Фернандо Арамбуру: Родина

В мадридской гостинице во время ужина убили депутата, избранного от «Эрри Батасуна», Хосу Мугурусу тридцати одного года. По этому поводу вспыхнула всеобщая забастовка. В больших городах протесты прошли довольно вяло. А жителям поселков деваться было некуда. Либо полное прекращение работы (в том числе в магазинах, барах, мастерских), либо жди кары на свою голову. Сидя у себя на верхотуре, Чато видел, что несколько его работников стоят у ворот, где висит тот же, что и в прошлые разы, плакат. Их было трое. Андони с кольцом в ухе и еще двое. Остальные затаились по домам. Один позвонил ему вчера вечером по телефону, и Чато, сытый по горло звонками с угрозами, когда на него вешали всех собак, называли эксплуататором, фашистом и сукиным сыном — пора тебе, сволочь, составлять завещание, — долго сомневался, брать трубку или нет. Наконец все‑таки взял, решив, что звонить вполне могла и Нерея из Сарагосы, заранее ведь никогда не узнаешь. Но нет, просто один работник хотел со всем почтением сообщить хозяину, что лично он предпочел бы выйти на работу.

— Если ты хочешь работать, что тебе мешает?

— Разве вы не понимаете, когда все остальные…

На следующий день, остановив ранним утром машину перед воротами, Чато уже знал, зачем те трое там дежурят. Было холодно, трава за ночь покрылась инеем, с реки поднимался туман и на несколько часов зависал в низине. Хозяин с опаской посмотрел на троицу:

— Ну и что?

Андони состроил свирепую мину и с вызовом вздернул подбородок:

— Сегодня никто работать не будет.

— Кто не будет работать, тот не получит зарплаты.

— Это мы еще посмотрим, кто останется в проигрыше.

— В проигрыше будут все.

Однажды Чато попытался уволить этого мерзавца, который был неважным механиком, да еще и лодырем. Андони на глазах у шефа разорвал уведомление об увольнении, даже не удосужившись его прочесть. Несколько часов спустя он явился на фирму вместе с двумя типами, назвавшимися членами профсоюза LAB. Их угрозы прозвучали настолько серьезно, что хозяину пришлось против воли восстановить на работе негодяя, от одного вида которого у него кровь закипала. Трое забастовщиков грелись у железной бочки, в которой горели доски, сухие ветки, палки. Чато обругал их за то, что они взяли чужую бочку. Не говоря уж про доски. При слабом свете, когда солнце еще не показалось из‑за горы, огонь делал их лица красными.

Чато: сволочи, вечные подстрекатели, которые кусают кормящую их руку.

Биттори:

— Да, конечно, но если не они, то кто станет сидеть за рулем твоих грузовиков и кто станет их тебе ремонтировать?

Он попросил/приказал отодвинуть бочку, чтобы можно было открыть ворота. Андони зло и решительно повторил, что сегодня никто работать не будет. Двое других помалкивали. Им было неловко? А то! Остановить у ворот хозяина —это не шутка. И за спиной у Андони, бывшего у них сейчас за главного, они, потупив глаза, отодвинули в сторону бочку.

Главарь завопил:

— Вы что это делаете? — Как будто не видел Чато. Потом добавил, давясь яростью — или ненавистью? — Ладно, но только ни один грузовик туда не заедет и оттуда не выедет. Чато заперся у себя в конторе. Через окно, вытянув шею,он мог наблюдать за теми, что дежурили у ворот. Они старались справиться с холодом — то подпрыгивали, то дули себе на руки. Изо рта у них шел пар. Разговаривали, курили. Бедолаги. Им забили голову лозунгами. Дрессированные обезьяны, тоскующие по кнуту. А ведь как были благодарны, когда он взял их на работу!

Биттори:

— Нанимай только местных, чтобы деньги отсюда не уходили.

Так вот, этого урода Андони он нанял лишь потому, что какие‑то знакомые Биттори очень уж за него просили, буквально стелились перед ней: да уж сделайте одолжение — и так далее. Знать бы тогда!

Не теряя времени даром, Чато позвонил некоторым клиентам и сообщил, какая сложилась ситуация. Мол, он очень сожалеет и просит его понять. Потом, уже немного успокоившись, хоть и не до конца, сделал еще какие‑то звонки, изменил график заказов, договорился о новых датах, был вынужден отказаться от важного заказа (так вашу мать!), отдал по телефону разные распоряжения водителям, которые в тот день должны были вернуться в поселок, чтобы они поставили свои грузовики на свободных площадках в промышленной зоне. А когда увидел, что к забастовщикам, дежурившим у ворот, присоединились еще двое, в том числе и тот вежливый, что звонил ему накануне домой, Чато вдруг решил: нет, так оно продолжаться не может, я должен что‑то предпринять, эти типы не заставят меня плясать под их дудку.

Из тех же телефонных разговоров он узнал, что по случаю забастовки не вышли на линию автобусы. К половине десятого он вызвал такси. Натянул теплую куртку и, не выключая лампы, чтобы снаружи думали, будто он так и сидит в конторе, покинул территорию фирмы через заднюю калитку со стороны реки. Чуть дальше, почти у самого моста, начиналась дорожка, ведущая к шоссе. Ждать такси не пришлось и пяти минут. А без чего‑то десять он уже был в районе Сан-Себастьяна под названием Амара. Неожиданность: дверь ему открыла женщина, которая так не понравилась Биттори. Жена говорила, что та всего лишь простая (произнося раздельно: про-ста-я) санитарка. Упоминая профессию подруги/приятельницы/любовницы своего сына, мать морщила нос и чуть приподнимала уголки губ:

— Врачам — врачихи, санитарам — санитарки.

И тотчас начинала перечислять все, что ее не устраивало: одевается безвкусно, много болтает, злоупотребляет духами. Биттори с трудом скрывала неприязнь, которую с первой же минуты почувствовала к Арансасу. И эта неприязнь переросла едва ли не в ненависть, когда она узнала, что та разведена и к тому же старше Шавьера.

— Неужели нашему сосунку понадобилась вторая мамаша?

Неужели сам не видит, что эта проныра позарилась на его положение и зарплату? Чато не обращал на ее выпады никакого внимания. Раз сын выбрал именно эту женщину, значит, такая ему и нужна. Но он не ожидал встретить Арансасу в квартире Шавьера.

— Я не помешал?

— Что вы, что вы. Проходите.

Он спросил, дома ли Шавьер. Да, он принимает душ, сейчас выйдет. Сама Арансасу была едва одета и разгуливала по дому босиком. Они что, уже и живут вместе? Впрочем, самому Чато не было до этого никакого дела. Его теория: пусть дети будут счастливы, остальное — пустяки.

На что Биттори:

— Да, конечно, ты хочешь, чтобы они были счастливы — и оставили тебя в покое.

— А если и так, то что?

Послышался шум фена. У Арансасу ногти на ногах были покрашены темно-красным лаком. На стене висела картина —залив в Сан-Себастьяне, — подписанная неким Авалосом.

Сколько раз Шавьер советовал отцу вкладывать деньги в произведения искусства. Но я ведь ничего в этом не понимаю, сынок.

Чато поинтересовался, не присоединилась ли ко всеобщей забастовке их больница.

— К забастовке? Насколько я знаю, нет. — И когда Шавьер в белом банном халате вошел в комнату, обратилась к нему: 

—А ты что‑нибудь слышал про забастовку?

— Нет.

— У твоего отца сегодня люди не вышли на работу.

Чато кивнул. Отец с сыном обнялись. От Шавьера пахло одеколоном. Он не преминул пошутить:

— Сегодня после обеда я должен оперировать. Остается надеяться ради блага пациента, что пикетчики не ворвутся в операционную и не помешают нам. Но отца его шутка не рассмешила. Наоборот, он нахмурился, посмотрел строго и не сказал ни слова.

— Да что случилось, aita?

— Ничего.

Арансасу — сработала женская интуиция — тотчас заявила, что уходит, решив дать им поговорить наедине. Пусть только потерпят ее присутствие еще пять минут — на то, чтобы одеться, больше ей не понадобится. У Шавьера с губ сорвалось дурацкое «но» и повисло как нитка слюны:

— Но…

Чато попросил/предложил сыну пойти посидеть в баре на углу, там он Шавьера и подождет. Тот возразил: в баре они будут на виду, слишком много посторонних ушей, и, кроме того, ничего спиртного он сейчас пить не хотел бы. Так что они решили просто побродить по улицам, по тем и по этим. В поисках деревьев и тишины дошли до бульвара Дерева Герники. И все говорили и говорили, прошли весь бульвар до моста Марии Кристины и повернули назад.

— Будет лучше, если мать не узнает, что я приезжал к тебе.

Имей в виду, самое главное ей известно. А вот какие‑то детали я предпочитаю держать при себе. Не хочу, чтобы она волновалась из‑за проблем, которые, возможно, удастся решить, поэтому я и хотел поговорить с тобой наедине. Ты человек с мозгами. Наверняка посоветуешь мне что‑нибудь разумное.

— Конечно. Так в чем проблема?

— В поселке у меня все стало хуже некуда.

— Неужели опять пишут на стенах?

— Нет, в последнее время это прекратилось. Видно, до них дошло: я не из тех предпринимателей, что сидят на миллионах, как им поначалу казалось. А может, недавняя попытка переговоров с моей стороны утихомирила эту шваль.

— Каких переговоров? Ты мне ничего не рассказывал.

— А ты хочешь, чтобы я напечатал об этом в газетах? Я нашел канал и попросил о встрече во Франции. Мысль у меня была такая: я объясню им свое материальное положение и попрошу отсрочки. Или пусть позволят платить частями. Я слышал от других, что дела разрешаются и таким тоже образом — эти козлы порой могут и навстречу пойти, если ты в принципе готов платить.

— Раньше ты был против любых переговоров.

— Я и сейчас не то чтобы за, но они нас довели до ручки.

А что мне остается делать, дожидаться, пока они меня похитят?

— Хорошо, и что тебе там сказали?

— Я приехал на встречу. Без опоздания, ты ведь меня знаешь.

Я не люблю заставлять себя ждать. Ждать пришлось мне самому. Больше полутора часов. Никто не явился. Известно, что после истории с GAL они ведут себя предельно осторожно. Кто знает, а вдруг за мной следил какой‑нибудь полицейский, переодетый в штатское, при этом сам я ничего не заметил, а они его засекли? Я стал добиваться новой встречи. Мне в ней отказали. Такое вот паскудство! Сейчас я думаю, что они убедились в моих благих намерениях и пока оставили меня в покое, занявшись другими, которым и портят жизнь. Но я должен что‑то предпринять, Шавьер. В поселке я слишком на виду. Сегодня утром три придурка парализовали работу на фирме. Вот так‑то! Мои собственные люди теперь решают, работаем мы или нет. У меня нет ни малейших сомнений, что кто‑то из них докладывает организации о каждом моем шаге. Помнишь Андони, племянника Сотеро? Он хуже всех. От него чего угодно можно ждать.

Перевод с испанского Натальи Богомоловой