Колсон Уайтхед: «Мальчишки из “Никеля”». Новый роман автора бестселлера «Подземная железная дорога»

После выписки Элвуд продолжил убирать двор вместе со всеми. Мексиканца Джейми опять перебросили к белым, так что теперь их группку возглавлял другой парень. Не раз Элвуд ловил себя на том, что орудует косой слишком ожесточенно, точно в руках у него кожаная плеть, и он хочет выпороть ею траву. Он останавливался, уговаривая свое сердце биться медленнее. Через десять дней Джейми вернули к цветным никелевцам — его приволок Спенсер, — он и не возражал:

— Такова моя жизнь, сплошной пинг-понг!

С учебной программой Элвуду — ему пришлось это признать — никто помогать не спешил. Как-то за пределами учебного корпуса он тронул за руку мистера Гудэлла, учитель не узнал его и опять пообещал подобрать задания посложнее; к тому моменту Элвуд уже раскусил его и больше ни о чем не спрашивал. В конце ноября его с горсткой других никелевцев отправили убираться в школьном подвале, и там под коробками с календарями за 1954 год он нашел целую стопку чипвиковских изданий британской классики. Тут были и Троллоп, и Диккенс, и прочие под стать им авторы. Элвуд читал книги одну за другой на уроках, пока его одноклассники запинались и сбивались при ответах. Прежде он собирался изучать британскую литературу в колледже, теперь же ему приходилось заниматься этим самостоятельно. Что ему оставалось делать?

Неизбежность наказания для выскочек была центральной идеей в мировоззрении Гарриет. В лазарете Элвуд гадал, уж не связана ли жестокость, с какой он был избит, с его просьбой усложнить учебную программу: на, получи, упрямый ниггер. Теперь у него в голове крутилась новая мысль: не существует никакой иерархической системы, которая регулирует уровень человеческой жестокости в «Никеле», а есть только беспредельная злоба, не имеющая отношения к конкретным людям. Эдакий «увечный двигатель» — образ, пришедший ему на ум вместе с воспоминаниями об уроках физики в десятом классе, — машина, которая работает сама по себе, без участия человека. Вспомнился ему и Архимед, которому была посвящена одна из первых энциклопедических статей, прочитанных им в жизни. Насилие — вот единственный рычаг, способный сдвинуть Землю.

Как он ни старался, но так и не получил четкого ответа на вопрос, каким образом можно выпуститься из «Никеля» пораньше. Десмонд, этот знаток поощрений и наказаний, ничем ему не был полезен.

— Баллы за поведение ты получаешь еженедельно, если выполняешь все, что велят, не откладывая. Но если воспитатель тебя с кем-то спутает или у него зуб на тебя — тогда труба. С взысканиями еще сложнее.

Список причин, по которым баллы списывали, варьировался от общежития к общежитию. Курение, драки, безграничная неряшливость — строгость наказания за все эти проступки зависела от того, в какой корпус вас отправили, и от фантазий местного воспитателя. В Кливленде за богохульство вычитали сотни балов — Блейкли был человеком набожным, — а вот в Рузвельте за то же самое снимали лишь пятьдесят. За дрочку в Линкольне минусовали целых двести баллов, а во всех остальных корпусах — всего сотку.

— Всего сотку?

— Чего ты хочешь, это же Линкольн, — отозвался Десмонд, точно речь шла о какой-то заморской стране, джиннах и дукатах.

Как Элвуд понял, Блейкли любил заложить за воротник. Трезвел тот обычно к обеду. Означало ли это, что при подсчете баллов на него не стоило полагаться? Элвуд поинтересовался у Десмонда, как быстро можно подняться от самой нижней ступеньки в ранге червей до последней в ранге асов, если он будет послушным и не станет ввязываться в неприятности:

— Сколько в идеале на это уйдет времени?

— Если ты хоть раз оступился, ни о каком идеале и речи быть не может, — ответил Десмонд.

Проблема в том, что, даже если сейчас удастся избежать неприятностей, они в любом случае настигнут и вцепятся мертвой хваткой. Кто-нибудь из воспитанников узнает о твоих слабостях и обязательно затеет что-то недоброе; кому-нибудь из работников настолько не понравится твоя улыбка, что он решит стереть ее с твоего лица. Ты можешь невольно вступить в ту же злосчастную реку, воды которой тебя сюда изначально и принесли. Элвуд твердо решил: к июню, на целых четыре месяца раньше, чем постановил судья, он непременно выкарабкается по ранговой лестнице из этой ямы. Эта мысль утешала — он привык отмерять время по школьному календарю, так что «выпускной» в июне означал, что его заточение в «Никеле» можно смело приравнять к пропуску учебного года.

Ровно через год, осенью он уже вернется в школу Линкольна, чтобы доучиться в последнем классе, и, заручившись рекомендациями от мистера Хилла, снова подаст документы в Мелвин-Григгс. Деньги, отложенные на колледж, пришлось потратить на адвоката, но, если Элвуд как следует поработает летом, возможно, у него получится восполнить эту сумму.

Срок он себе установил, и теперь осталось решить, как именно достичь цели. Первые дни после выписки из лазарета он был сам не свой, пока наконец не придумал план, в котором наставления Тернера слились с уроками, позаимствованными у героев сопротивления. Наблюдай, вникай, думай наперед. Мир представлялся Элвуду огромной толпой, через которую он пробьется. Даже если в ней его будут проклинать, оплевывать, бить, он непременно выберется на другую сторону. Пускай окровавленный, пускай обессиленный, но он вырвется на свободу.

Он ждал, но Лонни и Черный Майк не спешили мстить ему за случившееся. Если не считать случая, когда Грифф толкнул его на лестнице с такой силой, что он полетел вниз по ступенькам; но никто из троицы не обратил на него внимания. Кори, мальчишка, на защиту которого он тогда бросился, однажды ему подмигнул. Все готовились к грядущим невзгодам — их в «Никеле» никому не удавалось избежать.

Однажды в среду после завтрака надзиратель Картер велел Элвуду явиться к складу за новым заданием. Тернер тоже пришел, а еще белый парень, долговязый, в шляпе из мягкого фетра по битницкой моде и с россыпью сальных светлых волос. Элвуд уже не раз замечал его на территории кампуса: он часто курил, притаившись в тени какого-нибудь здания. Звали его Харпер, и, если верить официальным данным, он руководил исправительными работами. Харпер окинул Элвуда взглядом и сказал:

— Сойдет.

Надзиратель закрыл высокую дверь, ведущую на склад, запер ее, и они забрались на переднее сиденье серого фургона. В отличие от остальных казенных машин на этой не красовалась надпись «НИКЕЛЬ».

Элвуд уселся посередине.

—Понимаешь, какая история, — начал Тернер, опустив окошко. — Харпер спросил у меня, кем лучше заменить Смитти, — и я назвал тебя. Сказал ему, что ты совсем не похож на остальных недоумков, которые тут ошиваются.

Смитти — парень постарше Элвуда — жил по соседству, в корпусе Рузвельт. На прошлой неделе он добрался до высшей ступени асов и выпустился, хотя это слово применительно к Смитти звучало скорее как издевка: ясно как божий день, что он и читать-то почти не умел.

— Он сказал, что ты умеешь держать язык за зубами, — а это обязательное условие, — сказал Харпер, и машина устремилась за пределы кампуса.

После лазарета Элвуд и Тернер стали чаще общаться. Почти каждый день они встречались в кливлендской комнате отдыха и играли в шашки или резались в пинг-понг с Десмондом и еще кем-нибудь из ребят поспокойнее. Тернер обычно наведывался в комнату с таким видом, точно искал что-то, потом начинал дурачиться и напрочь забывал, зачем вообще сюда пришел. В шахматы он играл лучше, чем Элвуд, шутил смешнее Десмонда и, в отличие от Джейми, мог похвастать стабильностью своего положения. Элвуд знал, что Тернер приписан к службе исправительных работ, но стоило завести об этом разговор, как тот начинал юлить.

— Суть работы в том, чтобы забрать кое-что и проследить, чтобы оно попало туда, куда ему положено попасть.

— Н-н-ни хера не понятно, — заключил Джейми.

По своей природе он не был склонен к сквернословию, да и заикание, донимавшее его временами, смягчало эффект, но из всех возможных никелевских пороков он пристрастился именно к брани — как к меньшему из зол.

— Да понятно: исправительные работы, — отозвался Элвуд.

Несомненный плюс общественно полезной работы для Элвуда заключался в возможности на несколько часов вырваться из «Никеля», позволившей ему пофантазировать, будто это не он тогда ловил попутку по дороге в колледж. Это было его первое путешествие на волю после прибытия сюда. «Воля» — слово из тюремного лексикона, но оно перекочевало в исправительную школу, потому что подходило ей как нельзя кстати: через парнишку, услышавшего его от непутевого отца или дяди; одного из сотрудников, не постеснявшегося рассказать, что он на самом деле думает о своих подопечных, наплевав на школьный вокабулярий, которому в «Никеле» старались отдавать предпочтение.

Прохладный воздух обжег Элвуду легкие, а вид за окном ослепил своей новизной. «Эту или ту?» — спрашивал его во время осмотров окулист, предлагая выбрать между двумя линзами с разными диоптриями. Элвуд недоумевал, как же можно смириться с тем, что ты изо дня в день видишь только крошечный лоскуток мира. Не осознавать, что тебе явлен лишь промельк реальности. Эту или ту? Ну конечно, эту — ту самую картину, открывшуюся за окном фургона, это нежданное величие, сквозящее даже в обветшалых лачужках и унылых домах из бетонных блоков и в брошенных машинах, почти утонувших в сорной траве у кого-то в саду.

Он увидел проржавевший рекламный щит с изображением вишневого сока «Хай-Си» в яркой упаковке, и его одолела жажда, какой он не испытывал никогда прежде.

Харпер заметил, как внимательно Элвуд глядит в окно.

— А ему на воле-то понравилось! — подметил надзиратель, и они с Тернером покатились со смеху.

Включили радио. Из динамика послышался голос Элвиса. Харпер ритмично забарабанил по рулю. По темпераменту Харпер не слишком подходил на должность никелевского сотрудника. «Славный малый, хоть и белый», как охарактеризовал его Тернер. Он, можно сказать, вырос в кампусе: его воспитывала сестра его матушки, работавшая секретаршей в административном корпусе. Несчетное множество дней он провел на территории школы, стал вроде талисмана для белых воспитанников, а когда подрос, начал выполнять всякую нехитрую работенку. Едва он научился держать в руках кисточку, стал рисовать оленей к ежегодной рождественской выставке. Теперь же, когда ему стукнуло двадцать, его взяли на полную ставку.

— Тетя говорит, я умею находить с людьми общий язык, — сказал он парням во время одной из поездок, когда они бесцельно стояли на улице у магазинчика «Все от 5 до 10». — Пожалуй, так и есть. Я же вырос среди вас, ребята, и белых, и цветных, и знаю, что мы с вами одинаковые, просто вам меньше повезло.

Приобрести книгу можно по ссылке.