«Когда Бунина называют “русским Прустом”, мне хочется поправить: это Пруст — французский Бунин» — Андрей Новиков-Ланской о русском писателе и аристократе

Что есть подлинная культура с точки зрения аристократа? Чем аристократ похож на сноба и чем от него отличается, кроме родословной и живой связи с традициями?

Аристократия — это, конечно, историческое и генеалогическое явление, это род. Но не только. Есть понятие аристократ духа, которое развили Бердяев и Ортега-и-Гассет, и тут речь идет уже не о роде, а об особых внутренних качествах, о духовном пути. Иногда эти два явления сочетаются — как в случае с Буниным, который был «образцовым» аристократом. Но чаще, конечно, аристократы по крови не являются аристократами духа, и наоборот.

Для подлинного аристократа культура — это в первую очередь традиции и преемственность. Культура — это те системы образцов и запретов, те пути следования, которые тебе завещали предки. Аристократ мыслит историю синхронно, он как бы все время находится в присутствии своих кровных предков и потомков. Ведет себя так, будто он на сцене, а они на него смотрят. И он всегда ощущает свою ответственность перед ними. Предков невозможно обмануть: они тебя видят, ты у них на виду. Аристократ в этом смысле — несвободный человек, хотя он и не держит отчета больше ни перед кем.

Снобизм — не то же самое. По своей этимологии это слово обозначает «неблагородный», «без благородства». Так называют человека, который притворяется аристократом, пытается выдать себя за него. Но сноб вынужден играть перед окружающими. Аристократ же никогда не играет, для него окружающие не являются мерилом чего бы то ни было. Ему важен только его род, родители. Аристократ не обращает внимания на оценки других, хотя такое столкновение с обществом для него скорее эксцесс, ведь сам он уважительно и внимательно относится к окружающим.

Вам когда-нибудь казалось, что довольно жесткая система самоограничений, свойственная и снобскому, и аристократическому взгляду на искусство, наносит искусству существенный вред?

Аристократы, естественно, консервативны. Их сознание ориентировано на прошлое. И это норма для любой элиты, не только аристократической. Элита, занимающая высокое положение, стремится удержать это положение и не хочет ничего менять. Это же логично. Мир хочет изменять тот, кому плохо. Это свойство более низких социальных групп.

Искусство аристократии сводится к воспроизведению образцов, как в японских хокку или иконописи. В таком искусстве важно не отклониться от образца. Романтический взгляд на искусство, возникший в XIX веке, говорит нам другое: художник тем лучше, чем более уникальный взгляд на мир он может предложить. В современной ситуации все ориентировано на новое, художникам фактически запрещено подражать, иначе их назовут второсортными. Конечно, аристократический взгляд не приемлет такого. Аристократы не ищут эксперимента и не приемлют ничего, что следует в искусстве за модерном. Но надо понимать, что два этих подхода к искусству не вредят ему, а просто формируют его. Это нормальная дихотомия, между ее полюсами существует нормальное, здоровое напряжение.

Насколько оправданно и адекватно «токсичное» отношение Бунина к современникам? Или он, говоря о приходе «великого Хама» в культуру, оказался прав?

Бунин, действительно, плохо относился почти ко всем современным ему авторам. Превозносил Толстого и Чехова, был терпим к Куприну и Набокову, но всех остальных временами просто ненавидел. Особенно от него доставалось поэтам, потому что он сам не до конца реализованный поэт. Но эта его желчность — просто черта его характера, а не какая-то аристократическая поза. Ведь тот же красный граф Алексей Толстой вполне приятельские отношения имел с пролетарским писателем Максимом Горьким, здесь ему не мешал никакой аристократизм.

В своей оценке модернистского искусства он, конечно, чаще всего был не прав. Но это мы понимаем уже с такой временной дистанции, мы в более выигрышном положении. Его негативные оценки Есенина, Кузмина или Маяковского, конечно, ошибки. Но у Бунина не было взгляда филолога, который видел бы все многообразие литературного процесса. Он был просто гениальным писателем с очень конкретными взглядами и вкусами, но не мерилом здравомыслия. 

Крах империи воспринимался Буниным скорее как антропологическая или как эстетическая катастрофа? Кто в нем страдал больше: гуманист или все-таки лирик, художник?

Знаете, в нем страдал больше экзистенциалист с уклоном в метафизику. У него был очень цельный и однозначный взгляд на мир — взгляд русского экзистенциалиста. Когда его называют «русским Прустом», мне хочется поправить и сказать, что корректнее было бы называть Пруста «французским Буниным». Для Бунина распад всех вещей, вселенская катастрофа, которая наступила в 1917-м, — это сущность мироздания. Бунину кажется тотальным все плохое, что есть в жизни: болезни, смерти, потери... И он предлагает просто с этим как-то стоически смиряться. Бунина не утешало даже его православное христианство. Иван Алексеевич был убежден, что мир и должен рушиться, что мир создан для этого, а энтропия тотальна. С этим настроением он прожил всю жизнь, понимая, что все всегда было, есть и будет плохо. У него было обострено чувство нелепости существования.

Почему я задал предыдущий вопрос: меня всегда волновало то, как Бунин вел себя во время оккупации Парижа немцами. Он же в это время работал над изысканными миниатюрными «Темными аллеями», занимался «чистой лирикой» в условиях настоящего общечеловеческого ада. Мне кажется, в этом и состоит дело настоящего художника, кто бы что ни говорил про важность социальных тем, долг перед обществом и прочее. Вы согласны?

Для меня это абсолютно очевидно. Задача художника состоит в гармонизации и эстетизации мира. Он должен заниматься косметикой, украшением. И это снимает противоречие между гуманистом и художником в тяжелые исторические моменты. Понятно, что далеко не все художники так мыслят. Пушкин, Бунин и Набоков, в целом любые классицисты придерживались этого взгляда, а какой-нибудь Сорокин — нет. Или, скажем, Босх. Это представители эстетики безобразного, и они не считают, что нужно как-либо украшать мир. Они показывают его изнанку и переворачивают сознание людей, идут на обострение углов, а не на сглаживание.

Однажды я предложил довольно простой способ классифицировать искусство на два главных типа. Искусство занимается излечением травм — это опыт терапии. Можно идти двумя путями: использовать искусство как транквилизатор, то есть успокаивать с его помощью, давать гармонию, либо как антидепрессант, то есть будоражить, давать жизненную энергию.

Давайте поговорим про имперскую Россию как про великую эстетическую и религиозную, даже эсхатологическую утопию. Вам не кажется, что когда сегодня говорят о возрождении имперского духа, речь идет о некой симуляции, и эти говорящие просто никак не могут выйти из постмодерна?

Этот вопрос неизбежно приводит нас к вопросу магии. В чем смысл магии? В том, что человек с помощью того или иного ритуала имитирует нечто, и это нечто по принципу метонимии, или метафоры, возникает в реальности. Мы начинаем тыкать иголкой куклу, — а это имитация нанесения увечий человеку, — чтобы реальный человек пострадал. Магическое сознание просочилось и в политику. Безусловно, попытки возродить имперский дух сегодня — это некое искусственное действие. Потому что нельзя из ничего создать великую империю, какой она была до революции. У нас есть только какие-то исторические памятники, какие-то культурные артефакты, образы, а живой преемственности, конечно, нет. Но если пытаться воспроизводить этот имперский образ, империя может и ожить. Эти процессы абсолютно совпадают с представлениями, характерными для магического мышления. А то, что сегодня Россия абсолютно магична, очевидно. Это вырастает не из постмодерна, а из самой сущности России, которая сплошь пронизана магией.

Возможно ли таким способом сегодня возродить ту идентичность, которая была у Бунина? И нужно ли это делать?

Не знаю. Мне кажется, в этом вопросе важнее опыт конкретных людей. Аристократизм вряд ли может стать новой государственной культурной политикой или общей практикой, воспитание в себе аристократизма — это не коллективное дело. Лично я пытаюсь выстраивать собственное аристократическое сознание — как писатель, как человек, и для меня это тоже искусственный процесс, потому что я советский ребенок. Тем не менее у меня есть представления о том, что такое аристократическое сознание, что такое гармонизация мира. Аристократизм в духе Бунина или Пушкина — вполне посильная задача для отдельного человека, это вопрос самовоспитания. Более того, аристократизм, как мне кажется, возможен только в отрыве от общественно-политической ситуации и от подобающего уровня культуры общества, потому что аристократизм — персоналистская вещь. Интеллигент отличается от аристократа тем, что интеллигент работает с идеями, а аристократ работает с собой. Для аристократа любая идея — это испытание, которое необходимо преодолеть ради внутренней работы.

А культура принадлежит аристократам, Буниным и Пушкиным, или все-таки не только им? Кто в ответе за культуру?

Чтобы ответить, нужно точно определить значение слова «культура», а это, увы, невозможно. Культурология знает множество определений. Одно из лучших, о чем мы уже говорили, — это система запретов. Но культура все-таки — это тотальность человеческой жизни, это все, что связано с человеком. И в этом смысле она принадлежит всему человечеству, а все человечество — ей, и непонятно, что первично. Но если мы различаем виды культур и говорим о русской аристократической культуре — тут да, Пушкин и Бунин. Это зона ответственности определенного круга.

В России сегодня нет аристократии, но если она каким-то образом возродится, то не исключено, что она будет двигателем какой-то более высокой, элитарной культуры. Если понимать культуру как высокие эстетические и этические образцы, то сейчас ее двигателем является образованный класс, и в разных странах он разный. У нас это интеллигенция. А современным искусством занимается так называемая богема. Она отличается от интеллигенции и в то же время не аристократична, хотя в ней и есть черты аристократизма, например пренебрежение общественной оценкой. Этим, кстати говоря, богема страшно привлекает буржуазию. Крупные буржуа обожают дружить с художниками: им очень нравится, что художники свободные. Сама буржуазия всегда строго подчиняется неким внутренним правилам, а богема плюет на правила. Но у богемы нет и внутреннего кодекса, который есть у аристократа. Она ориентируется на вкус и социальные связи. 

То есть культура не обречена без возрождения той аристократической, имперской, «вертикальной» идентичности и Бунин зря переживал?

Да, ХХ век показал, что и без аристократии культура как-то существует и даже создает какие-то интересные артефакты. Сегодняшняя массовая культура, особенно сериалы — ее главный жанр, похожа на фольклорную культуру. Фольклор точно так же был противопоставлен высокой авторской культуре аристократов. Но сегодняшняя культура не достигает самых грандиозных высот. У нас нет Данте, Шекспира и Гете, но что-то есть.

Почему ничего грандиозного теперь в культуре не происходит?

Сейчас цивилизация переживает переходный период. Идет смена эпох: конец капитализма, конец Нового времени, модерна как такового, конец гуманистического отношения к жизни и переход к трансгуманизму, конец христианства — если не самой религии, то уж христианской культуры точно. Именно сейчас происходят многовековые сдвиги, а то и многотысячелетние. Конечно, из-за этого культуре трудно сформулировать новые идеи и представления, новые пути для творчества. С другой стороны, может быть, именно сейчас и возникает нечто великое. Ведь христианство тоже возникало на переломе эпох, и никто тогда не осознавал, что для человечества начинается нечто фундаментально важное. Это стало ясно только спустя века. Точно так же возникал Ренессанс на фоне флорентийской чумы — никто не осознавал, что условный Джотто, который чуть-чуть поменял подход к иконописи, станет родоначальником принципиально нового большого художественного стиля. А именно реалистической живописи.

К чему же следует готовиться, куда повернет эпоха?

Есть несколько мнений на этот счет. Я уже несколько десятилетий говорю о будущем как о новом Средневековье, о чем писал в одноименной работе Бердяев, а потом Умберто Эко. В массовой культуре это уже появилось — вспомним «Гарри Поттера» с его чисто средневековой эстетикой, или «Властелина колец» и множество других подобных вещей. Фэнтези ориентировано на Средневековье, это уже даже не архаика, а футуроархаика, с элементами чего-то космического, футуристического, технологичного. Кстати, крайне интересно сейчас обращаться к русскому космизму, который очень удачно может вписаться в новое Средневековье и стать частью новой религиозной системы. Русский космизм удивительным образом соединяет все главные для нас темы: и православие, и коммунизм, и язычество…

Будущее возродит многие парадигмы старого Средневековья, которое, кстати говоря, включало в себя понятие о рыцарстве, об аристократии. Я не исключаю, что новое Средневековье даст и новую аристократию.

А оно будет религиозным?

Оно будет мистико-магическим. Мир будет больше ориентирован на духовное, чем на материальное. Мы вернемся к премодерну. Будет ли это какая-то системная религия — не знаю, больше склоняюсь к мысли о том, что место единого Бога займет некое духовное многообразие, нарочито мистическое, обращенное к высшим силам и магическое, то есть пытающееся воздействовать на мир при помощи высших сил.

Беседовал Алексей Черников