Она примеряла мою фамилию, как шляпку. Затем натягивала свою на мое имя, как руку суют в перчатку. 

Первым делом ей нужно было сделать педикюр. Еще купить новую расческу, потому что она забыла захватить свою из дома. Потом она хотела что-нибудь попить. Продавец «был с ней груб», и из-за этого у нее испортилось настроение. Потом нужно было зайти в аптеку, купить жидкость для контактных линз. Потом она проголодалась, но, когда мы уселись в кафе и уже принесли еду, у нее пропал аппетит. Потом она купила веер. Игралась с веером весь день и пыталась обмахивать меня, что мне не нравилось, и я ей об этом сообщил. Она все же продолжала обмахивать, внезапно пресекая себя словами «совсем забыла, что тебе не нравится» или «знаю, что тебе не нравится, но посмотри, с тебя же капли пота стекают». Пытаясь запомнить, повторяла одну и ту же фразу на грузинском: «Укацрават, кэмели хвители гааквт?*». Запомнить не получалось, лезла подсмотреть в шпаргалку, либо переспрашивала у меня. Когда, наконец, запомнила, повторяла ее по любому поводу. В завершение всего надула губы, потому что я скучный и не знаю, как обращаться с женщиной.

Грузия была одиннадцатой и последней страной, в которой мы встретились. До этого были: США, Вьетнам, Лаос, Турция, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Индия, Босния и Герцеговина. Встречи на три-четыре недели, нечто вроде курортного романа с одним и тем же человеком. Между встречами — месяцы ежедневных разговоров по телефону, через тысячи километров и восемь часовых поясов. Нервная романтика. Я никогда не приезжал к ней в Канаду, где она жила, она никогда не была в моей России. Уже не первая встреча в Тбилиси по плану должна была быть такой же романтической и непродолжительной, но 2020-й спутал карты, и мы оказались запертыми вместе на десять месяцев. Два человека в одной квартире, двадцать четыре часа в сутки вместе. Так близко, как это только возможно. 

Если листать ее фотографии в социальных сетях, мы счастливые и улыбчивые, и можно умереть от зависти, такие мы счастливые. И впрямь: пока весь мир лихорадит и трясет, люди умирают от вируса, лесных пожаров, революций, мы поднимаемся в горы в Тушети, гоняем по каменистым тропам на квадроциклах, кормим голубей на старой площади, пьем с яхтсменами в море. Мы счастливчики, по-другому не скажешь. Мы не лежим штабелями в больничных коридорах, нас не бьют резиновыми дубинками силовики, не пытают в тюрьмах, нас не обстреливают ни с земли, ни с воздуха, мы не задыхаемся в отравленной воде. Мы имеем возможность работать онлайн и параллельно заниматься любимым делом. Мы приглашаем друзей на барбекю на балконе и поем с ними песни. Мы бегаем каждое утро и занимаемся йогой, пробуем готовить новые блюда по рецептам в интернете. И за многое из этого мы даже не платим, а платит канадское правительство, которое в период пандемии решило поддержать своих резидентов ежемесячной выплатой в две тысячи канадских долларов. Каждый день мы вспоминали добрым словом президента Трюдо, красивого человека с ухоженными волосами, который даже издалека так заботится о своих, может быть, чуточку избалованных детях. Однако за каждой, абсолютно каждой из этих фотографий в социальной сети стоит глупейшая драма, многочасовой скандал, с криками на всю улицу, иногда драками, звонками в полицию, с истеричными катаниями по полу с белой пеной в уголках губ.

Наш счастливый любовный карантин имел резкий запах вполне реального безумия. Прежде я не мог представить, что алкоголь может не только быть приятным дополнением к дружбе, но стать настоящей проблемой, болезнью. Стоило ей выпить кружку пива или два бокала вина, как начиналось непредсказуемое и взрывоопасное путешествие, которое могло привести куда угодно.

Еще в самом начале наших отношений, когда мы ехали на арендованном кроссовере из Сан-Диего на пляж в Ла-Хойя, я вел машину, а она, не унимаясь, кричала, что я ужасный водитель, а человек еще хуже. Я понял, что дело в какой-то несовместимости ее нервов и любого количества любой выпивки. И тогда же я впервые сказал себе то, что повторял потом часто: «Мальчик, беги», но наутро, после трезвых искренних извинений с ее стороны, я понял, что в ней совмещаются две личности: трезвая и пьяная, и решил, что хочу и могу бросить вызов этой темной ее стороне, помочь побороть недуг.

А кто сказал, что любовь должна быть точно такой, какой ты себе ее всегда представлял?

Пикантности добавила сумма обстоятельств: в феврале, не без помощи крепких напитков, она потеряла все документы и банковские карты, кроме паспорта, который сам по себе, отдельно от нее, в течение трех месяцев путешествовал между Лондоном и Монреалем из-за нюансов получения рабочей английской визы в период пандемии. Из документов у нее осталась только фотография на мобильном телефоне, функция Apple Pay. Еще остались мои крепкие плечи. Это я рассказываю лишь затем, чтобы стало понятно, что нас привязали друг к другу не только чума, бушующая во внешнем мире, и не летающие в Канаду самолеты, но еще и отсутствие документов. Вот в таких сложных условиях развивались наши отношения без тормозов.

Как учил школьный учебник по истории, есть разница между поводом и причиной начала военного конфликта. Причиной наших конфликтов всегда был алкоголь. Вот примерные поводы:

— я был слишком приветлив с гостями, вел себя как экстраверт, она же представляла меня интровертом;
— я говорил о слишком умных вещах на вечеринке, она чувствовала себя глупой (я говорил о венской архитектуре, я держал ее за руку);
— я показал ей сообщение от моей бывшей. В нем было два слова: «как дела»;
— я пил вино и заедал свежим хлебом, она хотела, чтобы я ел хлеб с маслом, но мне не хотелось масла, я получал наслаждение от вкуса вина и хлеба;
— пока я спал, она нашла в моем почтовом ящике письмо трехлетней давности, в котором я поздравляю дочь своей подруги с днем рождения;
— она предложила выпить персикового сока, мне не хотелось;
— я сказал, что от нее пахнет карри.

Эти и подобные поводы провоцировали многочасовые истерики, которые не утихали до полного растворения алкоголя печенью.

Прежде мне казалось, что весьма непросто вывести меня из равновесия. Как учили в детстве, чтобы контролировать гнев, следует прежде всего отделить свое «я» от гнева, понять, что гнев и ты — не одно и то же. Как только начинаешь злиться, посмотри на свою злость со стороны. Проведи языком по небу двадцать раз, сосчитай в уме каждый раз, и злость, лишенная подпитки, утихнет.

С каждым новым скандалом я стал терять этот навык. Я пытался представить, что сижу в теплой ванне, с чаем и музыкой, на мою голову надето цинковое ведро, а ее крики — сухой горох. Представлял себя в каком угодно месте, только не здесь и не сейчас, смотрел на нашу ситуацию глазами других людей, родителей, лучшего друга, которому я буду это рассказывать, сидя в кресле у него дома. Глазами зрителя в кинозале, который ест попкорн, а мы ругаемся на экране, снятые не то Бергманом, не то Вуди Алленом. Описывал ситуацию в своем воображении как роман, в глаголах прошедшего времени. И все же она выучила мои триггеры и каждый раз умела задеть что-то такое, на что я обязательно отвечал, ответив — вступал в спор, споря — огрызался, огрызаясь — переставал владеть ситуацией.

Мы договаривались, что очень важно во время ссоры делать пятнадцатиминутные паузы при первом же требовании одного из партнеров, но она никогда не держала слова и не давала возможности передохнуть и на две минуты.

Список вещей, которыми она в меня кидалась: 

— мой планшет (треснул экран), 
— моя гитара (треснула дека).

Список вещей, которыми кидался я: 

— кошачий корм (крошки залетели за кровать и спровоцировали целую колонию муравьев поселиться за плинтусом), 
— также плеснул в нее воду из стакана.

Вещи, которые я сломал в процессе наших ссор: 

— два мобильных телефона (брошены в стену), 
— пластиковый совок для пыли (пнут ногой, разлетелся на куски).

Вещи, которые она сломала в процессе наших ссор: 

— балконная дверь с противомоскитной сеткой (починена за 50 грузинских лари), 
— замок на моем любимом рюкзаке, 
— порвано две майки, растянут один свитер.

Я думал, что никогда не прощу оскорбления в адрес моих родственников и друзей, не позволю вычеркивать контакты из моей телефонной книжки из-за того, что кто-то ей не понравился. Я думал: «Со мной так нельзя, я другой, я видел это много раз, и меня не оседлать». Я ошибался. Каждая ссора сдвигала мои границы, я отступал. Вечером я ненавидел ее, но нежное утро перечеркивало все произошедшее накануне.

Я запрещал ей пить, был строг, иногда старался подходить к ситуации с юмором и забалтывать, ее мама и братья просили не бросать ее одну, контролировать как только могу. Друзья, из числа самых преданных, с кем она не порвала в результате скандала на какой-нибудь вечеринке, тоже убеждали не пить, но стабильно раз в неделю, утром, до моего пробуждения, она сбегала из дома. Я просыпался, набирал ее номер, телефон молчал, я шел ее искать и находил в парке, зареванной, с банкой пива в руке. В тот момент я уже знал, что этому дню пришел конец, ничего, кроме криков, он уже не принесет.

Проснувшись утром следующего дня, она извинялась, клялась, что это был последний раз, часами говорила со своей мамой, которая отчитывала ее за поведение, и два-три дня после этого мы жили душа в душу, пока вдруг она не выходила в другую комнату позвонить и исчезала. Возвращалась через час, с запахом коньяка и дьявольским отсветом в глазах, тщательно искала повода, по которому могла устроить скандал. Я спрашивал, как она могла снова так поступить, после всех этих разговоров, обещаний и слез, но она клялась всем самым святым, что у нее было, сердцем матери и двух собак, что она не пила ни грамма. Через пять минут признавалась, что все-таки пила, но только потому, что несчастна со мной и найдет другое жилье завтра же утром. Наутро она забывала все, о чем говорила, клялась, что никогда не была счастлива, как со мной, строила планы на будущее, примеряла мою фамилию, как шляпку, и давала имена нашим будущим детям, наследникам моих бумажных миллионов, выигранных в игру «Монополия».

Я поставил условие: если она опять выпьет тайком, я уйду из дома. Такой вот шантаж слабака, распространенная тактика угнетаемого. Во время первой волны карантина все гостиницы и хостелы Тбилиси были закрыты. Согласно нашим условиям, две ночи я провел в походном спальном мешке в горах, потому что после наступления комендантского часа идти было просто некуда, да и запрещено. Гора Мтацминда начиналась в километре от нашего дома, и мы часто делали пробежку по тропе до середины и обратно. Как только жесткий карантин был снят, я, в случае нарушения договоренности, снимал в аренду квартиру на сутки и уходил спать туда, не отвечал на телефон, но тогда мне звонила ее мама и умоляла вернуться домой, не бросать ее одну, боясь, что она сделает с собой что-нибудь плохое. 

Она била меня четыре раза. Кусала, оставила ссадины на лице, разбила губу, один раз схватила за волосы и пыталась ударить головой о спинку кровати, хватала за тестикулы, сжимала и требовала ответа на нелепый вопрос, на который я честно ответил ей в течение последнего часа около пятнадцати раз. Она не хотела слышать ни правды, ни неправды, ни нежных, ни жестких слов, не помогала никакая стратегия, ей нужна была драма сама по себе, и она ее получала. В одной из ссор, когда она полезла драться, я оттолкнул ее, довольно несильно, она упала на пол. Она была настолько пьяна, что не успела подставить руки, поэтому сильно ушибла бок. Я стал извиняться, начал готовить компресс, она поднялась к соседям и принялась рассказывать, что я ее избиваю, потом звонила моей и своей маме, чтобы передать эту новость. Она смаковала каждую деталь. Я был спокоен и абсолютно трезв, а она очень пьяна и эмоциональна, потому окружающие склонялись на мою сторону и верили моей версии событий. 

Во время другой ссоры я и впрямь схватил ее за шею, чтобы остановить нападение, и ткнул двумя пальцами под ребро. После этого инцидента ее мама и братья, наконец, поверили ей, что я ее избиваю. Я не стал отрицать, что действительно поднял на нее руку. Я против любого насилия и ни разу в жизни не хотел ударить живое существо, но я получал громадное удовольствие от картины в своем воображении, как я разбегаюсь и бью ее со всей силы ногой — то, чего я никогда бы не сделал в реальности. Тычок двумя пальцами под ребро был моим стоп-краном, я не столько хотел остановить ее, сколько старался удержать себя от более серьезных действий. Даже зная о нашей войне с алкоголизмом, ее мама и братья встали на ее сторону, что, в общем, понятно. Их горячая любовь ко мне мгновенно сменилась ненавистью, я не спорил с ними, я настолько устал от выяснения отношений и отстаивания правды, что просто предпочитал молчать и со всем соглашаться. Теперь мне до смерти стыдно за тот единственный раз, в который я не смог сдержаться.  

Почему я терпел насилие над собой? Помимо ситуации с документами и отсутствием международных рейсов, у меня есть два ответа на этот вопрос, и ни один из них не будет точным.

Первый: есть ли что-то, чего нельзя простить, при условии что на самом деле любишь человека? Мне кажется, можно простить все. Поэтому каждый раз, когда она просыпалась рядом, я забывал о том, что она учудила вчера. Но кто из вас будет удовлетворен таким ответом? Если говорить языком науки, такого объяснения и быть не может. Есть нейромедиаторы: дофамин и эндорфины, — природные эйфоретики, чей выброс связывается с определенной особью. Есть фенилэтиламин, действующий на ранних этапах, еще в игре участвуют вазопрессин и окситоцин, хотя их прямое воздействие на межполовую связь, называемую обычно «любовью», пока довольно сомнительно, эти гормоны влияют скорее на формирование так называемых «родительских» чувств. А любви никакой, в сущности, и нет. Нет тоски, нет ненависти, нет страха, нет привязанности. Есть лишь гормональные всплески, обусловленные психологической реакцией особи на определенную комбинацию внешних раздражителей. Реакции могут отличаться и зависят от личности, однако, в целом, они поддаются общей классификации. Их можно даже назвать типовыми, и в этом плане мы отличаемся друг от друга не более, чем человечки из конструктора «Лего», мы биороботы, действующие в соответствии с заложенной программой и все время, постоянно, беспрерывно познающие себя.

Второй ответ: я терпел насилие над собой по той же причине, по какой народы терпят насилие тиранов. Что-то вроде стокгольмского синдрома, если я правильно его понимаю. Я люблю истории сильных людей, а не слабаков, и мне бы очень хотелось, чтобы этот сюжет закончился торжеством любви, победой красивой пары над алкоголем. К сожалению, эта история не об этом. Она о том, что у алкоголизма и насилия нет пола, национальности и возраста. О том, что в определенных условиях дом и близкие люди становятся адом. Изоляция, связанная с пандемией, стала таким условием. 

В Китае, Бразилии, Австралии, Франции, Испании и других странах правозащитники отмечают увеличение домашнего насилия, связанного с пандемией. В Грузии, в одно время со мной, от семейного насилия пострадали почти семь тысяч человек. Значит, рядом со мной живут почти столько же семейных тиранов, они ходят по тем же улицам, в одни и те же магазины, и больше тысячи из них — женщины. Семейное насилие в Грузии — самое распространенное уголовное преступление, оно является отягчающим обстоятельством при рассмотрении любого дела в суде, последние пять лет законодательство по этому вопросу несколько раз ужесточалось.

В России же ответственность за побои в отношении близких лиц, совершенные впервые, с 2017 года переведена из уголовных в разряд административных правонарушений, а потому МВД РФ не учитывает подобные обращения в своей официальной статистике. Согласно официальной версии МВД на момент написания этого текста, жалоб от пострадавших от семейного насилия в период пандемии стало меньше, тогда как различные НКО, напротив, отмечают рост обращений в 2,5 раза. При этом надо помнить, что только десять процентов жертв домашнего насилия вообще куда-либо обращаются, а если и обращаются, то сотрудники полиции в 80% случаев предлагают решить дело внутри семьи, а не заводить уголовное дело.

Официальная позиция МВД скрывает очень важную социальную проблему, обостренную карантином: близкие люди, запертые вместе, становятся заложниками друг друга. Существующая статистика за последние годы весьма тревожна. Я основываюсь здесь на данных «Левада-центра», ВЦИОМ и исследовании «Медиазоны». 79% женщин, осужденных в России за убийство, защищались от домашнего насилия; 38% убийств женщин в России совершают их партнеры-мужчины; 3% мужчин, осужденных за превышение самообороны, защищались от своих партнерш, а в 67% случаев — от своих знакомых; 70% россиян считают необходимым принятие закона о профилактике домашнего насилия. Российские НКО направили письмо правительству РФ с просьбой увеличить число приютов для жертв семейного насилия, создать координационный центр, проводить стажировку полицейских о принципах реагирования на проблему. Учитывая то, что в 2019 году в порядке штрафов за домашнее насилие с граждан было взыскано более половины миллиарда рублей, бюджет на это может быть найден.

Статистика — вещь сухая, почти абстрактная, и не трогает до тех пор, пока сам не получишь по носу. Статистика не будит эмпатию, а будит ее наглядная живая история, так уж мы устроены. Увидишь цифры про тысячи избитых своими женами мужчин, живущих в твоем городе, — и ничего не почувствуешь, прочтешь про Эмбер Херд, избивавшую Джонни Деппа где-то в Австралии, и задумаешься.

Мы ругаемся из-за того, что человек довольно плохо воспринимает чужие мысли и еще хуже доносит свои. Это связано с тем, что, когда мы говорим, мы видим полную картину у себя в голове, а когда слушаем других — нам достаются только крохи в виде слов и интонаций, из этих крох и приходится выстраивать свою картину.

Если ужать в одно предложение, то мы разговариваем не с людьми, а со своей реакцией на людей. Утомление от долгого совместного сидения в одном помещении делает эту реакцию негативной. Очень полезно, в рамках упражнения и терапии, выбрать для себя какого-либо человека, лучше близкого, и попробовать хотя бы в течение вечера посмотреть на мир его глазами. Постепенно добавлять в это упражнение других людей, и тогда они перестанут быть абстрактными существами из другого мира, и мусор наших представлений о них сам собой начнет вычищаться.

Пандемия парализовала нашу свободу. Как суровый консервативный муж, она спрятала нас за буркой самоизоляции и защитных масок, не разрешает ходить на вечеринки, отменила путешествия, стала нашим общим опытом одиночества. С одной стороны, это шаг в будущее, в виртуальное. Мы репетируем жизнь в «матрице», когда тело заперто в небольшом пространстве, а мозгу принадлежит весь мир. Учимся быть физически изолированными от других, и в то же время обитать в общем мире идей, растворить себя в ноосфере, просто выйдя в интернет. Платон здесь как будто бы снова забирается на сцену и отодвигает Маркса, властвовавшего в ХХ веке.

С другой стороны, других людей — тех, кто составляет с нами минимальную ячейку общества, — пандемия столкнула с нами лбами, провела краш-тест на межличностные и семейные связи. Одни ячейки общества этот тест выдержат, а другие — лопнут. Сдерживает их только взаимная материальная зависимость абьюзера и жертвы. Вскоре на обломках этих ячеек будут образовываться другие, состоящие из людей, пересмотревших идею совместного сосуществования друг с другом, сделавших выводы из изоляции и нашедших для себя способы такие тесты выдерживать. Тогда структура семьи как института начнет видоизменяться, и общество начнет группироваться иначе, согласно специфике желаний и разделяемым принципам.

Мы все будем близки друг другу и одновременно далеки, будем родными и приемными, но, надеюсь, имеющими возможность быть свободными друг от друга в любой момент, в который только пожелаем. Свобода вернется в семейные связи, ведь есть только одно удовлетворительное определение термина «семья» — сообщество существ, которые сами себя так определили.

…Ранним утром, в аэропорту, она несколько раз порывалась сдать билет, никуда не лететь, позавтракать и вернуться в нашу квартиру, начать все сначала, без истерик и войн, провести вместе Новый год, Рождество и всю последующую жизнь. У нас было десять месяцев, минимум раз в месяц мы переворачивали страницу и писали сочинение заново, с чистого листа. Только вот на том чистом листе каждый раз мы выводили одни и те же уродливые каракули.

— Ты ведь знаешь, у меня это от отца. Он сломал мне в детстве нервную систему. Иногда я веду себя как он, я ненавидела его, он избивал маму. Но теперь он совсем другой, он медитирует, много работает, он хороший, все ради нас. Мама простила его, потому что мы одна семья. А ты — моя семья, мы все можем простить друг другу.

Я и впрямь прощал ей больше, чем кому-либо другому из известных мне живых существ. Получалось, моя расшатанная нервная система достанется и мне от ее отца — через ее посредничество. Хватит ли моих сил не передать расшатанные нервы по цепочке кому-то еще?

Прощаясь, мы сжимали друг друга так крепко, словно нас пытались расцепить неведомые внешние силы, как если бы нас растаскивали в разные стороны полицейские, как если бы мы задыхались в отравленной воде. 

Никакой драмы по поводу того, что это наша последняя встреча, не было и не могло быть. Много раз, задолго до ее отъезда и прямо накануне, я заводил разговор о том, что нужно прекратить все и разойтись — но мои слова воспринимались не как проявление искреннего намерения, а как попытка ударить ниже пояса, задеть за самое больное. С ее точки зрения, разговоры про расставание не могли быть ничем иным, кроме манипуляции, в которую нельзя верить. Мы предназначены друг для друга, выбраны друг другом — и точка. Я знал ее слишком хорошо, чтобы сказать наверняка: заподозрив, что это конец, она выбежит в последний момент из самолета, чтобы доказать, что может отвоевать меня обратно.

— Позвони мне сразу, как только приземлюсь, я обожаю, когда ты звонишь мне на взлетной полосе, — сказала она.

Звонить я не собирался. Я знал, что не смогу устоять, когда она снова будет приветливой, смешной и милой, и игла вновь попадет на начало пластинки.

Я следил за ней через стекло, отделявшее провожающих от сонных пассажиров. Самолет — чудесный повод попить томатного сока, символ свободы и освобождения, красивая птица, занесенная из-за пандемии в Красную книгу. Контроль был пройден, оставалось лишь дождаться посадки и оседлать эту птицу. Что оставалось мне? Без сожалений перевернуть страницу.

* Извините, у вас есть желтый «Кэмел»? (груз.)

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб" — Личное». Присоединяйтесь