«Бессмертная стрекоза». Эссе из нового сборника Дмитрия Воденникова

Но мы-то остались

Три кадра, три. Три кадра, три источника, три составных части марксизма. Три сцены нашей жизни: страшная, печальная, мечтательная.

Часть первая: страшная.

Представим себе: уже ночью человек идет в душ. Ночью вообще тревожно: вдруг какой-нибудь странник (странный, strange: и как только поднялся через охрану, миновал домофон?) позвонит тебе в дверь. Или соседи снизу постучат: «Вы нас заливаете».

Ночью душа вообще становится нервной, тревожной, трепетной. Косится на темную кухню, пока в душ в твоем теле идет.

И вот человек заходит в ванную, раздевается, в ванну залезает, душ включает. А там у него в ванной — окошко.

Зачем они в старых домах были устроены — бог весть. В новых и нет таких. А во всех до 1970-х есть.

Стоит, значит, он, вода льется, шумит, а он почему-то про Смотрящего Из Темноты думает. И вдруг — как специально — в ванной и во всем, по-видимому, доме гаснет свет.

Стоит человек в темноте, вода по его захолонувшему внутри телу льется, а ничего не видно: ни воды, ни ванны, ни тела.

Человек с грехом пополам выбирается, весь в мыле, как та лошадь, полотенцем, нащупанным во мраке, себя абы как вытирает, накидывает халат, выскакивает — а там темнота. Как и предсказано: во всем доме пробки перегорели. Только один огонек светится.

Человек идет к нему навстречу, протягивает руку, чтоб понять, что это. А это компьютер. Который на батарее работает.

Успокоился человек. Пробки обратно врубил, свет включился. Человек возвращается опять в душ, встает под него и вдруг видит, что в окошко между ванной комнатой и темной кухней на него кто-то действительно смотрит.

Часть вторая: печальная.

Недавно, в первой половине ноября проснулся в шесть утра, включил телефон, а там личное сообщение в фейсбуке*. От моей давней подруги.

Она напоминает про важную дату в моей жизни, после которой все изменилось. Ну, типа как после смерти. Когда вторая жизнь началась.

(Собственно, так и было: и почти смерть, и реальная вторая жизнь без всяких «почти».)

Я отвечаю: «Здравствуйте, милая моя NN». (Так и написал «милая NN», только с именем; видимо, спросонья.) «Да, про 11 ноября мне вчера уже напомнили».

Ну и потом пишу, что сам-то забыл и что это тоже здорово. Здорово, что ты не помнишь важных дат, потому что это тоже свобода — от привязок, причин, событий и лет.

Потому что жизнь — это такой вот шарик, который вечно летит. То ли от Окуджавы, то ли от Бэнкси, с его острыми ножами в раме. В общем, хорошо, что забыл, написал я.

«Я забыл. А жизнь есть».

Ну и разумеется, автозамена в телефоне написала «ест».

Жизнь ест.

И так даже лучше стало.

Потому что жизнь действительно ест.

И в том смысле, что ест тебя и тебя побеждает (а нечего тут, ишь, ходют и ходют), и в комическом: ест, поэтому такая кругленькая да сильная, этакий колобок.

Который сам — на самом деле — съел и медведя, и волка, и, главное, подлую лису. Ну и сам себя потом тоже сожрет. Как же без этого. Потому что куда же мы без самоедства: не дикие, чай, люди.

Колобок, колобок, я от тебя убегу.

Впрочем, далеко не убежишь.

Недавно фейсбук* напомнил: года два-три назад выступал в большой «солянке» на Красном Октябре.

Когда меня объявлял организатор, он сказал, что лично для него это событие (ну, объявлять меня); что он читал мои стихи, еще когда учился в школе.

Я, конечно, не удержался — и, выйдя к микрофону, отшутил это.

На следующий день, вечером, уже дома, получаю в одной из интернет-сетей личное сообщение:

Дмитрий Борисович, здравствуйте! Спасибо большое Вам за сегодняшнее выступление. Жаль, что не успел к Вам подойти лично, но для меня огромная честь выступать с Вами на одном мероприятии. Я из тех, кто читал Вас еще не в школе, а как раз в детском саду. Вы не представляете, что Вы сделали со мной своим творчеством, да, наверное, и не нужно. Просто низкий поклон.

Я не знаю, что это за детский сад такой, где могли читать мои стихи, но чувствую себя Дракулой.

Ну и часть последняя, третья: обещание.

Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
Р.-Л. Стивенсон.
«Баллада о вересковом меде».
Перевод С. Маршака

У меня давно была мечта, я даже ее уже описал.

Сварить из замороженных полуфабрикатов суп (там все отдельно: бульончик, картошечка, заправка, еще какаято ерунда) и выдать за свой.

И вот наконец удача улыбнулась мне.

Сделал я такой суп, картонку от него поглубже в мусорное ведро затолкал, сижу жду. Пришел гость.

— Супа хочешь? — спрашиваю.

— Давай.

Я в тарелку супца горохового плеснул, кусок хлеба гостю дал, кулачком скулу подпер, смотрю.

Он пробует первую ложку, даже присвистнул:

— Марианна, что ли, приготовила? (Так мою подругу зовут: она иногда приезжает ко мне, чтобы выпить, чем-нибудь закусить.)

— Нет. Она же сегодня не приезжала.

Он ест дальше, ложкой гремит, пофыркивает.

— Слушай, — наконец выдыхает. — Ну как же ты хорошо готовишь! Не может такого быть, чтоб ты.

— А вот случилось.

— Я такого прекрасного супа никогда не ел!

— Спасибо, — говорю самым простым из своих голосов. — Мне приятно.

И на картонку в мусорном ведре побольше салфеток из «Макдональдса» напихиваю. (Я много оттуда заказываю, вот и салфетки всегда есть.)

Лежи, моя тайна, мой вересковый мед, в глубокой могиле. Никто тебя никогда не откопает.

Приобрести книгу можно по ссылке

*Продукт компании Meta, признанной в России экстремистской