Оглянуться назад, чтобы идти вперёд — как Belle Époque пересекается с современностью в «Цветах времени»

Одним абзацем

Модный видеограф неожиданно оказывается одним из двадцати наследников старого нормандского дома. Оказавшись на месте, он вместе с остальными родственниками (почти все видят друг друга впервые) погружается в историю своей прапрабабушки Адели, которая в конце XIX века покинула родную деревушку ради яркого и бунтующего Парижа. Расследуя её судьбу, современные герои обнаруживают, что их собственные тревоги и поиски себя удивительным образом перекликаются с жизнью предков — так переосмысливается связь времён и ценность семейных корней.

Подробно

«Я вечно гнал вперёд — и вот увидел ценность прошлого» — откровение, к которому приходят герои как Вуди Аллена, так и Седрика Клапиша. Однако если американец погружал одинокого писателя-романтика в волшебную парижскую полночь, где тот наяву встречал Фицджеральда и Хемингуэя, то Клапиш выбирает более осязаемый, наследственный путь.

Его фильм — это не магический реализм, а семейная археология, где машиной времени служит старый, пропахший историей нормандский дом, неожиданно доставшийся наследникам Адели из нашего времени. Путешествие в прошлое происходит не по мановению волшебных часов, а через бережное изучение семейного архива, превращающее историю одной семьи в универсальную притчу о преемственности поколений. Так Клапиш создаёт вдохновляющую историю о коллективной ностальгии целого рода.

При этом главный герой «Цветов времени» — видеограф Себ (Абрахам Ваплер) — во многом напоминает Гила (Оуэн Уилсон) из «Полночи в Париже». Он такой же недовольный поверхностностью настоящего невротик, застрявший между коммерческими заказами и жаждой подлинного искусства. Его знакомство с огромной, доселе неведомой семьёй становится отправной точкой для детективного расследования о поездке Адели (Сюзанн Линдон) в Париж эпохи Belle Epoque, а путешествие, в свою очередь, рифмуется с экзистенциальными тревогами современных потомков.

И вот здесь Клапиш совершает свой самый изящный трюк, который и оправдывает название фильма. Он заставляет время течь не линейно, а по спирали — подобно гипнотическим «Кувшинкам» Клода Моне в Овальном зале Музея Оранжери, с которых начинается и которыми закольцовывается фильм. Себ и его разновозрастная, пёстрая семья перемещаются сквозь эпохи так же бесшовно, как и герой Оуэна Уилсона в «Полночи в Париже». Связующим звеном становится пачка старых писем, поблекших фотокарточек и семейных легенд — они «взламывают текстуры» прошлого и позволяют оказаться рядом с Моне, Гюго и прочими титанами живописи, которые здесь предстают не столько объектами паломничества, как у Аллена, а естественным, живым окружением.

Пламенный романтик Клапиш, словно ребёнок, восторгается чудом ожившего прошлого. Его влечёт именно момент первооткрывательства — тот самый, что заставляет сердце биться чаще. Кадр, в котором чёрно-белая фотография Адели набирает цвет, становится мощнейшей метафорой всего фильма. Это не просто реставрация изображения — это воскрешение чувств, надежд и трепета молодой девушки, попавшей в ошеломляющий водоворот Прекрасной эпохи. Когда на Авеню Опера впервые зажигается электрический свет, Адель чувствует себя причастной к чему-то невероятному. Точно так же в современности двадцать с лишним человек, прежде едва знакомых, осознают себя не разрозненными индивидуумами, а частью клана. Их общая история становится той самой опорой, которой так не хватает герою-видеографу.

Квинтэссенция подхода Клапиша — сцена с молодым Моне, пишущим свой «Восход» в захудалой комнатушке. Художник буквально наблюдает рассвет нового времени. На холсте — хаотичные мазки, пролитые в воду краски, которые назовут «впечатлением». Для зрителя же это — горсть воспоминаний, которые вот-вот выцветут на солнце. Таким образом Клапиш напоминает, что великое искусство рождалось в той же бытовой суете и неустроенности, в какой пребывают и его современные герои.

В фильме прошлое показано ярким и живым, а настоящее — тусклым и цифровым. Поэтому режиссёр ставит в центр именно историю Адели, а её потомков показывает лишь как тех, кто идёт по следам давно прошедших событий. Но именно это и важно: они получают от прошлого не просто материальное наследство, а ощущение связи и принадлежности к своей семье и корням.

«Цвета времени» — гимн не столько прошлому, сколько самой возможности ощутить его связующую нить. Вопросы самоопределения и страха перед будущим, терзавшие людей в XIX веке, рифмуются с тревогами 2020-х. Клапиш, как и Аллен, убеждён: лишь находясь в Париже, все эти вечные темы перестают быть банальным клише. А любовь — к искусству, к городу, к другому человеку — остаётся той единственной силой, что способна соединить эпохи в единое, непрерывно-прекрасное полотно, достойное кисти Моне.

Не сбежать в прошлое, а найти в нём ключ к гармонии в настоящем.