсомолец-атлет Гриша Фокин, счастливо влюбленный в Машу, жену пожилого профессора.
Но старость — категория не возраста, старость — это образ мыслей. В новом мире молодость побеждает старость. Спортсмен, шофер, рабочий сталелитейного завода побеждает старого человека — и в литературе, и в жизни. Думать и жить по-старому, как раньше преступно, пошло; «ценой нашей жизни установлена единственная истина: революция», думающему человеку, который в этой истине сомневается, места под советским солнцем нет. В 1934 году в Москве на I съезде советских писателей — вошедшем в историю грандиозном предприятии на тему слияния идеологии и литературы, где с докладами выступали все знаменитые литераторы, от Горького до Пастернака, — Олеша из последних сил декларирует: «Я лично поставил себе задачей писать о молодых. Я буду писать пьесы и повести, где действующие лица будут решать задачи морального характера».
Несколько дней спустя он скажет, что больше не может писать. Совсем. Вскоре одного за другим убьют его друзей: Бабеля, Нарбута, Мейерхольда. Олеша выживет, спрячется, станет алкоголиком, нищим, полусумасшедшим стариком.
В начале 1960-х, после смерти писателя, выйдет книга, собранная Виктором Шкловским и Ольгой Суок из его ежедневных заметок «в стол»: «Ни дня без строчки».
В этом «дневнике» уклонившийся от нового мира Юрий Олеша среди прочего написал: «Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность — интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берет на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т. п. Моя мечта — перестать быть интеллигентом».
Именно этот мотив — интеллигента как носителя совести, сомнения, чувства вины — вшит в спектакль «Три толстяка» в сегодняшнем БДТ.
Смерть ублюдку с железным сердцем
На афишах «Трех толстяков» в БДТ стоит возрастной маркер «12+». Кто-то говорит, что это много — на развернувшийся в первом эпизоде цирк с клоунами, канатоходцем и медведем можно спокойно приводить шестилетних; кто-то называет постановку «недетской сказкой» и детям до десяти категорически не рекомендует смотреть и особенно слушать (не только залпы, которые дает в зрительный зал пушка, но и слова: «Смерть ублюдку с железным сердцем!»); кто-то видит «новое театральное измерение», «сценографический шедевр»; кто-то считывает мощное социальное высказывание режиссера.
Если вам скажут: «Это не Олеша. У Олеши все другое», — не верьте. Это именно Олеша. Но не тот, всем известный автор «Толстяков» и «Зависти», — это Олеша времен прощания с большой литературой, сочинитель заметок «в стол», «графоман» (по его собственному мнению) и мечтатель, с ворохом идей, так ничего значительного (тоже по его собственному мнению) и не написавший.
Мир воображения не поддается вычислениям, если пустился в путь — просто иди. Режиссер Могучий с художником Шишкиным собирались поставить спектакль для детей на час-полтора. Но что-то пошло не так. Процесс затянулся на год. В БДТ шутят — что на годы. Спектаклей вместо одного короткого сделали два, по два часа каждый. Идут они в два вечера, называются «эпизоды», по аналогии со «Звездными войнами» Джорджа Лукаса, а в недалеком будущем (зритель требует продолжения) после первого и второго эпизодов обещан сразу седьмой.
В интервью Могучий говорит, что ставить «Три толстяка» слово в слово, при всей любви к автору, не казалось верным. Тексты и фильмы устаревают, превращаются в музейную ценность, археологический объект. Просмотр «Прибытия поезда» никогда не обернется паникой, на «Андалузском псе» не случится выкидышей. Устаревает и меняется понятие смешного. Когда-нибудь (или уже) перестанут смеяться над юмором «Монти Пайтона».
На основе истории про «толстяков» Андрей Могучий строит уже новый миф. Старая сказка возвращается в новом жанре — театрального блокбастера. Не только для детей — для всех.
Действие в спектакле перенесено в будущее. Это будущее наивно, как жанр ретрофутуризма, как фильм «Бразилия» Терри Гиллиама, картины Алехандро Бурдисио или советский журнал «Техника — молодежи», придумывающий миры на много десятилетий вперед: в XXI веке по синему безоблачному небу СССР (конечно, СССР, а куда он денется) летят воздухомобили — стеклянные шары. В шарах сидят красивые, нарядные люди — мужчины и женщины. Красивые люди улыбаются.
В спектакле от олешинских «Трех толстяков» остается мотив борьбы народа с тиранией — как вечный — и набор ключевых персонажей, потому что это бренды, знаки, символы. Хотя персонажи тоже прошли апгрейд. Три толстяка в БДТ — не магнаты-монополисты, а сгусток темной энергии, которая захватила жизнь на планете. Экономка доктора Гаспара — тетушка Ганимед — распадается на трех Розовых дам: Га, Ни, Мед. Дамы прибыли из космоса, поэтому разговаривают не как люди, только инфинитивами. Цирковой балаганчик дядюшки Аугусто — банда фриков. Тибул кричит лозунги про свержение власти, гимнастка Суок не способна выполнить ни одного трюка, она много падает, вскакивает и говорит «Оп!».
В сказке интеллигент — доктор Гаспар Арнери — сотрудничал с властью, не замечая страданий народа, но в критический момент переходил на сторону революции. В спектакле история болезни этого персонажа гораздо серьезнее. Гаспар — затворник, убежавший от реальности в мир формул и экспериментов. У него «избирательная» память («я запоминаю только хорошее, а плохое засовываю куда подальше»). Одиночество довело доктора до логореи: он страдает недержанием речи, общаясь с воображаемой аудиторией на пространные темы — от расстройства желудка до квантовой теории. По каким-то причинам Гаспар не желает знать ничего, кроме науки: ни какое нынче тысячелетие на дворе, ни что происходит за пределами его лаборатории. На шум на улице (там как раз происходит народное восстание) реагирует визгом: «Дайте мне работать! Спокойно работать!»
Только потом, когда космические Розовые дамы Га, Ни, Мед вытолкнут Гаспара в реальность, когда он увидит страдания и смерть людей, он вспомнит, что натворил много лет назад: сделал из наследника Тутти киборга, вживив ребенку железное сердце, и помог утверждению диктатуры в некогда свободной стране.
Вместе с возвращением памяти о проступке к Гаспару вернутся муки совести, чувство стыда и желание всё исправить, пусть даже ценой собственной жизни. Интеллигент выйдет на улицу, чтобы совершить поступок. И ему не будет страшно.Ɔ.