Выполняя свои прямые обязанности, она везла лауреата на вокзал. Накануне он выступил с докладом, а сегодня торопился дальше – премию ему вручили всего три месяца назад, и спрос на него был еще высок.

Она выбрала красивую дорогу, через центр, решив по обыкновению жительницы маленького городка, что провинциальная парадность забитых грязными автомобилями улиц для гостя интереснее запущенных объездных переулков. Она даже устроила небольшую экскурсию: здесь она в хорошую погоду совершает пробежку, в этом здании расположен ее университет, вон рынок, на котором она покупает творог у знакомой старушки. Старушка такая славная, и творог чудесный. От проверенной коровы. А на этой улице живет ее родная бабушка, бывшая переводчица секретного оборонного предприятия.

Остановившись на очередном светофоре, она разжала пластмассовую заколку, и пряди цвета канифоли завалили ее плечи. Встряхнув головой, она продолжила было рассказ о примечательных местах, но тут лауреат с удивлением увидел собственные пальцы. Растопыренные, они погрузились в канифольные пряди, пробрались к затылку и крепко сжали. Лауреат, не ожидавший от собственных пальцев такого, не стал, однако, противиться.

Пальцы перебирали и стискивали. Она закрыла глаза, сказала «ааа», как на приеме у терапевта, и почему-то крепко сжала руль. Сзади погудели.

Накануне вечером, после его доклада, она помогла ему избавиться от назойливых членов местных творческих союзов, от приодевшихся застенчивых девушек, от страждущих шизиков, которые непременно являются на выступления столичных гостей, кем бы те ни были, пусть даже абсолютными шарлатанами. Она увлекла лауреата за собой, доставила его в гостиницу и собралась уже прощаться, когда он предложил выпить в баре.

Ей стало аж неловко – настолько его предложение ее обрадовало. Не обрадовало, а скорее удовлетворило, как удовлетворяла его обходительность, которую он без всякого высокомерия на нее распространял. Приглашение выпить она сочла за хороший тон, за подтверждение своей женской конвертируемости. А еще она просто любила это дело, сесть вот так в баре и потягивать или, наоборот, опрокинуть залпом. Согласилась и поэтому тоже.

Едва они устроились за столиком, как она полезла в телефон за скидочным кодом, но опомнилась; такая запасливость – удел старых дев. Переплачивать не хотелось, хоть он наверняка не позволит ей дотронуться до кошелька. Стараясь отвлечься от назойливой мысли об экономии, она принялась его усердно расспрашивать и не заметила, как, поддавшись не столько обаянию собеседника, сколько его общей какой-то уютности, располагающей к доверительной беседе, позабыла про упущенные два напитка по цене одного. Ответы, между тем, он давал весьма общие, в подробности не пускался, подменяя конкретику философскими рассуждениями и шутками, и все больше задавал вопросы ей самой. Польщенная, она отвечала охотно и развернуто. Рассказала про бабушку-переводчицу, про то, как второклассницей ездила с родителями в Коктебель, как отец катал ее на катамаране, а по возвращении домой мама сказала, что папа от них уходит, что у него давно другая женщина. Рассказала про своего мужа, за которого вышла после того, как отказали в британской визе. Сотрудники королевского консульства не доверяют одиноким. Муж был ее начальником, но никаких поблажек ей не делал, лишь как-то раз хотел отпуск дополнительный выписать, так она его за это строго отчитала. А вообще он добрый, ласковый, милый, тихо попивает, жалко его… Она рассказывала и рассказывала, сама себе удивлялась, не помня, когда с ней последний раз такое было. И было ли. Она бы до самого утра так могла, если бы не очередной его вопрос, на который она после некоторого промедления ответила односложно – нет.

Он усмехнулся с каким-то пониманием и как будто с нежностью. И, страшно даже сказать, с облегчением, что ее оскорбило. Разговор продолжился, хотя оба знали, что лишь соблюдают приличия, сглаживают скорое неминуемое  расставание.

Вскоре он и в самом деле оплатил счет, предварительно спросив ее дозволения, не желая оскорбить ее женскую независимость. Она снова вспомнила о промокоде и снова сдержалась. Расплатившись, он собрался было вызвать ей такси, но она сказала, что сама. Тогда он попрощался и, сославшись на утренний поезд, отправился к себе наверх. 

Она же почему-то осталась. Осталась за столиком, попадая в поле зрения нескольких любопытных гостей культурного форума, проживающих в этой же гостинице и коротающих вечер за бутылкой и сплетнями. Она заказала новый бокал, но, не успев коснуться его губами, уже знала, как поступить. Сделав глоток и снова не воспользовавшись дискаунтом, она выложила пару купюр и прошла через холл к лифтам. Помешкав, вернулась к столику и выпила все до дна. 

Почему она отказалась подняться к нему? Разве она не хочет? Хочет, очень хочет. Боится прослыть доступной? Не боится. Но кое-что и в самом деле пугает. Страшно привязаться. Особенно после этого разговора. Редко с кем удается поговорить. Вот привяжется она к нему, и что дальше? Страшно. Она и замуж вышла из страха, и развелась тоже из страха. Бывший ее, тот самый, о котором она только что рассказала, добрый, ласковый, из знатной местной семьи, тихонько бухающий начальник, был сильно ее старше. Она когда представила себя и его вместе через десять лет, представила их детей, которых будет воспитывать дребезжащий старик с мокрым ртом и носом в прожилках, представила и так испугалась, что больше уже не могла.

За те несколько секунд, пока лифт, колыхнувшись, возносил ее на этаж, она успела подумать о тысяче вещей. Подходящее ли на ней белье? Подходящее. Ни на что не рассчитывая, она утром надела новенький комплект, а накануне побывала в солярии, где выстояла ровно шесть минут – в самый раз, чтобы не покраснеть, а приобрести волнующий карамельный оттенок. Чего уж таить – не рассчитывала, но была во всеоружии. А что если лифт застрянет? Придется вызывать мастера, начнется шум и суматоха, ее с позором извлекут. Чего доброго спросят, что она тут делает? В каком номере проживает? Ни в каком? А зачем тогда полезла в лифт? 

Вспомнила почему-то, как в двенадцать лет начала рисовать голых дяденек и тетенек. Сначала рисовала их отдельно друг от друга, как Адама и Еву обычно изображают, а потом они стали у нее соединяться и различные эротические позы принимать. И так она увлеклась, что изрисовала целую тетрадку в клеточку и принялась за вторую, когда мать ее застукала. Встретила как-то на пороге и давай тетрадкой потрясать. Мол, что это такое?! Выходит, она в ее вещах копалась, ворошила записки, перебирала секретики. Так обидно сделалось, что она тетрадку у матери выхватила и разорвала пополам. Затем еще раз пополам. И откуда только силы взялись? Разорвала и в окно бросила. Не успели обрывки по двору разлететься, как поняла, что теперь не только мама, а вообще все увидят. Вот где настоящий позор. И побежала обрывки по асфальту собирать. 

В зеркале лифта она увидела хорошенькую молодую женщину в темном платье с зелеными кругами, купленном во время прошлогодней поездки в столицу. Волосы густые и блестящие, глаза цвета «голубой металлик», зубы крепкие и линии рта очень красивые. Одного из боковых зубов не хватает – она сладкоежка, а до стоматолога все никак не доберется. Да и накладно. Но это ее нисколько не портит, даже напротив. Страхи мигом покинули ее, и лифт она покинула в настроении задорном и даже игривом. Отыскала нужную дверь и немедленно постучалась, сопроводив стук кокетливым: «рум-сервис».

Он открыл быстро. Раздеться перед сном еще не успел, электричество горело ярко. Увидев гостью, он улыбнулся виновато и как-то так, будто стал свидетелем нелепости. Не замечая большей части этих нюансов и не придавая значения тем, которые заметила, она шагнула к нему.

– Обслуживание в номере, – хрипло шепнула она, подавшись к нему, странно неотзывчивому, и только оказавшись совсем близко, увидела через его плечо сидящего на стуле человека. Весь состоящий из длинных частей – рук, ног и туловища, человек этот походил на спортивный тренажер. Она знала его – это был гость форума, редактор знаменитого журнала. Узнав, что лауреат завтра уезжает, редактор решил, не откладывая, сделать интервью.  

Погода, согласно прогнозу, испортилась. Ластик метели стер город, оставив перед глазами одно мельтешение. Хватка его пальцев ослабевала, ее трехдверный фордик катил сквозь стихию, нахлынувшее на них марево растворялось. Выполняя свои прямые обязанности, она везла его на вокзал.

– А здесь стоял ларек, где я покупала… – продолжила она экскурсию, оправив волосы и указав на место, где когда-то покупала журнал, редактор которого так некстати приперся вчера.

Сквозь шелуху метели проглядывал желтый уездный дом. Она продолжила:

– Он же был дико модный. Я ждала каждый новый номер. Теперь трудно в это поверить. Не проехали бы тут, не вспомнила бы.

Они оба улыбнулись – память нарисовала вчерашнюю неловкую сцену с редактором. А ларек снесли, как и все другие ларьки. Без ларьков стало пусто и величественно. Величие почему-то всегда идет рука об руку с пустотой и одиночеством. Рука об руку… вроде как у пустоты и одиночества компания. Она рассмеялась этим мыслям. Он спросил, чему она смеется, а она ответила: так, ничему особенному. Он кивнул, понимая ее право на молчание, и рассказал, что когда-то тоже ждал каждый новый номер, перечитывал, внимал модным словечкам и тенденциям. Хотя, если разобраться, то уж больно они в этом журнале высокомерные, думают о себе невесть что, ни разу о нем не написали, интервью не брали. Только вчера вон этого угораздило со своими вопросами. В самое неудачное время… 

Она улыбнулась красивыми губами, и он заметил прореху в ее оскале. Захотелось поцеловать ее и забраться в эту прореху языком. Все там ощупать и вылизать. Так захотелось, что он не расслышал ее слов. Ничего существенного она, впрочем, не сообщила. Подтвердила лишь, что да, заносчивость свойственна журналистам. Работа развращает. Он смотрел на ее рот, видел пустоту в прикусе и никак не мог очнуться. 

Она тем временем вспомнила, как дважды в месяц поджидала у ларька, как с нетерпением раскрывала страницы и буквально сжирала советы ресторанной критикессы, охи и ахи обозревательницы моды, заумные размышления кинокритика. Даже раздел спорта проглатывала с наслаждением. В ларек привозили всего два экземпляра журнала, и за вторым неизменно являлась другая девушка. Иногда она встречала ее, ту, другую. Худая и бледная, совершенно инородная среди желтых уездных, серых многоквартирных и облезлых на две семьи домов городка. Бледность девушки не удивляла, розовощекие журналом не интересовались. Но было в ней еще что-то. Девушка будто сопротивлялась чему-то и удерживалась, кажется, из последних сил. Может быть, только благодаря журналу и удерживалась. 

Как-то раз она явилась за очередным номером и, получая сдачу, услышала от продавщицы, что на этот раз привезли всего один экземпляр, и вот, собственно, он и есть, и как ей повезло, и как не повезло той, другой. Не осознав еще окончательно своего счастья, она отошла от ларька и увидела ее. Бледная, не вяжущаяся с пространством девушка топталась на противоположной стороне улицы и ждала зеленого сигнала светофора.

Ей стало стыдно. Она почувствовала себя хитрюгой и ловкачкой. Она слышала, как девушка на светофоре перебирает в кармане монетки, собранные точно, без сдачи. Ей захотелось бежать. Вместо побега она стала судорожно листать. Рассыпала второпях рекламные картонки и не подобрала. Всмотрелась в лицо красавицы, предлагающей духи номер пять, выхватила из статьи про моду «юбка в пол», из рецензии на фильм – «злой вундеркинд», из книжного обзора – «мясистая проза». А еще три слова с обложки запомнились – столько в них было тайны, красоты и печали. Она вдохнула картинки и печатные знаки и сунула журнал бледной девушке, как раз подошедшей к окошку ларька.

И побежала. Но не куда глаза глядят, а куда попало, потому что глаза ее в те минуты никуда не глядели.

Через несколько месяцев журнал закрыли из-за неокупаемости. Интервью с лауреатом по каким-то причинам так и не было опубликовано. Историю про подаренный бледной девушке номер она ему так и не рассказала, и не случайно: история эта была неправдой. Она присочинила. И не для кого-нибудь, а для самой себя. В город и в самом деле привозили всего по два экземпляра знаменитого журнала, и приходили за ним только две девушки, она и та, другая. И с единственным номером все случилось так, как она описала, с тем лишь различием, что номер этот она бледной девушке не отдала. Увидев ту на светофоре, она не стала судорожно листать страницы, а просто развернулась и пошла в другую сторону, повернула за угол и больше к ларьку не возвращалась, журнал не покупала, а бледную ни разу с тех пор не встретила. 

Этот номер журнала по сей день у нее. Лежит на видном месте. И красавица с духами, и «мясистая проза», и «злой вундеркинд». Но это все под обложкой, которую она с того дня так ни разу не открыла. Зато три таинственных, печальных и красивых слова всегда перед глазами.Ɔ.