«Искусство никому ничего не должно». Беседа галериста Алины Крюковой и искусствоведа Ивана Чечота

Иван Дмитриевич, вы человек из мира науки. Расскажите, как вы пришли в актуальную художественную повестку?

С ранних лет я интересовался не только искусством прошлого, но и творчеством художников нашего времени, посещал выставки уже в 60–70-х годах, обсуждал их с друзьями. Тогда у меня еще не было друзей-художников. Позже они появились, и мне стало интересно не только наблюдать за ними, но и принимать участие в их работе в качестве искусствоведа, экспозиционера. В середине 80-х годов в моей аудитории в университете стали появляться художники, которые дружили с моими студентами-искусствоведами. Некоторые не стали знаменитыми, рано умерли, как Виктор Тузов, другие прославились на весь мир, как Тимур Новиков. Ни о каком вхождении в «актуальную художественную повестку» тогда не было речи, поскольку такого выражения на тот момент просто не существовало.

Понятие об актуальном искусстве возникало на моих глазах и внедрялось в обиход на рубеже 90-х годов. Художники говорили об искусстве свежем, молодом, ярком, но не об актуальном. О том, что они «актуальные», они узнали позднее. Начинали они как современные или модернистские художники, или даже просто как хорошие в своих собственных глазах и в глазах своих друзей. Мне и сегодня мало дела до актуальной повестки. Я равнодушен к «художественному процессу» и его самоописанию в тех или иных терминах. Создающееся сегодня искусство интересует меня не столько со стороны его типа и направления (актуальное, современное, постсовременное, старомодное, консервативное, левое или правое и пр.), сколько совершенно индивидуалистически как такое, которое вошло в мою личную жизнь, вошло довольно случайно, непредсказуемо и в то же время симптоматично. Я не имею никакой кураторской линии и занимаюсь только теми художниками, кто в той или иной степени близкий для меня человек. При этом я могу вполне критически относиться к результатам их творчества.

В чем отличие интеллектуального запроса художников на сломе эпох 80–90-х годов и сегодняшних, работающих в ситуации кризиса? Если ретроспективно посмотреть на современное искусство последних трех-четырех десятилетий, куда оно движется? Какие проблемы решает и какие задачи ставит?

Обобщенно ответить на этот вопрос невозможно. Художники были и остаются очень разными. Кто-то имел и имеет высокие интеллектуальные запросы, другие не поймут самой этой формулировки. Любой обобщающий ответ будет либо банален, либо груб. 

Что касается «ситуации кризиса», то она почти перманентна, хотя и меняет свое содержательное наполнение. Скажу, однако, что в нашей стране на рубеже 90-х годов на новое искусство возлагались большие надежды, оно вот-вот должно было победить застой, выйти на мировую арену, породить нового зрителя, вызвать к жизни свободный рынок искусства и прочее. Многое удалось, и в то же время по ходу развития искусство, которое назвало само себя актуальным, стало обыденностью или нормальным явлением, стало терять остроту, пресловутую актуальность. Так сложился новый «прогрессивный» застой. Искусство все это прекрасно чувствует и пытается преодолеть рутину актуальности с помощью обращения ко все более горячим, прежде всего в политическом отношении, темам и радикальным средствам.

В последние три-четыре десятилетия искусство двигалось за свои пределы, отталкивалось от самого себя и бралось за дела для себя скорее неподъемные. Оно перестало ставить и решать художественные проблемы, превратилось в критическую и, так сказать, исследовательскую деятельность, стало прежде всего образом жизни. Из проблем, которые оно ставит, назову в первую очередь задачу самосохранения статуса и системы современного искусства. Искусство, постоянно отменяя все свои границы и определения, вместе с тем озабочено тем, чтобы остаться в привилегированном положении именно как «искусство». Перестав быть свободным и самодовлеющим артистизмом, посмеявшись над эстетическими и нравственными ограничениями, объявив проблемы формы не существующими, искусство загнало себя в повестку, в тиски злобы дня, порожденные социальными науками и политизированной журналистикой. Это и есть кризис искусства, из которого, однако, невозможно выйти каким-то привычным способом: все попытки преодолеть скуку современного искусства с помощью драматизации, в рамках философии «события» только усугубляют драматизм кризиса.

Должно ли искусство что-то кому-то? 

Искусство никому ничего не должно. Единственное, что можно было бы сказать о долге искусства, звучит просто, хотя и непонятно: ему следует быть искусством, а не пытаться быть чем-то большим, меньшим или другим. Никакой целесообразности у искусства в рамках злободневности нет, оно целесообразно лишь на высшем метафизическом уровне рассмотрения проблемы человека, а то и более общих вопросов. 

Зачем современному человеку заходить сегодня на территорию искусства?

Это уже довольно-таки затруднительно, так как искусство преодолело собственные границы — оно повсюду и во всем. В то же время, заходя в его открыто-закрытые специальные пространства, современный человек в основном работает на сами эти пространства, а не на себя. Если он задумается о себе честно, вне желания порисоваться перед собой и другими, он, возможно, обнаружит, что искусства ему нужно совсем немного.

Как изменился культурный ландшафт в России и мире за те годы, что вы погружены в исследовательскую и практическую деятельность?

Не буду повторять банальности, скажу лишь, что самое главное едва ли изменилось с 1990-х годов. Имеется говорливо теоретизирующий мейнстрим современного искусства, сохраняются традиции и островки позднесоветского искусства, художественное образование стало еще более формальным, творчество многих художников расколото на официальную (ради заработка) и творческую части, в публике сохраняется разделение на традиционалистов и модную элиту, государство продолжает заказывать монументальное искусство в духе XIX века, отдельные редчайшие художники идут своим творческим путем, почти не надеясь на общественный резонанс.

Какие основные темы и вопросы сегодня волнуют художественный мир России? Есть ли отличие от мировой повестки, можно ли говорить об уникальности российского дискурса?

Определенное своеобразие российской ситуации, конечно, имеется, поскольку современное искусство не одержало полной победы ни в публике, ни в умах художников. Кроме того, сохраняет свое значение и даже обостряется вопрос о своеобразии российского искусства (не подавленном до конца даже в рамках совриска). Россия, как известно, продолжает искать свою идею и образ своей культуры. 

Какие, на ваш взгляд, отличия и сходства между арт-сценами Москвы и Санкт-Петербурга?

Московская сцена — столичная, петербургская — провинциальная. Первая более активная, открытая и незамысловатая, в смысле действующая с пониженной самокритикой и саморефлексией. Вторая более робкая, закомплексованная, кроме того, стоит ей чуть приподняться, как она… «сваливает» в Москву.

Вы давно плодотворно сотрудничаете с творческим дуэтом Елены Самородовой и Сергея Сонина, концептуализируя их проекты, а в некоторых даже принимаете непосредственное участие. В чем для вас интерес в такой работе?

Моя кураторская работа — всегда вылазка в творчество, для того чтобы наблюдать процессы изнутри. Это важно для меня как теоретика и историка искусства. Но это также и компенсация моей неудовлетворенности, так как с детства я занимался творчеством и чувствовал себя артистом — мог стать музыкантом, архитектором — и во сне иногда дирижирую большим оперным спектаклем.   

В рамках выставки «Утопия и Ухрония. Сон помещика средней полосы», где вы выступили куратором, была раскрыта часть протяженного во времени и большого по замыслу проекта метафизической фантазии на тему альтернативной исторической реальности. Откуда и в чем интерес в построении таких утопий и мифов?

Во-первых, существует целый жанр литературы, который называется фантастическим. Мои друзья художники и я сам — фантазеры: мы придумываем сюжеты, героев и обстоятельства. Во-вторых, мне интересны неомифологические тенденции в искусстве с давних пор и на протяжении всего XIX и XX веков. Эта линия в искусстве новейшего времени — оборотная сторона устремлений к правде, к реализму. Прежде всего она оппонирует жесткой привязке искусства к «действительности» с ее разнообразными «функциями». Мир, хотя и давно расколдован, не может смириться со своей прозаичностью. Некоторые люди, художники хотели бы жить в реальности более интересной, чем та, о которой толкуют «газеты», университеты, ныне еще и интернет, а также в той, что продолжает традиции и самую главную из них — жизнь воображения.

От какой реальности вы и художники из «Свинца и кобальта» (название творческого союза Сергея Сонина и Елены Самородовой) хотите уйти? Чего не хватает реальности для комфортного пребывания в ней? Есть ли у вас и художников позитивный проект современного мира, каким бы он мог быть?

Обращение к воображению, к историческим альтернативам вовсе не означает бегство от реальности, скорее даже напротив, и так это было всегда, и у гораздо более крупных художников прошлого. Весь сюжет «Сна помещика средней полосы» проистекает из проблем современной духовно-политической действительности, из неудовлетворенности тем прекрасным миром комфортной повседневности, в котором мы живем. «Комфортное бытийствование» для меня невыносимо, отвратительно, не говоря о том, что бытийствование никак не может быть комфортным. Речь идет, наверное, о безбедном, самодовольном существовании без борьбы, без фантазии, без риска, без «больших нарративов» и настоящих событий. Отвечая на вопрос о проекте современного мира, я сказал бы, что в рамках искусства реальность всегда уже достигнута, проект осуществлен. Искусство, с моей точки зрения, плохой проектант реальной жизни и великолепный постановщик сценических сновидений. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»*, ну, а жить придется в полной противоречий и незаконченности реальности, надеясь или не надеясь на спасение.   

Кто такой куратор сегодня?

К сожалению, очень часто он просто строчка на афише. Только не менеджер, не координатор, не директор. Хотелось бы, чтобы он не был рутинным профессионалом, а был вдохновителем, соучастником. Собратом по несчастью. И чтобы занимался кураторством реже и только по зову сердца.

Возможно ли появление новых, уникальных тем в российском художественном поле сейчас? Возможен ли условный новый авангард с новыми идеями? Есть ли для этого предпосылки?

Думаю, что некоторые давно забытые темы и сюжеты появляются, как и новые герои. Довольно трагические. Кто возьмется и возьмется ли за это искусство, давно отбросившее подобные вещи, не знаю. Уверен также, что проблему не решить простой профессиональной рутиной. Вообще дело тут не в приемах, не в техниках, даже не в мозгах, а в людях. Нужны художники, которыми завладеют новые переживания. Пусть они вынесут их на сцену со всей непосредственностью, несовершенно, даже наивно. Довольно старческой мудрости перезрелого постмодерна и бессильной иллюстративности «академистов», «истористов» и стилизаторов героизма. Художников не порождают теоретики и критики. Нужен настоящий порыв — к трагическому плачу, к подлинной мистике, к настоящему гимну.

«Не к старому, не к новому, а к нужному» — процитирую Николая Пунина в ответ на вопрос о «новом авангарде». Не нужен больше никакой авангард. Оставим его в прошлом как историческое явление. Нужен не авангард и не новые идеи, а живые захватывающие художники, нужно мощное искреннее человеческое искусство. И нужна помощь Божья, поворот судьбы. На это можно только надеяться. Обстановка в искусстве во всем мире самая что ни на есть тяжелая и запутанная, и мы не одни, кто понимает всю сложность задачи возрождения искусств.

На что коллекционеру стоит обращать внимание, когда он смотрит выставки молодых авторов?

На художественное достоинство сделанного. На уровень оригинальности и непосредственности художника, на уровень его духовных притязаний. Это все вещи универсальные и неустаревающие. Иначе соберем исторический музей моды, музей посредственностей того или иного периода или места.

Кто такой художник сегодня — продавец и маркетолог своего таланта и личного бренда или же архитектор будущего, формирующий новую реальность?

Ни то и ни другое, ни третье. Художник не торговец, не очаровательный фигляр, не проектировщик, не политик и не ученый. Он также не святой. 

Художник, как всегда, — это тот, кто способен ответить на вызовы реальности (как внешней, так и внутренней, личностной, подсознательной) не с помощью точного понятия или искреннего чувства, не волевым актом, не экономическим действием, а созданием сложно организованной смысло-формы, замещающей дробную эмпирическую реальность целостностью и характером произведения. Такое произведение может обладать самодовлеющей духовной ценностью. Художник занят своим делом, реальность, будущее, проекты — это категории обывателя, они остаются вне компетенции поэта, живущего в своем мире поэтической истины. 

* Строчка из стихотворения «Безумцы» французского поэта Пьера Жана Беранже.