Ева Меркачева: Любое преступление — это всегда крик о помощи

Ева, с момента выхода вашей предыдущей книги «Громкие дела и преступления в СССР» прошло меньше года. Как вы так быстро написали продолжение?

Я довольно много времени провожу в архивах. Для меня эта работа носит много смыслов, в том числе она перекликается с правозащитной деятельностью. Мне интересно, как изменялось право, отношение к преступлению и наказанию, какие аргументы приводили адвокаты и как вели себя судьи. Все это на примере конкретных дел. Виктор Гюго говорил: «Для меня не важно, на чьей стороне сила; важно то, на чьей стороне право». Однако в разные времена право представало в разных обличьях. Были периоды, когда в нашей стране судили за то, на что в другие времена даже обращать внимание было немыслимо. В блокадном Ленинграде можно было получить срок за продажу плитки шоколада или за превышение нормы потребления продуктов на человека. Фемида должна была подстраиваться под реальности, которые не всегда соответствовали принципам гуманности. Однако многим казалось, что таким образом общество стремится выжить. Есть над чем подумать, согласитесь? И в чем-то это, возможно, перекликается с днями сегодняшними.

В новой книге вы описываете громкие преступления за последние триста лет, самое раннее дело датируется 1724 годом. Вы нашли ответ на вопрос, какое из преступлений, совершаемых в нашей стране, можно назвать «чисто российским»? 

Убийство, причем не только в буквальном смысле. Те, кто совершали злодеяния, убивали в себе человека. То же самое делали те, кто писал доносы, фальсифицировал дела и выносил несправедливые приговоры.

Но чисто российским является и «прощение». Один из примеров — уголовное дело 18-летнего Виктора Раскина. Молодой человеку убил своего отца-адвоката и слепую мать-инвалида. Это дело было не просто громким — оно совершило переворот в сознании многих советских граждан. Защитником Раскина по назначению стал легендарный Семен Ария, который хорошо знал покойного коллегу. Его речь на процессе признана одной из лучших в истории адвокатуры XX века. Семен Львович поднял тему отцов и детей, удушающей материнской любви и просил не казнить парня — иное, по сути, означало убить чету Раскиных дважды (сын — единственное, что осталось от них на этом свете). Он просил о прощении. Суд, однако, вынес смертный приговор. И тут снова мы говорим про убийство.

Иногда от прощения до убийства и наоборот один шаг, один поступок, который бывает невозможно предсказать. Вот это как раз, по-моему, чисто российское явление. 

В чем главная сложность в рассказе о преступлениях? Вы должны сочувствовать преступнику, пытаться понять его мотивы? Или счесть назначенное наказание чрезмерно суровым? И есть ли у вас версия, почему люди становятся маньяками и убийцами? 

Любое преступление — это всегда крик о помощи. Человек, у которого все в порядке, в том числе со здоровьем (особенно ментальным), любит и уважает себя и других, принимает установленные обществом правила поведения, законы. Так вот сложность — показать в рассказе, что сломалось в человеке, что он преступил грань, и можно ли было это «починить».

Ваши книги критики относят к жанру тру-крайм. Но в этом жанре, как я заметил, работают преимущественно мужчины. Каково вам, женщине, изучать фактуру ужасных злодейств? Вы не боитесь, что ваш опыт сделает вас мизантропом, что вы возненавидите людей и мир, в котором происходят такие жуткие преступления? 

О нет. Вся моя деятельность ведет к тому, чтобы еще больше любить людей и сострадать им. Причем это касается как жертв, так и преступников. Каждый раз, когда я пишу, я хочу донести историю, которая помогла бы читателям не стать ни жертвой, ни преступником.

Понятно, почему жанр тру-крайм в последние десятилетия стал таким популярным — и подкасты выходят, и книги, в том числе переводные, и замечательный цикл «Следствие вели» с Леонидом Каневским. Вы следите за тем, что делается в этом жанре, есть ли у вас любимые авторы, писатели, повлиявшие на вас? 

Слежу, конечно. Люблю смотреть Сашу Сулим (благодарна, что мы с ней вместе сделали два выпуска о маньяках), упомянутого вами Леонида Каневского. Насчет повлиял ли кто-то из писателей или журналистов, тут не могу ответить однозначно. А вот то, что моя правозащитная деятельность повлияла, это точно.

Так получилось, что первой вашей книгой, которую я прочел, был «Град обреченных», а потом, почти сразу — «Кому на Руси сидеть хорошо». Признаюсь, что картины тюремного быта производят куда более сильное впечатление, чем криминальные истории. Вы можете назвать главную проблему нашего тюремного ведомства и изменилось ли в этой сфере что-то за последние годы? 

Начну с конца, так легче, наверное, будет. Ведомство изменилось очень сильно, особенно в плане материального обеспечения. Заключенные больше не голодают, не справляют нужду в «бачки», не ходят оборванными и так далее. У заключенных появились возможности видеозвонков, заказов продуктов через интернет и много чего еще.

Но проблем много. Главной я бы назвала то, что сотрудники ФСИН считают необходимым помогать следствию раскрывать преступления, совершенные на воле. Отсюда и пытки, и те невыносимые условия, которые создаются для некоторых заключенных. 

Не менее важная проблема рецидива. Люди за решеткой, увы, не исправляются. Надеюсь, закон о пробации все изменит (возможность привлечения работодателями граждан, которым назначено наказание в виде обязательных или исправительных работ без изоляции от общества. — Прим. ред.). Он вступил в силу с этого года.

Хочу спросить о вашей работе в Совете при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Насколько правозащитники могут влиять на современную российскую тюремную систему, способны ли они ее радикально изменить?

Правозащитники могут и должны озвучивать проблемы, потому что у них больше всего шансов быть услышанными президентом, и предлагать решения. Могу сказать откровенно: я благодарна СПЧ, что за счет своего членства в Совете могла рассказать главе государства о многих бедах, включая пытки и дикие сроки за ненасильственные преступления.

Обычно в конце беседы мы просим назвать два-три произведения современной российской прозы, которые вы порекомендовали бы нашим читателям. Но в данном случае хотелось бы, чтобы вы посоветовали лучшие образцы тру-крайм-литературы — из того, что вышло в последние годы.

Анатолий Наумов с его «Преступным сюжетом в русской литературе» и «Посмертно подсудимый» (книга об уголовном преследовании и суде над великим русским поэтом Александром Пушкиным), Саша Сулим «Безлюдное место: Как ловят маньяков в России», Алексей Решетун «Доказательство по телу», «Путевые заметки» криминолога Данилы Сергеева.

Беседовал Владислав Толстов