Писателя и поэта Юза Алешковского помнят по его антисоветским песням, самая известная из них — «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Каким человеком был Алешковский, что ценил и как относился к жизни, вспоминает друг литератора Михаил Эпштейн — филолог, участник клуба «Сноб»
Юз ушел на 93-м году жизни, ровно посередине этого года — родился 21 сентября и умер 21 марта, в день равноденствия. Юз вообще был в центре жизни, и там, где она бушевала, легко было его найти: он обладал удивительным чувством живого. Он любил еду и виртуозно готовил, вкладывая всю душу в кулинарные процессы. Он любил возиться в своем саду, любил все стихии природы и умер во Флориде, около Тампы, у моря, куда приехал на зиму из своего «северного» Коннектикута. Между прочим, сам вел туда машину. Он любил посещать базары и всякие торговые места, где охотно выискивал для своих друзей что-то особенное. Когда он гостил у меня в Атланте, то каждый день возил меня в какой-нибудь магазин, выбирал для меня одежду, бытовую технику. До сих пор храню с нежностью электрическую бритву, которую он выбрал для меня, и с тех пор покупаю только такую модель, поскольку он забраковал все другие.
У него был какой-то особый вкус к жизни, грубоватый, но очень чистый и натуральный, возможно, сформированный несытым советским детством и военным отрочеством, беспризорностью, хулиганством, четырьмя годами тюремного срока. И этот вкус был настолько заразителен, что в присутствии Юза все казалось более ощутимым и осязательным, все земные чувства обострялись.
Юз везде отыскивал повод для праздника. При этом был нравоучителен, не терпел возражений. А главное — не терпел всяческой мертвечины, поэтому избегал говорить о политике, где так много готовых мнений. Вообще, если тема была ему не угодна, он отбрасывал ее одним матерным словом и переходил на что-то более обиходное, простое, осязаемое. Таков он был и в своих отношениях с Музой — никогда не бегал за ней, не домогался, не насиловал, а писал тогда, когда она сама приходила к нему. Поэтому и написал, особенно за последние 30 лет, не так уж много. Он оставался, в каком-то наилучшем смысле, дилетантом в литературе: никогда не работал на заказ или по внушению долга, или потому, что «надо работать, держать себя в форме». В последние годы он писал что-то короткое: стихи, шутки, фразы, рассказы, анекдоты — и рассылал друзьям. Все естественное, возникающее как бы из дружеского разговора и призванное там и оставаться.
Однако назвать Юза просто «жизнелюбом» не повернулся бы язык, и представляю, как он выругался бы, услышав о себе такую пошлость. Юз всегда помнил про глубинный источник жизни и, при всей своей разнузданной манере речи, не допускал и капли богохульства. Он не был самым прилежным церковным прихожанином, но дружил с батюшками, бывал на службах, притом что порой вел себя там как ребенок, подыгрывая заскучавшим и резвящимся в церкви детям. Но, главное, было очевидно, что весь его жизнерадостный быт, вся живописная брань, священнодействия варки и жарки и стремление приобщить к ним друзей — это тоже своего рода служба, самая легкая и ненавязчивая, ибо «иго мое благо, и бремя мое легко». В полной мере это выразилось в одной из последних его больших законченных вещей «Перстень в футляре. Рождественский роман» (1992).
Очевидно и то, что жизнь отвечала ему взаимностью: он был не просто «жизнелюбивым», но и «жизнелюбимым». Дожить до возраста патриарха и сохранить такую юношескую подвижность во всем — это его личный завет с Творцом.
Вечная память!