Жизнь-копейка

Сын Федя, уезжая из Гоа, поселил меня в новом, с иголочки, отеле, где все было, как доктор прописал, – никакого общего коридора с переговорами уборщиц, бубнящим всю ночь телевизором за стеной и воем пылесоса по утрам.

Второй этаж, четыре балкона, два из них выходят в тень, в сад, немного жестяной и замусоренный, но все-таки. Море в десяти минутах ходу. Две спальни и общая гостиная метров сто площадью. Где у фронтальной стены размещается длинный прилавок с электроплитой и всей необходимой утварью на полках (я никогда не завтракаю в отелях и всегда прошу снять мне номер с кухней).

Федя все оплатил и в компанию мне оставил свою подругу К*. Но она вела поначалу отдельную жизнь, и только обедали мы вечером вместе. Готовили по очереди.

Собственно говоря, Федя вообще не разрешал мне плавать одной, тем более что волны тут были порядочные. Войти вы войдете, но при попытке бегства возвратный прибой кидается вам под колени, подрубая все попытки выскочить.

И в первый же общий день я пошла на море с К*, дождавшись, когда она соберется. Не хотелось ее запрягать в эту повинность. Сама поймет, если что. Пошли купаться радостно, кинулись в волны, все чин чинарем. Когда я решила, что с меня хватит, я ей крикнула, что выхожу, а вы? Она помахала мне рукой и закричала, что поплавает еще. Дальше мне выпала тяжелая доля, пришлось несколько раз отступать, падать в прибое и т. д. Однако все-таки я выбралась, разумеется, если сейчас пишу об этом. Но песок прибойный представлял собой как бы цемент, вот в чем дело, а падать пришлось. Короче, я поняла, что на море ходить мне придется самостоятельно.

Но волны были день ото дня все шибче. А плавать входило в мою задачу, имелись проблемы с суставом, и врач-артролог, какой-то гений, на прием к которому я стояла в очереди полтора месяца, сказал, что единственное лечение – это плавание и велосипед. Зачем, собственно, Федя меня сюда и привез.

Плавать было надо, а выбираться из прибоя приходилось с подбитыми коленями.

Вечерами мы угощали друг дружку изысканными блюдами, по утрам нам привозили буйволиный йогурт, молоко и творог, фрукты лежали под кухонной секцией, манго, арбузы, дыни, груши и папайя, бананчики и мандарины и какие-то еще местные кукиши и груди.

Дальше мы расходились по своим спальням к компьютерам, я работала над романом, К* сочиняла текст оперы для четырех контратеноров и раздраженно переписывалась с родней, цитируя мне наиболее интересные обвинения той стороны. Я привезла с собой пинг-понговую ракетку и шарик и днем тренировалась в нашем зале об стену (гимнастику и йогу не выношу). Надо было возрождаться, а то мне грозила инвалидная палочка.

Но где плавать? Море становилось все более сумбурным, именно так.

Я пошла искать место – и вдруг нашла. Вдали имелись две песчаные косы в ста метрах друг от друга, уходящие от пляжа в море. Между ними слегка плескалась водичка. Я пошла ее исследовать, глубина была до колен. Прекрасно! Тут же я стала плавать на спинке. Пятками я иногда била по песку, но процесс шел. Интересно, что мимо моей головы по воде ходили люди и из вежливости не смотрели мне в лицо.

Вода оказалась свежая, прозрачная, теплая. Если бы не мешало дно, вообще бы было чистое удовольствие. Руками я изображала брасс, плыла быстро вон от берега, вошла в раж – и вдруг через какое-то время поняла, что больше не задеваю песок! Повернулась на живот, поплыла как человек. Все дальше и дальше. А потом опять на спинку. Летела, любуясь тонким маревом, покрывающим небеса, вуали и тюли перемещались в вышине с большой скоростью, то есть там, на море, был, видимо, шторм. Вдали гремело. А тут я в безопасности, в прохладе, на глубине, буквально в невесомости, хитрая лиса, которая ни от кого не зависит, ибо нашла то место, которое никто не нашел. Никого ни о чем не надо просить. И глубоко, и нету шторма! Вот везет же мне иногда.

Я плыла с какой-то огромной скоростью, с какой никогда не плавала. Перевернулась, посмотрела на пляж. По берегу семенили два старичка с кривым стволом пальмы на плечах. На него была намотана яркая голубая сеть. Пора было возвращаться. Возвращаюсь я всегда на спине, работая руками как профессионал. Это брасс, господа. Лечу быстро, вся в пене морской.

Летела, летела, повернулась посмотреть, а берег еще дальше. Что за дела. Энергично взялась работать руками-ногами. Опять обернулась, посмотрела. Вдали крохотные старцы вступили на косу со своей голубенькой сетью величиной с горошину. Так.

Меня уносило в открытый океан. Уже приближались острые концы обеих песчаных кос. Я гребла, гребла, задыхалась, оставаясь хотя бы на месте, но бороться с этим водяным потоком было трудно. Я закричала «Хелп!». На пляже никто не услышал. Пара мелких, как мураши, прохожих вдали как ползли по песку, так и ползли. А вот два старичка с голубой горошиной, которые упорно шли, приближаясь к моему пункту пребывания (а я оставалась на месте, молотя руками-ногами), вдруг замахали мне со своей косы, изменили направление и ступили в воду мне как бы навстречу. На помощь.

Я уже знала, что местные плавать не умеют, ну не могут. И никогда не заходят в воду дальше чем по пояс.

Тут я повернулась и поплыла навстречу им, параллельно берегу, крича во весь голос «Ноу!» и что-то вроде «Донт кам ту ми!» Я даже отрицательно замахала рукой. Утонут же, они не знают, что тут провал! Думают, что вода по пояс, как везде в этом заливе.

Как ни странно, мне удалось сойти со своего тормозного пути и повернуть параллельно берегу. Я плыла! Плыла навстречу старичкам! Они остановились. И вдруг я коснулась дна ногтем большого пальца. Зацепилась, рванулась, встала на цыпочку одной ноги. Разрывая собой воду, оперлась на полную ступню другой ноги. Угнездилась. Орала: «Сенк ю! Нот кам!»

И пошла, раздвигая всем туловищем воду, к их берегу. Когда стало мелко, повернула в нужную сторону, на пляж. Плыть уже не могла. Сил не хватало. Вода была плотная как надутая ткань.

(Потом я прочла, что погиб журналист Дейч, который попал в такое же мощное течение вместе с девочкой. Ее он спас как-то, а сам утонул, царствие небесное. И есть только одно средство выбраться – надо плыть поперек этого течения.)

Но вот тут, когда я вышла наконец на берег (полежав в мелкой воде, чтобы наладить дыхание), я поняла, что со мной происходит ужасная вещь. Это было просто по формулировке одного кандидата в солдаты, прибывшего к военкому уклоняться от армии, грубая формулировка: «я ссусь».

Из меня текла вода.

Я вспомнила: такое происходит с повешенными – они испускают из себя все, что есть в организме. Отсюда легенда, что они испытывают оргазм, так как всегда вытекает сперма. Но это неправда. Это же чудовищное страдание, рвется спинной мозг, и открываются все сфинктеры брюшной полости.

Видимо, то же самое происходит с утопленниками. Только вода приемлет в себя все…

Я не могла встать и пойти. Лежала в воде до вечера. Представляла себе свою жизнь дальше. Так живут оперированные, с мочеприемниками, страдальцы, инвалиды. Черная сторона жизни. Но привыкну, люди же привыкают…

Потом я натянула на себя свою длинную легкую юбку и пошла к отелю по боковой дороге, где не было асфальта. Пройдя метров десять, оглянулась. Песок сразу впитывал в себя капли, что текли из юбки. Прохожих не было, только проехала машина. А мне ведь теперь и на машине не ездить… Не говоря о самолете.

Как-то дошла до площадки, на которой стоял наш отель. Большое мусорное пространство, открытая земля, конечная остановка какого-то дальнего автобуса. На этой площади, в центре ее, топтались четыре собаки морда к морде. Хвосты их торчали параллельно земле, в напряжении. И я услышала задушенный хрип и визг, исходящий от собачьих морд. Нет, это не они пищали. Они тянули, каждая к себе, что-то живое! Я тут же схватила ком земли и замахнулась. Собаки виновато прыснули в стороны, залегли в кустах. Они знали, что делают подлое дело. На земле после казни лежало что-то облепленное землей, маленькое, с пятью перекрученными черными веревочками, отходящими от комка этой грязи.

Я нашла неподалеку пустой пакет, подняла им крошечное обслюнявленное собаками тельце и понесла его в отель. Во дворе, за воротами, стояло под краном ведро. Я налила в него немного воды и макнула туда неподвижный грязный комочек. И подумала: «Назову его Копейка. Столько стоит его жизнь».

Пустила еще воды. Под струей Копейка полузадушенно завопила.

«Будет жить», – довольно сказала я себе, кажется, вслух.

Осторожно помусолив в водичке это существо, я достала из ведра малюсенького грязного котенка.

Ножки и хвост его висели как веревочки.

Видимо, собаки вытянули ему – каждая в свою сторону – конечности из суставов, а хвост висел себе как обычный мокрый хвост.

Я поднялась в наши чистые мраморные хоромы, налила теплой воды с «фейри» в миску, осторожно, кончиками пальцев, промыла шерстку Копейке, отнесла под тепленький душ, сполоснула, завернула котенка в полотенце и положила на коврик и на еще одно полотенце под кресло. Подумала, что это существо надо покормить. Воду из блюдца Копеечка пить еще не могла, я намазала водичкой ей рот. Она слизнула каплю, больше не стала. Я сварила яйцо, покрошила теплый желток перед ее мордочкой и стала ждать. Копейка, не открывая глаз, ткнулась носом в желток и съела несколько крупинок. О! Будет, будет она жить!

Сняла сырое полотенце, накрыла ее сухим.

И тут пришла моя К*.

Я объяснила ей, кто лежит в полотенцах на коврике под креслом. Мы приподняли полотенце.

Котенок со слипшейся шерсткой спал.

Я сказала: «Как тряпочка, совсем без сил».

К* полюбила мою Копейку мгновенно, тут же назвала ее Тряпочкой и хотела взять на руки. Но я не разрешила, сказала, что она истерзана собаками, у нее шкурка болит.

Был уже вечер пятницы. В субботу Копеечка съела еще несколько крошек желтка и попила водички. Я большую часть времени сидела на четвереньках перед ней. К* сменяла меня в этой позиции, как только я поднималась. Ее опера для четырех контратеноров и мой роман сдвинулись во времени.

В понедельник мы поехали в зоолечебницу. Сидели в очереди, видели, как хозяин повел облезлую, старенькую, тяжело переступающую псину в кабинет. И ушел один. «У нас такого не будет, не допущу», – подумала я.

Потом пригласили нас. Врач сказала, что это девочка (мы с К* покивали), ей один месяц, что у нее под шерсткой сплошные нарывы. Жить ей осталось три дня.

«Еще чего!» – подумала я. К* возвела очи в потолок и с иронией покачала своей многоумной башкой. Мы были с ней на одной волне. Но можно, сказала доктор, делать ей уколы антибиотиков и поить лекарствами.

В ветеринарной аптеке К* встала в очередь к фармацевту, а я потолклась в толпе и увидела коробки с детским кошачьим питанием. На коробке был изображен здоровенный котенок. Наша была много изящнее. В данный момент она лежала в моей пляжной плетеной сумке в полотенцах.

По приезде я насыпала перед носиком Копейки горстку котеночкового корма. Она вдруг подняла голову (с огромными пушистыми ушами) и подползла к корму. И стала хрустеть.

Победа!

К* ловко делала уколы Копейке, называя ее Тряпочкой, я держала малявку в полотенчике, потом нажимала ей на щеки (рот открывался), и К* капала в проем лекарство.

Через неделю Копейка поползла на передних лапках и одной задней. Вторая задняя волочилась как веревочка.

Мы предъявили нашу красавицу врачу, она ее похвалила и велела продолжать лечение. У врача Копейка не сплоховала. Встала на четыре ножки.

Еще через неделю мы уже играли с ней в шарик от пинг-понга. Копейка ловко, передними лапками, гоняла его и отфутболивала под шкаф. Потом ждала. Я лезла под шкаф, доставала шарик, и история повторялась.

А мне-то надо было скоро уезжать!

Однажды я вернулась с пляжа (я упорно плавала там на глубине примерно пятьдесят пять сантиметров) и увидела, что дверь в наш номер открыта, а горничная тарахтит пылесосом.

Как дверь открыта?! А где Копейка? Она же выскочит и опять попадет к собакам!

Я закричала, заплакала даже, горничная стала метаться по двору, ничего не нашла, горестно вернулась. Я уже держала Копейку на руках. Она, бедная, испугалась пылесоса и сидела под кроватью в уголку. 

С этого момента горничная зауважала Копейку. И сказала, что идет на новоселье. Ее сестра построила дом. И, может быть, им понадобится кошка.

Вскоре я уехала.

К* через неделю вернулась в Москву и доложила, что Тряпочку принесли на новоселье в тот дом, а там были гости, еще одна сестра из большого города, из Мумбаи, с семьей. И ее маленькая дочь как взяла Тряпочку на руки, так больше никому не отдала. И все знают, что котенка зовут Пенни (Копейка), но та семья ее увезла и назвала по-другому. Почему это копейка, пенни? Такая красавица! Живот белый и кудрявый, глаза раскосые изумрудные, обведены, как у всех девушек Индии, черной тушью. Задние лапы длиннее передних, это так полагается, и она иногда сидит перед телевизором на корточках, как заяц, смотрит футбол, а передние лапки держит на груди. Хвост черный. На спине узор, как будто силуэт кота. Что-то немыслимое.

А я выздоровела моментально, как только взяла ее в руки – тогда, на той пыльной площадке перед отелем.Ɔ.