«Немножко доброты, великодушия и жестокости». Энн Тайлер: «Французская косичка»

В пятницу пришло письмо от Дэвида. Наконец-то! Сын написал его на линованном тетрадном листке и отправил в одном из тех конвертов, которые Мерси заранее подписала и наклеила марку, — она затолкала стопку таких конвертов в карман его чемодана. «Дорогие мама и папа, — писал он, — мне тут очень нравится, но мне пришлось дополнительно заниматься математикой, и я расстроен. С любовью, Дэвид».

Она позвонила в магазин Робину и прочла письмо вслух.

— Что ж, — хмыкнул он, — полагаю, теперь парень жалеет, что недостаточно уделял внимание математике.

— Он уделял! — возмутилась Мерси. — Он не виноват, что у него нет склонности к математике!

— Угу.

Робин все еще переживал, что Дэвид выбрал специализацией английскую литературу. (Он хотел стать драматургом.) Послушать Робина, так литература самый бесполезный предмет из всех возможных. (Насчет драматургии даже не начинайте.)

Потом она позвонила Лили. Письмо от Дэвида, помимо прочего, давало благоприличный повод поговорить с дочерью.

— Ну вот, — сказала она, зачитав письмо вслух. — Как ты себя чувствуешь, солнышко?

— Я чувствую себя прекрасно.

— Я имею в виду...

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Так ты... ты подумала насчет...

— Не дави на меня, мам! Ладно? Я в состоянии разобраться сама!

— Конечно, в состоянии, просто...

— Я уже жалею, что рассказала тебе.

Ну хотя бы больше не рыдает. Уже лучше. Мерси кашлянула и осторожно проговорила:

— Я просто интересуюсь, не думала ли ты по душам поговорить с БиДжеем, рассказать ему всю правду и предложить начать все сначала.

— Мам, ты не имеешь ни малейшего понятия, каково мне тут.

— Нет, — согласилась Мерси. — Не имею. Совершенно верно. Но тебе нужен рядом человек, который тебя поддержит, милая. И я отлично знаю: брак проходит разные стадии. И порой переживает новое рождение. У тебя может быть прекрасный брак, у тебя может быть ужасный брак, и это может быть один и тот же брак, просто в разное время.

— Мой брак ужасен и с каждым днем становится все ужаснее, — заявила Лили.

— О , это неправда!

— У нас нет абсолютно ничего общего.

— У многих пар нет ничего общего.

— Может, для тебя это нормально, мам, но я не собираюсь смиряться с этим.

— С миряться! — взорвалась Мерси. Ее здорово задело. — Можно подумать, ты особенная!

В трубке щелкнуло. Лили повесила трубку. 

Ну и слава богу, подумала Мерси. А потом некоторое время металась по дому, огорченно цокая языком и придумывая, какие еще, гораздо более резкие и точные слова она могла бы сказать Лили.

С тех пор как Робин смог позволить себе помощника, он взял за правило устраивать выходной в субботу. Это была идея Мерси. Она заявила, что он должен больше времени проводить со своими детьми. Впрочем, выяснилось, что дети постоянно заняты собственными делами, и в итоге Робин спускался в подвал, где радостно копошился с разной ерундой, пока Мерси, взяв машину, разъезжала по делам. А потом вечером они мило ужинали, иногда в ресторане, но чаще дома. Робин говорил, что рестораторы с такими ценами ведут себя как грабители с большой дороги.

В эту субботу они остались дома. Мерси приготовила его любимые польские сардельки с хаш-брауном и без лишних вопросов открыла бутылку «Нэтти Бог»*. Себе она налила бокал кьянти, включила запись Фрэнка Синатры, а еще надела платье с V-образным вырезом, которое ему нравилось, и слегка подкрасилась — ровно настолько, чтобы он мог сказать, что предпочитает ее естественный вид. Робин заметил ее старания.

— О, какая прелесть, — сказал он, усаживаясь за стол. — И даже ваза с цветами!

— Это ведь наша первая суббота в статусе пожилой пары, — пошутила она. — Я подумала, это надо отметить.

— Дорогая, ты никогда не станешь пожилой.

Мерси развернула салфетку, расстелила на коленях.

— Кстати, о старости, — заметила она. — Боюсь, мне предстоит слоняться без дела, раз уж больше не о ком заботиться.

— Но у тебя есть я!

— Да, но... мне пришло в голову, что я могла бы заняться развитием своих художественных навыков.

— Великолепная идея, — согласился он, накладывая себе горчицы.

— Даже попробовать зарабатывать этим, если получится.

Робин отставил баночку с горчицей:

— Мерси, у нас нет проблем с деньгами. Тебе незачем работать.

— О, я же не собираюсь выходить на работу! Я просто подумала, что могла бы продавать свои картины.

Робин нахмурился:

— Ладно, дорогая, но я не уверен...

— Давай я тебе объясню. Ты же знаешь, как люди гордятся своими домами. Даже мы с тобой! Как я радовалась, когда наша глициния у крыльца начала цвести и прохожие останавливались и говорили, какая красота.

— Помню, но...

— Н у вот! Портрет дома! Понимаешь? Портреты домов! Я придумала рекламу, вроде, скажем, «Художник придет в ваш дом и откроет его ауру».

— Это что за штука такая?

— Это особые, уникальные черты. Как тебе объяснить... Ну вот, к примеру, если бы я рисовала наш дом, то изобразила бы ту самую глицинию. Или помнишь ту картину, со стульчиком Робби в столовой?

Он вопросительно вскинул голову.

— Там сама комната очень приблизительно изображена, в общих чертах, а акцент на высоком стульчике, его ножках, которые прорисованы детально, будто бы выгравированы.

— Выточены, — вставил Робин.

— Правильно, выточены, и плюшевый зайчик Робби валяется внизу.

— Я понимаю, о какой картине ты говоришь, — сказал Робин, но все еще продолжал хмуриться.

— Я показала бы ее клиентам и спросила: «А что есть такого особенного в вашем доме? Хотите, я это нарисую?» И, думаю, им было бы важнее, чтобы я сама уловила дух дома. Чтобы я прочла их дом, как читают гороскоп или линии на ладонях, и сказала бы: «Вот она, душа вашего дома. Его отличительная черта. Его суть».

— Ясно. — Лоб Робина разгладился, он кивнул: — Да, конечно, дорогая. Отлично, займись этим.

И, подхватив вилку, принялся намазывать горчицей сардельки.

— К сожалению, это означает, что мне придется больше времени проводить в студии, — осторожно произнесла Мерси.

— Ну, у тебя теперь полно времени.

— Может, иногда даже оставаться там на ночь.

— Для чего это? — Он отложил вилку.

Так, самая сложная часть.

— Понимаешь, когда я начинаю работу и вся поглощена ею, погружена в нее...

— Хм.

— Вот я и подумала, что если у меня под рукой в студии будет одеяло, я могу просто прилечь на кушетку и вздремнуть, вместо того чтобы тащиться домой по темноте.

За столом повисло молчание, если не принимать в расчет Синатру, напевавшего Strangers in the Night.

— Мерси, — наконец проговорил Робин. — Ты уходишь от меня?

— Нет, что ты! — И она потянулась через стол нежно взять его за руку. — Нет, дорогой, я никогда от тебя не уйду! Как ты мог такое подумать?

— Но ты говоришь, что больше не хочешь спать со мной.

— Я имела в виду — только иногда. Если у меня вдруг будет срочный заказ или в этом роде. 

Робин молчал, внимательно изучая ее лицо. Губы его слегка приоткрылись, он явно был потрясен услышанным. Ей стало ужасно жалко мужа. Мерси крепче сжала его руку:

— Родной мой. Ты же мой муж. Неужели я могу оставить тебя?

— Но никто не устанавливает жесткие сроки для какой-то картины, — возразил он.

Жалость мгновенно улетучилась. Она отпустила руку Робина.

— У художников тоже бывают дедлайны.

— Это просто твой способ меня бросить.

— Вовсе нет, это мой способ обрести немного… независимости.

— Ты хочешь быть независимой? — поразился он. Само слово он произносил так, словно брезговал им, считал его непристойным.

— Робин. Послушай. Помнишь свадьбу Элис, когда она составляла список гостей? И она мне сказала: «Новая жена отца Кевина, кажется, совсем простушка, не могла бы ты взять ее под крыло, развлечь всякими разговорами о хозяйстве, хорошо?»

— И что...

— Как будто бы я тоже совсем простушка! Понимаешь?

— Она вовсе не имела в виду...

— Она пригласила других учителей и даже директрису школы, «но слава богу, ты будешь рядом», говорила она, потому что я-то всего лишь домохозяйка.

— Это просто слова, — постарался успокоить жену Робин. — Она не хотела тебя обидеть. А я просто сантехник, и что? Мы все наклеиваем ярлыки на других людей. Это лишь символ, обозначение, и ничего больше.

— Это символ, означающий «никто». Понимаешь?

Хватит уже повторять «понимаешь», поскольку проблема именно в том, что он не понимает, вообще не соображает, о чем речь.

— Я не переживу, если ты бросишь меня, Мерси.

— Да не собираюсь я тебя бросать. Обещаю.

— Не уверен.

«Дуби-дуби-дуу», — напевал Синатра.

Болван.

* Местное пиво из Балтимора.

Подробнее о книге можно узнать по ссылке.