Нобель и его премия. С чего все началось

«Полагаться лишь на самого себя»

Имя Иммануил означает «С нами Бог», но вряд ли именно так инженер-строитель Иммануил Нобель, тридцати одного года от роду, воспринимал свою жизнь перед полным драматизма кануном нового, 1833 года, да и впоследствии.

Еще подростком, плавая юнгой в Средиземном море, отец Альфреда Нобеля начал сомневаться в целесообразности выстраивать свою жизнь в соответствии с «так называемыми святыми книгами». Неужели человек живет только ради вечной жизни, обещанной ему после смерти? Творение Господне, удивительная природа, окружает его в каждый момент жизни и буквально просит, чтобы ее использовали во благо прогресса.

А еще лицемерие. Иммануил помнил, как в бытность свою юнгой наблюдал пьяных католических монахов, развлекавшихся в борделях портовых городов. В такие минуты он испытывал то же отвращение, как и тогда, когда ему приходилось отмывать палубу после пьяных оргий тупых шведских моряков. Ему было всего шестнадцать, но именно тогда он сформулировал свой жизненный девиз:

«Полагаться лишь на самого себя, а не на других».

Перед наступлением нового, 1833 года такому отношению к жизни предстояло вынести суровые испытания. К тому моменту Иммануила уже знали в Стокгольме как строителя, архитектора и механика. Он снимал обветшалый кирпичный дом на острове Лонгхольмен недалеко от Стокгольма. Там он жил вместе с женой Андриеттой двадцати девяти лет от роду и двумя сыновьями, трехлетним Робертом и полуторагодовалым Людвигом.

За четыре года семейной жизни Иммануил и Андриетта Нобель, не раз переезжавшие, успели понять, что в жизни есть свои взлеты и падения, и привыкли к тому, что постройки Иммануила порой делали его знаменитым и вызывали восхищение, а порой заканчивались скандалом. Однако незадолго до Рождества стало ясно: уходящий год станет самым тяжелым в жизни семьи с тех пор, как в 1829 году умер их старший сын Эмануэль, проживший всего год.

В марте 1832 года Иммануил был вынужден передать право пользования участком на Лонгхольмене бургомистру в качестве гарантии по займу. Долги все росли, и незадолго до Рождества несколько клиентов и работников, объединившись, потребовали объявить Иммануила Нобеля банкротом. Они призывали служителей закона арестовать Нобеля, поскольку ходили слухи, что он уехал из города и скрывается от кредиторов на другом острове в озере Меларен.

В последний момент Иммануилу удалось получить отсрочку. Он надеялся, что ему разрешат погасить задолженность частями. Но 5 января 1833 года все сроки истекали.

И ранее случалось, что невзгоды сбивали Иммануила Нобеля с ног, но он всегда поднимался за счет своей трудоспособности, недюжинной изобретательности и неустанного стремления обеспечить достойное существование увеличивающейся семье. Жизнь на труднодоступном острове Лонгхольмен стала ярким примером. Тремя годами ранее Нобель получил от одной новоиспеченной вдовы права на аренду земли и кирпичный дом. Едва просохли подписи на документе, как он обратился к властям с просьбой продлить срок контракта еще на сорок лет. За это он обещал построить красивый двухэтажный дом с балконами и витыми колоннами, который по истечении сорокалетнего срока аренды достанется городу бесплатно. К ходатайству Нобель приложил подробные цветные чертежи. Власти ответили положительно. Место это, как было сказано, все равно не представляло для города никакого интереса.

В канун нового, 1832 года роскошная вилла из десяти комнат была почти готова, однако теперь отягощенный долгами Иммануил не мог туда вселиться. Семья осталась жить в старом обветшалом домишке. Прискорбно, поскольку уже в первые недели нового года выяснилось, что Андриетта снова беременна.

Сыну дадут имя Альфред. Из всех сыновей Иммануила он унаследует больше всего отцовских качеств: фантазию, тягу к изобретательству, энергию и презрение к официальной власти, темперамент, восприимчивость и умение преуспеть в жизни, не имея ни формального образования, ни подобающего уважения к церкви.

Веру в самого себя, если кратко.

Наследственность проявилась так явно, что многие утверждали: невозможно понять Альфреда Нобеля, не познакомившись сначала с Иммануилом.

***

В те времена Лонгхольмен представлял собой голый каменистый остров со скудной растительностью. Он располагался на отшибе от городской застройки Стокгольма. Изоляции островитян способствовало и то, что по другую сторону моста, возле Хеленеборга и Шиннарвикена, стеной стояли скалы.

Остров во многих отношениях идеально подходил для тюрьмы, а не для проживания семьи с маленькими детьми. Всего в нескольких шагах от кирпичного дома Нобелей в Кнаперстаде находилось Южное исправительное учреждение, где отбывали наказание более 900 человек, вырубавших камни. Из их числа Иммануил Нобель не раз набирал строителей — с переменным успехом. Однажды заключенный, за которого Нобель поручился, сбежал и был задержан после того, как украл нож для резки табака из кабака Кайсы Берггрен на Уксторгсгатан.

Случалось, что мимо Лонгхольмена проплывали пароходы — по пути из порта или в порт на острове Риддархольмен. В остальном же с транспортом здесь дело обстояло плохо, по крайней мере для тех, кто не мог позволить себе нанять извозчика и трястись по булыжной мостовой в неудобной пролетке. У Иммануила была лодка, а вот лошадей к тому моменту, судя по всему, уже не имелось. Чтобы добраться до площади Стурторгет или площади Густава Адольфа, где бурлила жизнь города, ему приходилось идти пешком до мостов у Шлюза или пользоваться услугами так называемых женских лодок у набережной Седер-Меларстранд.

Последнее имело свои минусы. Лодочницы были известны своей грубостью и сквернословием. Кроме того, они причаливали у омерзительного «мушиного пира» (рядом с мостом Мункбрун), куда горожане сбрасывали мусор и нечистоты. Самого Иммануила Нобеля однажды приговорили к штрафу в размере трех риксдалеров и шестнадцати шиллингов за то, что он вывалил у «мушиного пира» кучу «всяческого хлама». Свое название это место получило из-за «миллионов огромных сине-зеленых с желтым оттенком мух», от которых большую часть года воздух в этом месте казался черным. С наступлением осени случалось, что под мостом в кучах отбросов и лошадиного навоза прятались бездомные, спасавшиеся от ночного холода.

Еще одной важной социальной проблемой были человеческие экскременты. По улицам Стокгольма бродили парами «золотарки», носившие на шестах между собой полные ночные горшки, направляясь к местам сброса, которые нередко находились рядом с водяными насосами. По дороге они проливали свой ценный груз, поскольку им требовалось опрокинуть с утра парочку стаканчиков, чтобы вынести такую работу. Неудивительно, что в начале ХХ века Стокгольм считался одним из самых грязных и опасных для здоровья городов Европы. Однако связь между вонючими нечистотами и количеством смертей далеко не всем казалась очевидной. Власти утверждали, что рекордная смертность в Стокгольме объясняется «неумеренным потреблением водки».

Зимой Стокгольм к тому же превращался в один из самых темных городов Европы. С сентября по март город оказывался в полной зависимости от масляных фонарей. После нескольких разрушительных пожаров правила ужесточились. Теперь, чтобы следить за освещением, владельцы домов нанимали специальных фонарщиков. Около полуночи все уличные фонари предписывалось гасить. После этого часа никто не мог передвигаться по Стокгольму без фонаря с горящей в нем сальной свечой.

В понедельник 31 декабря 1932 года многие достали свои фонари в предвкушении вечерних увеселений. В популярном тогда особняке Кирстейна на Клара-Страндгата был организован бал-маскарад. Объявления в газетах призывали гостей вести себя как «образованное общество». Всех, кто будет вооружен, даже палкой, выставят за дверь, поскольку оружие «не является неотъемлемой частью костюма».

Иммануил и Андриетта Нобель в особняк Кирстейна в тот вечер не явились. На то имелось множество причин.

***

Пожар начался утром в последний день года. Говорили, что треснула труба в кафельной печи, после чего огонь перекинулся на изголовье кровати и разгорелся. Вскоре пламя охватило часть дома Нобелей в Кнаперстаде. Церковные колокола прозвонили два раза, это был сигнал о пожаре в районе Седермальм, и весь Стокгольм затаил дыхание. Теперь все зависело от городских пожарных и прошедшего огонь и воду адъютанта пожарной бригады Фредрика Бэка.

Как раз перед встречей Нового года на Стокгольм внезапно обрушились стужа и довольно сильный юго-восточный ветер. Однако не только погода создала трудности пожарным. Первый пожарный шланг, привезенный с площади Седермальмсторгет, оказался никуда не годным, а прибывшая команда была слишком немногочисленной, да вдобавок многие из пожарных уже были изрядно пьяны. Бэку пришлось из своего кармана заплатить извозчикам, чтобы спешно доставить на Лонгхольмен бочки с водой и шланги.

К счастью, семья, проживавшая в доме, находилась где-то в другом месте.

Пожар в доме Нобеля разгорелся так мощно, что вскоре начал угрожать располагавшейся по соседству тюрьме. Заключенных срочно отправили на борьбу с пламенем. Некоторым пришлось изрядно потрудиться со шлангами. Другие получили приказ, несмотря на жар, выносить из дома все движимое имущество. Позднее газета Aftonbladet всячески восхваляла заключенных, в обычной жизни славившихся лишь хулиганством и разбоем. «Не имело места ни малейшего проявления злонамеренности, ни одной попытки к бегству или сокрытию спасенного имущества», — писал в газете владелец другого дома на острове.

К вечеру пожарным все еще не удалось совладать с огнем. Жители Стокгольма, направлявшиеся на балы и новогодние спектакли, могли наблюдать огромное алое зарево, осветившее небо. Работы по тушению пожара продолжались почти до утра, после полуночи их слегка облегчил начавшийся снегопад.

На следующий день подвели печальные итоги. Здание сгорело дотла, как и расположенный рядом склад тканей. Семья Нобель лишилась большей части нажитого и всех инструментов. Три больших портфеля с подробными чертежами Иммануила Нобеля также стали добычей пламени. Среди вещей, которые удалось спасти благодаря заключенным, были только сломанный чертежный стол, двуспальная кровать, дубовый диван с обивкой и «женский комод».

К счастью, из людей никто не пострадал. Семейство Нобель как сквозь землю провалилось. Иммануил не объявился и в ближайший рабочий день, когда в полицейский участок стали вызывать очевидцев на допрос по поводу пожара. Неосторожное обращение с огнем считалось серьезным преступлением. Еще не стерлись из памяти картины пожара 1822 года, когда бóльшая часть Бласиехольмена и Хельгеандсхольмена выгорела дотла. Даже при минимальных разрушениях виновнику грозило серьезное наказание — отсидеть воскресенье в колоде или несколько дней в тюрьме.

В полицейском участке допрашивали соседей Нобеля, среди прочих — бухгалтера и строителя-подрядчика. Были вызваны также и двое-трое бакалейщиков, которые, хоть и были назначены в новогоднюю ночь бригадирами пожарной команды, не стали, однако, посылать своих людей на тушение пожара. По поводу «кондуктора (архитектора) Нобеля» полиция записала в протоколе, что оного искали, но доселе не нашли.

Лишь спустя четыре дня после пожара Иммануил Нобель объявился в городе, однако не в полиции. Ему нужна была справка, и он обратился к адъюнкту пастора в церкви Марии Магдалины. Иммануилу удалось убедить адъюнкта пастора письменно заверить тот факт, что Нобель переехал на остров Риден в западной части озера Меларен, а также то, что он «добропорядочный гражданин образцового поведения, регулярно приходящий на причастие».

Неделю спустя Иммануил Нобель подал в Городской суд на Риддархюсторгет заявление с просьбой признать его банкротом, ссылаясь на пожар в новогоднюю ночь, когда большая часть имущества погибла «в мое отсутствие и без всякой моей вины». Ровным наклонным почерком он перечислял еще несколько непредвиденных причин, в результате которых оказался неплатежеспособным. Все они связаны со строительными подрядами. Во время работ по строительству понтонного моста через Скюрусунд затонул целый ряд вместе с тремя паромами, груженными строительными материалами. Подряд на перестройку дома Петерсена у моста Мункбру также закончился финансовой катастрофой, поскольку фундамент здания оказался в плачевном состоянии и его пришлось переделывать заново.

Нобель обещал отказаться от всего «спасенного из огня» имущества, принадлежащего ему. Свои долги он оценивал примерно в 5 млн шведских крон по сегодняшним меркам, или в 11 698 риксдалеров.

22 июля 1833 года в Городском суде Иммануил Нобель предстал перед сорока семью кредиторами. В их гневных письмах собраны осколки несчастной судьбы. Там значилось невыплаченное поденное жалованье малярам, каменщикам и батракам. Прилагались списки оказанных услуг кузнеца и стекольщика, печника и жестянщика, пивовара и бакалейщика — все до последнего шиллинга. Страница за страницей акт повествовал об отпущенных в долг под честное слово товарах: печные изразцы и планки для забора, винты и гвозди, пиво и квас, масло, селедка и салака. Черный фрак и сани. Двенадцать бутылок мадеры.

Из бумаг ясно, что в последние месяцы, предшествовавшие пожару, Нобель вынужден был брать в долг приличные суммы.

Однако самыми суровыми оказались требования недовольных заказчиков. Иммануил Нобель не сумел завершить ни строительство моста Скюрусундсбрун, ни перестройку дома Петерсена, ни ремонта, заказанного трактирщиком Анжу, который захотел перестроить свой дом на Стурторгет.

Это была катастрофа — крушение, с которым Городской суд разбирался почти год. Ситуацию немного облегчало то, что тесть Иммануила, начальник таможни Людвиг Альсель, несколько раз выступал поручителем Нобеля и затем выплачивал часть его долгов. Однако положение оставалось серьезным. Жена Иммануила Андриетта вот-вот должна была родить, и семья остро нуждалась в жилье.

У Иммануила Нобеля оставались его жизненное кредо и его неиссякаемый оптимизм. К тому же ему не изменила его изобретательность. То, каким образом он выбрался тогда из затруднительного положения, решило будущее всей семьи, в том числе и еще не родившегося сына Альфреда.

***

Чета Нобель прекрасно осознавала, насколько рискованно рожать детей в городе, где каждый шестой новорожденный не доживал до года. Или, как позднее написал Август Стриндберг, «где черные бумажки от похоронных карамелек всегда смотрели со стен детской». К тому же в 1833 году власти предупреждали, что эпидемия холеры, уже несколько лет бушевавшая на континенте, всерьез угрожает Швеции и Стокгольму. В газетах ежедневно публиковались отчеты о состоянии здоровья населения столицы.

Иммануил, Андриетта и двое их сыновей обрели временное пристанище в каменном доме по адресу Норрландсгатан, 9. Дом имел три этажа и флигель, выходивший во двор, где находились столярная мастерская и несколько хозяйственных пристроек: дровяной сарай, прачечная и конюшня. Квартирки были маленькие, но в каждой имелась прихожая, изразцовая печь и кухня с плитой.

Квартал не был одним из беднейших в Стокгольме, однако и зажиточностью его жители похвастаться не могли. За углом находилась площадь Паккарторгет (ныне Норрмальмсторг) — еще одно место сброса отходов и опорожнения бочек с нечистотами. За ней простирался залив Паккарторгсвикен — так называемое «кошачье море», жуткое болото, где скапливался мусор со всего квартала и там же находили свое последнее пристанище кошки. Вода в Паккарторгсвикене была, по словам современника, «отменно плохого качества».

Неудивительно, что первый случай заболевания холерой был зарегистрирован год спустя в одном из домов у Паккарторгет. Всего за несколько месяцев болезнь унесла жизни более 3500 жителей Стокгольма, где на тот момент проживало чуть больше 80 000. Первая в жизни страны эпидемия холеры стоила жизни 12 500 шведам.

Симптомы холеры были ужасающе очевидными: водянистый понос, жажда и синеватая морщинистая кожа. Однако определить причину болезни тогда никому не удавалось, и мало кто прислушивался к тем, кто бил тревогу по поводу загрязнения воды. Врачи подозревали, что какой-то яд выводит из строя нервную систему, но не могли найти его источник. В народе считалось, что вспышки холеры связаны с кроваво-красной луной и звездопадом. Лечение, которое назначали лекари, обычно сводилось к кровопусканию и пиявкам.

Понадобилось еще не менее двадцати лет, прежде чем человечество осознало роль грязной воды в распространении холеры, — только в 1883 году немецкий врач Роберт Кох доказал существование бактерии холеры. В 1905 году ему будет присуждена Нобелевская премия в области биологии и медицины.