Дело Фабра

Маленький человек

На нем все из золота: котелок, костюм, туфли. Он сидит за столом в комнате, похожей на одну из комнат дома Рубенса, над ним – картина Брейгеля. В руках наждачная бумага, которую он педантично рвет на равные куски. Ножки антикварного стола он трет сначала наждачкой с крупным зерном, потом – с мелким. Усердно так трет. И с тем же усердием переходит на свои ноги. Минута. Смена наждачной бумаги. Кожа багровеет, проступает кровь. Две минуты. Трет сильнее. Голени в крови. Трет сильнее. Кроме сосредоточенности его лицо не выражает ничего. Художник занят делом.

Это фрагмент документального фильма «Доктор Фабр вылечит вас». Снятый в 2015 году, фильм стал антологией перформансов выдающегося бельгийского художника Яна Фабра с восьмидесятых по сегодняшний день. Здесь он и бродит в рыцарских доспехах, и разбрасывает по центральной площади Антверпена сырое мясо, и режет себе руки, целует дома, разрисовывает ручкой картины в музее – одним словом, делает свою обычную работу. На YouTube фильм выложили в августе 2016 года, и за прошедшие месяцы он набрал триста семьдесят три просмотра. Нет, не триста семьдесят три тысячи, а триста семьдесят три просмотра! По меркам клипов группы Twenty One Pilots, последний клип которых за три месяца посмотрели двадцать три миллиона человек, фильм про Фабра – карлик. И сам Фабр в любом интервью не упускает возможность назвать себя именно карликом, только не в мире Twenty One Pilots и Ким Кардашьян, а в мире Рубенса, Босха, Ван Эйка и Ван Дейка. Фабр безвылазно живет в Антверпене, не смотрит телевизор, не ходит в кино и на концерты. Он ставит спектакли, о которых говорит вся Европа, по заказу королевы Бельгии оформляет залы Королевского дворца, проводит свои выставки в Лувре и Эрмитаже, и ему нет никакого дела до популярности на YouTube.

Ян Фабр родился в 1958 году в Бельгии в семье коммуниста и католички. Отец исповедовал труд, мать – веру в Бога. Семья жила в Антверпене в паре минут ходьбы от дома Рубенса, куда ребенком Фабр часто бегал «порисовать». А еще он с детства полюбил зоопарк и насекомых. Его дед был известным энтомологом, и от альбомов с жуками, стрекозами и бабочками ему было никуда не деться. С этим багажом Фабр окончил Королевскую академию изящных искусств в Антверпене и устроился работать в театр, где отвечал за декорации. «Это было невыносимо скучно. Ничего скучнее я в своей жизни не делал. Спектакли были нудные, я чувствовал, что смогу сделать гораздо круче, – вспоминает он. – Поэтому я бросил работу театрального художника и занялся перформансами». Он писал картины собственной кровью, потом перешел на сперму, потом – на слезы. Тело человека как склад красок – такую художественную позицию занял Фабр. И продолжает изучать возможности человеческого тела до сих пор. Поэтому обмороки актеров во время его спектаклей – в порядке вещей.

Он курит одну за одной. Делает три-четыре затяжки и бросает сигарету в маленькое ведрышко перед собой. Ведрышек перед ним два: в одном – синие ручки BIC, которыми он пишет свои гигантские полотна, другое – с окурками. Можно сказать, что между этими ведрышками и проходит вся его жизнь. Мы сидим в его лаборатории Troubleyn в Антверпене. Я рассказываю ему новости из России: тут подали в суд на выставку, там подали в суд на спектакль. Фабр морщится: «Что за бред?» Ему слышать о жалобах на обнаженные тела в искусстве странно – его двадцатичетырехчасовой перформанс «Гора Олимп» вызвал в Европе спазмы восторга, а там без гениталий никуда.

Царь горы

В мае 2016 года я посмотрел «Гору Олимп» в Вене, на Wiener Festwochen – фестивале последних культурных достижений Европы. Рядом со мной в зале села пожилая немка, которая приехала специально из Мюнхена посмотреть спектакль: «Слышала о нем много, а Фабра помню еще по девяностым. Интересно, что он сейчас делает». 

За двадцать четыре часа с тремя небольшими перерывами зрителям пересказали основные сюжеты древнегреческих мифов. Тут и Ясон, и Аякс, и кровожадная Клитемнестра и Агамемнон, и бог Дионис. Сиртаки у Фабра – это хореография пенисов. А о женской доле актрисы рассуждают, вытягивая из своих влагалищ нити. Пророки тут пророчествуют только после того, как им прокричали текст в задний проход. А воины прыгают до изнеможения через скакалки из цепей, сексом занимаются с деревьями и среди кусков сырого мяса крутят тверк. На сутки зал ушел в транс, провалился в сон о красоте на скотобойне, о фитнесе, где вместо штанг – кишки и пороки. Английский, фламандский, немецкий, французский, итальянский языки закрутились в оргии, в которой у Марии Каллас – член, из женщин выпадают яйца, люди становятся животными, любовь принимает любые формы, а перед актерами, кажется, стоит одна творческая задача – выжить. 

Выносливость здесь требовалась и от актеров, и от зрителей. Победили все. Вечер следующего дня я встретил, танцуя с орущим залом. Моя соседка-немка вращала попой и свистела, засунув пальцы в рот. Зрители сами не понимали, что с ними: одни плясали с идиотской улыбкой, другие прыгали и плакали, третьи во время финального танца с вытаращенными глазами крутили головой, как будто высадились на Марсе. На поклонах актеры, кто голый, кто в простыне, кто облитый краской и облепленный блестками, тоже смотрели на зрителей, как марсиане на землян, только что открывших для себя другую жизнь. Как Фабр смог добиться такого эффекта? Да, конечно, до этого были его постановки «История слез», «Сила театрального безумия», «Оргия толерантности», цитаты из которых видны в «Горе Олимп». Но театральное действие на двадцать четыре часа! Как это сработало?

«Мы год репетировали! – объясняет Фабр. – Триста шестьдесят пять дней, без выходных. Мы жили вместе двенадцать месяцев. За это время мои воины красоты (своих актеров он называет именно так) сожрали все тексты, которые им надо было выучить для спектакля. Текстов было много, и жрать им пришлось каждый день, пока их не начало ими тошнить. Пока они не усвоили каждое слово, пока не рассмотрели каждую букву. Конечно, были усиленные физические тренировки. Мой метод работы над каждым спектаклем прост – я заставляю перейти актеров от игры на сцене к действию на сцене. Я хочу, чтобы они именно жили на сцене, а не изображали страсть, ненависть и ревность».

От игры к действию – буквальная актерская установка Фабра. Сыграть возбуждение – это одно. А сыграть эрекцию? Зачем играть эрекцию, если эрекцию можно реально показать – решил Фабр. Так, в самом начале «Горы Олимп» на сцене стоит голый мужчина, который именно действует – за несколько минут, отведенных ему режиссером, он должен сделать все, чтобы у него встал. При этом не шевелясь. Вот это актерская задача! Если считается, что у актера должно быть развито воображение, то это лучшая роль, чтобы он доказал, что воображение у него есть. Наверное, поэтому Фабр так обожает вставлять в разговоре фразу No imagination – no erection!

Художник и пустота

В 1972 году у только что высланного из СССР Иосифа Бродского взяла интервью австрийская переводчица Элизабет Маркштайн. В том числе говорили о том, что такое поэт и художник в Европе. Бродский рассуждал так: «То, что здесь, мне не очень нравится – это нереальный выбор, который здесь предлагается. Потому что этот выбор… Какой бы выбор ты ни совершил, это в лучшем случае ударит тебя только по карману. Но психологически, субъективно, как персону это тебя оставляет в том же самом состоянии, в котором ты был до выбора. Ну, за исключением автомобиля – он тебя может доставить дальше… В спиритуальном смысле это ничего не дает, абсолютно. И здесь может существовать только очень сильно одаренная… как бы сказать, чисто в артистическом смысле очень одаренная личность. Очень sensitive, понимаете?.. Только очень физиологический художник может тут существовать…

…В Советском Союзе ты моментально завоевываешь внимание, ты завоевываешь внимание реальных лиц – двух, трех, пяти или десяти... А здесь это на более высоком уровне, на Западе. Потому что тебе надо спокойно смотреть в пустоту. Не ожидая, что она сейчас заселится аплодисментами и так далее».

Фабр снова курит. Я разглядываю его и вспоминаю эти слова Бродского. Искусство Фабра максимально физиологично. Он всю свою карьеру ведет диалог с Рубенсом, Босхом, Йордансом, от которых аплодисментов не услышишь, которые смотрят на него со стен соборов и музеев. Остальное – интернет, телевидение, газеты – для Фабра пустота. И завоевать внимание и признание там, где голым телом на сцене никого не удивишь, где все эксперименты уже поставлены, забыты и снова поставлены, где не надо бороться за право быть собой и делать, что хочешь, – бóльшее испытание, чем стать звездой местного разлива там, где до этого не было ни фистинга в театре, ни гениталий на музейных фотографиях.

Ян Фабр – седой красивый мужчина. Он аккуратно одет и пострижен. Он эстет, окруживший себя изящными людьми и предметами, как настоящий бельгиец. Десять лет назад он построил на месте сгоревшего театра свою огромную лабораторию, в которой мы сидим. Вход в здание венчает надпись: «Только искусство может разбить твое сердце. Только китч может сделать тебя богатым». Вот так конкретно и доходчиво. Если не знать, где вы, можно подумать, что это здание хедж-фонда, интерьер которого заказали модному дизайнеру. Если не знать, что Фабр художник, может показаться, что перед вами сидит банкир – собранный, прагматичный и точный в формулировках. Вокруг него кипит офисная жизнь: одни демонстрируют гостям на технике Apple презентации с картинами и инсталляциями Фабра, другие заботливо раскладывают на стойке буклеты и альбомы, посвященные проектам Фабра разных лет, третьи проводят экскурсии по лаборатории Фабра. Комбинат. Все по делу.

– Ян, в России художника очень часто представляют человеком, который живет в творческой агонии, зависит от вдохновения, у него расшатаны нервы, он пьет. Вы – полная противоположность, у вас как будто все рассчитано надолго вперед и нет места сомнениям, терзаниям, все подчинено дисциплине. Это так?

– Я знаю пьющих художников и в Бельгии. Но я не такой. Понимаете, я давно занимаюсь искусством, я четко знаю, что хочу делать и чего делать не хочу. И это облегчает жизнь. Конечно, я сомневаюсь во многом. Когда я ставил «Гору Олимп», то до конца премьерного спектакля не был уверен, что показ не закончится при пустом зале. Но я чувствовал, что не сделать это не могу. А раз все равно смерть неминуема – жизненный выбор упрощается. Не остается времени ни на что другое, кроме того, на что у тебя стоит. Это очень дисциплинирует. Моя жизнь построена вокруг моей лаборатории. Район Антверпена, в котором мы сейчас, – моя родина, это и есть моя вселенная. Я не ставлю спектакли по всему миру, как это делает мой друг Боб Уилсон. Я работаю только здесь. Я завишу от этого места, привязан к нему. Без Брейгеля, Ван Дейка, Рубенса я – никто. Без них меня бы не было. А все они тут. 

Снизу уже пять минут доносится детский плач. Фабр улыбается:

– Это наша актриса недавно родила и ходит с ребенком на работу. Видите, это настоящий дом, мы настоящая семья. На последнем показе «Горы Олимп» я увидел, как за сценой мои воины красоты делают друг другу массаж. Меня это очень растрогало. Они живут по своим правилам, и пока длится спектакль, я почти не вторгаюсь на их территорию. На репетициях я тиран, но на самом спектакле герои и боги – только актеры. Среди них за сценой я чужой. 

– Если ваша труппа – это семья, значит, вас объединяет не только работа? 

– Только работа.

И это очень по-бельгийски. 

Рабочий полночь

За несколько дней общения с местными в Брюсселе и Антверпене я пытался хоть немного понять ментальный код фламандцев, чтобы понять и Фабра, и контекст, в котором он живет и работает. В самом деле, бельгийцы трудятся очень много. С самого раннего утра до самого позднего вечера. Отсюда большое количество нервных расстройств, случаев суицида, отсюда высокий процент одиноких людей. Жить одному – здесь не драма, а привычка, социальная норма. Гражданин страны должен приносить стране пользу. А чтобы приносить пользу – нужны силы, время, повышенное чувство ответственности, болезненное чувство времени. Поэтому жизнь в Бельгии подчинена простому правилу – нельзя сидеть без дела. Приходится постоянно работать над собой и собственными планами, которые переплавляются в графики, которые становятся реальными делами, которые приносят пользу. Вот такой дом, который построил Джек. 

Иммигрантов здесь много. Антверпен – третий город мира по многонациональности после Амстердама и Нью-Йорка. Работающий человек – будь он иммигрант или местный – уважаемый человек. Мой гид Педро (абсолютнейший двойник Ван Гога) не имеет никакого отношения к Испании, его мама просто захотела назвать сына таким красивым именем, совершенно не фламандским. И в этом тоже фламандский менталитет – на въезде в страну можно было бы золотыми буквами написать: «Мы за красоту! Мы за работу!» Педро объясняет мне национальные особенности своих соотечественников:

– Близких друзей, конечно, у меня мало. Но мы, бывает, собираемся вместе на ужин. Пьем вино, болтаем. Я знаю, что русские могут быть очень откровенны с друзьями. У нас не так. Я никогда не позволю себе поплакаться друзьям на жизненные невзгоды, пожаловаться им на свою работу, на арендодателя, показать им, что я слаб. Это у нас просто не принято. Ты должен стойко принимать сложные ситуации, решать их, а не уходить от них. Возможно, со стороны это кажется сухостью, прагматизмом, крайней степенью трудоголизма. Возможно, так оно и есть, но ты же видишь – мы очень самоироничны, мы любим комиксы и шоколад. Хотя, кто знает, может быть, это та самая сладкая пилюля, которая не дает нам сойти с ума.

Стены многих домов и в Брюсселе, и в Антверпене расписаны героями комиксов. Тут из переулка выглядывают искатели приключений Люк и Люси, тут между окон бежит Тинтин со своим песиком Снежком, а здесь от трубы до земли кувыркаются смурфы. Ежегодный фестиваль комиксов собирает миллион участников, а каждый взрослый в той или иной степени коллекционирует любимые выпуски комиксов. И это показательно.

Комикс – продукт очень кропотливой работы. И эта самая кропотливость – отдельная черта бельгийцев. Они обожают мелкую вышивку, миниатюрную живопись. Кажется, их мозг готов и может воспринимать все похожее на бисер и искусную резьбу. Они внимательны, они вникают в детали и помнят их. 

Фабр – живое тому доказательство. Его самые известные художественные работы выполнены в двух разных, но максимально кропотливых техниках. Первая – расписанные в семь слоев ручкой BIC гигантские фотографии. Вторая – объекты, облепленные панцирями жуков-скарабеев. 

На Королевской лестнице Музея старого искусства в Брюсселе на веки вечные вмонтированы семь синих пластиковых панелей авторства Фабра. Работа называется «Вглядываясь внутрь себя» («Синий час») – ночное видение художника о метаморфозах. Увеличенные фотографии взгляда человека, насекомого и птицы Фабр со своими помощниками расписывал шариковыми ручками несколько месяцев. Эффект сравним с глубиной работ Ротко. Синий цвет поглощает зрителя полностью. Слой за слоем «дешевый краситель», как называет ручку BIC Фабр, проступает, затягивает, меняет свои оттенки. Оценить эту технику можно будет и в Эрмитаже – несколько полотен Фабр создал специально для первой выставки в России. 

Что касается жуков-скарабеев – это настоящее чудо. Фабр оговаривается, что никаких насекомых он специально не травил и не умерщвлял. Изумрудного цвета панцири жуков ему миллионами доставляют из Таиланда, где они являются отходами производства. Тела жуков употребляются в пищу, а панцири никому не нужны. Никому, кроме бельгийского художника, который рассмотрел в них идеальный материал для создания своих скульптур. Терпеливо, крылышко за крылышком, Фабр облепляет переливающимся изумрудным цветом черепа, глобусы, бюсты и экспонирует их по всему миру. Но есть в этой серии и то, что невозможно вывезти за пределы Бельгии. Например, парадный Зеркальный зал из рабочей резиденции короля Филиппа, который Фабр переосмыслил в 2002 году по заказу королевы Паолы. Я стоял посреди этого зала и чувствовал абсолютную власть художника надо мной. Абсолютный оргазм. Абсолютное счастье. Центральная люстра зала и плафоны инкрустированы панцирями жуков, и это невозможно описать, невозможно передать ни через фотографии, ни через видео. Зал двигается. Он меняет цвет, когда залит солнцем. Он мечется от синего к зеленому, от зеленого к черному, от черного к изумрудному, бордовому, голубому, к мадженте. На солнце он поет, оборачивается морскими волнами, а без солнца падает на тебя торжественным звездным небом. И не двинуться с места. С задранной головой стоишь, пока не попросят на выход. И туда хочется еще. Как хочется снова и снова возвращаться в любые помещения, которых коснулась рука Яна Фабра. На первом месте среди них, конечно, его крепость – лаборатория Troubleyn.

Старые стены

Ян заваривает чай. Делает он это с домашней заботой. И этот вот мягкий в обхождении мужчина режет на себе кожу? Доводит актеров до изнеможения? Эпатирует уже несколько десятилетий всю Европу? Да, это он. Рабочая лошадь Ян Фабр – профессионально и дотошно относящийся и к своему искусству, и к своему чайнику. 

Кухня в Troubleyn уютная: диванчики, много света, выход на террасу, холодильники набиты сыром, овощами. Вежливая работница готова сделать каждому желающему сэндвич или накормить супом. А стены кухни расписаны свиной кровью – это подарок Марины Абрамович. На нижней части стен кровь как будто пожиже – собаки сотрудников вылизали.

– Ян, почему вы обосновались именно здесь? 

– Как я уже сказал, это мой родной район. Это помещение подходило мне, потому что в нем уже был зрительный зал, а также сыграло роль наличие огромного количества рабочего пространства. У нас в Бельгии мало места, поэтому периодически старые дома сносят, а вместо них строят новые. Я решил, что должен защитить себя от такой перспективы. Поэтому вживил в стены, лестницы, потолок и пол искусство, которое никак не извлечь, не перенести куда-нибудь. Люк в полу на первом этаже – звуковая связь с мастерской Боба Уилсона на Лонг-Айленде. Он пробил у себя и у меня в полу одинаковые колодцы, и таким образом мы всегда «на связи». Вот эти кухонные стены тоже не выломать, а Абрамович – очень дорогая художница – у кого поднимется рука их снести? В репетиционном зале у нас висят под стеклом пиджак и туфли Николы Теслы. Да, все русские знают, кто такой Никола Тесла, а здесь это имя почти ничего никому не говорит! Так вот, пиджак и туфли под стеклом, а в стекле отражаются лампы, которые освещают зал. Это так красиво, так символично! Ручки на дверях, росписи окон, вмонтированные в потолок инсталляции – все создано специально для этого здания и никуда не должно уйти.

– Вы так любите статичные, не движимые с места композиции! Вам должны нравиться кладбища!

– Я их обожаю! Мне было совсем мало лет, а я уже специально ходил на кладбища, ощупывал плиты, рассматривал выгравированные на них надписи. Эти постаменты, эти стелы, мрамор! Ну что вы! Это же настоящее искусство! В новых для себя городах я до сих пор первым делом иду  осматривать самое старое кладбище.

– Как будет выглядеть ваша могильная плита?

– Думаете, что у меня нет плана на этот счет? Все уже четко замерено и размечено. Это будет целая скульптурная композиция, но пока я жив – никто не узнает, что это. Вот умру – увидите! Посетите мою могилу?.. 

Привязывать искусство к месту вообще принято у фламандцев. Так, в центре собора Антверпенской Богоматери стоит золотая скульптура «Человек, несущий крест». Настоятель купил ее у Яна Фабра и объяснил это просто: «В храм ходит все меньше молодежи, и я понимаю, что церковь должна говорить с прихожанами на современном языке, должна быть понятна. На выставке современного искусства я увидел эту скульптуру Яна Фабра и сразу захотел, чтобы она стояла именно у нас в соборе». Сказано – сделано. В соседстве с триптихом Рубенса «Снятие с креста» человек, держащий крест, выглядит идеально. 

А в здании фламандского парламента в Брюсселе на каждом этаже, в каждом зале заседания – современное искусство. Ежегодно специальная комиссия отбирает картины, скульптуры и инсталляции бельгийских художников, которые приобретает для экспонирования у себя. Здесь есть и три парящие в воздухе скульптуры Фабра «Ангелы-посланники».

– Нам необходимо это для самоидентификации, – объясняет мне гид Педро. – Мы маленькая страна, но мы так много дали и так много даем Европе. И мы так любим Бельгию и все созданное у нас! Да, нам непросто, но мы и над этим работаем! 

Одна из самых выдающихся картин, из тех, которые я впервые живьем увидел в Бельгии, – полотно Питера Брейгеля Старшего «Падение Икара». Удивительной красоты пейзаж: на переднем плане делом занят пахарь, за ним – пастух, задрав голову, ищет потерявшуюся овцу, еще ниже – рыбак копошится с сетью. Корабль плывет, скалы белеют, и только где-то там, в углу холста внимательный взгляд рассмотрит ногу упавшего в море Икара. Подвиг героя подан как бытовое, которое никто не заметил.

Мне кажется, это прекрасный образ фламандского типа миросозерцания. 

В уже упомянутом венском интервью Бродского спросили, согласен ли он с утверждением Достоевского, что только через страдание человек становится человеком. Бродский ответил: «Нет, я так не думаю. Через счастье. Но это очень немногим дано».

Похоже, Ян Фабр один из тех, кто стал человеком и через страдание, и через счастье. И его подвиги заметили все.Ɔ.