Вадим Фефилов: Заметки на полях гражданской войны

У нас не было сирийских виз, и пограничникам в пустом аэропорту Дамаска мы представились российскими бизнесменами. Что нам было делать?

Если скажешь, что репортер, потребуют рекомендательное письмо местного министерства информации. Лейтенант пограничных войск Сирии вертел в руках мой паспорт, глядя на меня, как на типа из старого кинохита «Тупой, еще тупее». Какие еще бизнес-планы?! Что за инвестиции?! В его стране идет гражданская война. В моем краснокожем документе офицер видит визы Судана, Йемена, Сомали, Ирака – стран, где люди давно привыкли спать с автоматами в обнимку. Кажется, я даже чуть покраснел. Врать плохо?

Наш лихой прогноз, что в два часа ночи в аэропорту служивые, не вглядываясь в наши хлопотные биографии, шлепнут печати, не сбылся. Через несколько часов нас посадят на первый же самолет и вышлют в соседнюю Иорданию. В голове застучал популярный мотивчик: «Ты кто такой? Давай, до свидания!» На работе в московской редакции никто нас хулить не будет. Все знают, что улетели второпях, без подготовки, без виз и аккредитаций. Конечно, начальница (фея с персидскими глазами) скептически посмотрит на меня и прихлопнет длинными ресницами. Ну что же ты, не смог перепрыгнуть через голову? Вдруг вспомнилось, как однажды снимал репортаж о депортации из Софии российских дипломатов, обвиненных в шпионаже. Остроумные перцы из болгарской аэродромной службы врубили на весь аэропорт музыкальную тему из «Миссия невыполнима». Почему-то мне тогда стало неудобно за высланных. Так, надо что-то делать.

Оперативное совещание было коротким. Продюсер съемочной группы Егоров, бывший профессиональный моряк, предлагал тупить дальше и настаивать, что мы русские предприниматели. Он обнаружил крепкий стул, сел и стал дозваниваться в российское посольство. Мы с оператором, невозмутимым паном Бодячевским, нашли на втором этаже приграничной зоны пустой, но работающий бар. Нам мгновенно принесли кофе и сигареты. Хлебнув арабской горечи, я вступил в срочную переписку с ближневосточными и африканскими друзьями через социальные сети. Уже через полчаса знакомец в далеком суданском Хартуме чирикнул мне несколько номеров телефонов местных важных людей. Оказывается, в четыре часа утра во времена большой смуты в стране мало кто спит. Отозвался высокий функционер сирийского министерства информации. Даже на гражданской войне телефонное право никто не отменял.

Теплая ночь уже сдавала свои позиции рассвету, когда мы вышли из тусклого здания аэропорта и услышали грохот боя где-то под Дамаском. Несколько раз на городских улицах наш древний «мерседес» останавливали автоматчики. Джинсы, бейсболка, «калашников» – столичный дресс-код дамасских чекистов. Таксист повторял, что везет русских, и нас сразу пропускали.

Думаю, в этой нервной обстановке так просто они бы восприняли еще только китайцев. На заседаниях Совета Безопасности ООН российские и китайские представители блокируют любые инициативы, направленные против Сирии. Как выразился наш прямой, как канат, продюсер Егоров: «С*ым, понимаешь, против шквалистого ветра, и пока не забрызгало!»

Пока не забрызгало, но стоит ли этим гордиться? – раздумывал я, засыпая на пару часов в прокуренном отеле под стрекотание старого кондиционера.

* * *

О чем надо позаботиться в первую очередь на войне? О правильных документах.

Мы подъехали к старой многоэтажке в деловой части Дамаска, где на входе уже примелькавшийся бруствер из мешков с песком для защиты от пуль и осколков. На пятом этаже министерства информации приятная женщина средних лет посмотрела укоризненно (врать на границе было нехорошо!) и без проволочек выдала нам бумагу-аккредитацию. Точнее, не нам, а в руки специальному переводчику и проводнику N. Он будет нас везде сопровождать. Ну пусть не везде, а там, где более или менее безопасно.

Мы быстро договариваемся с переводчиком N., что в древний город Хомс, где идут «ожесточенные бои за каждый квартал, а повстанцы укрываются в старых катакомбах», мы все-таки поедем. Нам повезло, что у N. характер оказался отважный. Видимо, сыграло роль и то, что продюсер Егоров, поблескивая золочеными очками, сообщил N., что мы не останемся перед ним в материальном долгу.

Итак, мы на гражданской войне, у нас есть правильные бумаги, и мы можем исследовать особенности сирийского противостояния. Режим президента Башара Асада оказался не таким строгим, как я себе его представлял.

У меня есть с чем сравнивать. Когда самолеты НАТО бомбили Югославию, сербские власти депортировали репортера, моего напарника, лишь за то, что он записал пару фраз на телекамеру, стоя рядом с нашим отелем в центре Белграда. И не было, конечно, у него на этот пустяк специального разрешения. Мой соратник посчитал, что у дверей родной гостиницы он сможет записать пару фраз для своего телерепортажа и «без долбаной бумажки из Минобороны». Но нет, тут как тут оказался югославский спецстукачок в гражданском, но с важным удостоверением. До этой неприятности каждое утро мы с напарником шагали в пресс-центр югославского силового ведомства и писали просьбу выдать нам дозволение снимать видео в такой-то день в такой-то отрезок времени в таком-то конкретном месте сербской столицы. После съемок необходимо было отнести отснятую кассету на проверку военному цензору. Через час-два ее выдавали в запечатанном пакете с печатью «Дозволено». Так мучились все тележурналисты мира в столице СФРЮ. Однако вся эта канительная бюрократия не уберегла президента Милошевича от ареста и смерти в гаагской тюрьме.

Из состояния сонного утреннего грогги меня вывел проводник N., ехавший на переднем сиденье нашего японского, почти нового и довольно резвого мини-вэна. Он указывал через стекло машины куда-то вверх. На скорости сто пятьдесят километров в час мы мчались по идеальному сирийскому автобану. «Смотрите, вон на горе огромный памятник отцу нашего президента Хафизу Асаду. На днях его пытались разрушить, но армия отбила атаку!»

Вдоль пустынной трассы желтая степь с низкими темно-зелеными кустарниками, переходящая в низкие голые горы и вновь обращающаяся в подобие то ли пустыни, то ли степи. От Дамаска до ливанской границы, где находится третий по величине город страны Хомс, менее трех часов. Проводник хоть и зевая, но все же поэтично рассказывает, что «все вот эти кафе и рестораны вдоль еще недавно оживленнейшей трассы с раннего утра были полны проезжими сирийцами и иностранными туристами, балагурящими, курящими сигареты и кальяны, пьющими кофе и наслаждающимися тающими во рту восточными сладостями, а сейчас, видите, никого! На двести километров никого! Пусто! Ну и кому была нужна эта, факинг шит, революция?»

Внезапно водитель резко тормозит. Прямо перед нами перевернулся грузовик с арбузами. Черная трасса мгновенно заблистала зелеными и красными цветами.

Я крикнул оператору: «Снимай!» Неожиданно откуда-то позади нас вынырнули из двух джипов и побежали люди с автоматами. Военные в штатском угрожающе замахали руками и оружием, и Саша раздраженно бросил телекамеру на свое сиденье в мини-вэн. Мы продолжили путь, а проводник N. стал объяснять, что такие трассы, связывающие важнейшие города страны, постоянно и незримо контролируют военные и спецслужбы. Круглыми сутками они разъезжают по дорогам в неприметных автомобилях – наблюдают и пресекают любые передвижения оппозиции. «Конечно, они не хотят попадать в объективы телекамер, они хотят попадать в бандитов из своих автоматов...» – политический настрой нашего сирийского спутника виден невооруженным взглядом. Для N. сирийская оппозиция – это кровавые убийцы, бандиты, иностранные наемники. Никак иначе. Я давно уже в подобных конфликтных местах перестал вступать в дискуссии с убежденными в своей правоте местными жителями. Во-первых, это может помешать моей работе. Во-вторых, это может представлять угрозу безопасности моей группы. Ну и, в-третьих: а вдруг это правда – то, что они говорят?

* * *

Конечно, мне хочется записать интервью с кем-то из лидеров вооруженной оппозиции или с простыми повстанцами. Однако для этого надо иметь очень четкие договоренности в «подполье». Пока же в Сирии у меня договоренности только с N. И конечно, можно нарваться на таких, кого позиция российских властей не устраивает. Я для них буду не журналистом, а просто русским, представителем государства, поддерживающего диктатора.

Мои опасения частично подтверждают мои новые знакомые. Я сижу в бронежилете на корточках перед единственными жильцами разбитого вдребезги района Хомса. Боевиков регулярная армия отсюда уже вытеснила. Семья строителя Ахмада Далюля (жена с измученным лицом и двое детей) несколько недель не выходила из своей квартиры на первом этаже. Ахмад рассказывает, что несколько раз к нему заглядывали партизаны, некоторые говорили на незнакомых ему языках. Показывает, что они были с длинными бородами.

По мнению нашего собеседника, «они воюют в первую очередь за чистый ислам, а уже во вторую – за демократию. А может, демократия им даже не нужна».

Выходим на улицу, где нет ни одного уцелевшего здания. Мне хочется написать в «твиттере» что-нибудь пошлое, вроде: «Сирийский Хомс. Так выглядит преисподняя революции». Слава Богу, здесь нет мобильного интернета.

В Хомсе мы находим представителя Сирийского Красного Креста Ахмеда Хасана. Городская улица, где находится его офис, совершенно цела, но он просит из соображений безопасности не показывать в нашем репортаже виды дома. Уже убиты несколько сотрудников организации. Неизвестные иногда стреляют даже в кареты скорой помощи.

Хасан показывает мне списки похищенных в городе людей. Их около тысячи. Большинство, по его мнению, уже мертвы. На старом толстом мониторе компьютера он показывает фотографии тел заложников. Этот мужчина со связанными руками задохнулся от пластикового пакета на голове, другому отрезали уши и конечности, и он истек кровью, еще одного запытали до смерти электрическим кипятильником, и так далее, и так далее. По словам Ахмеда Хасана, это делают бандиты, не дождавшиеся от родственников выкупа. Он считает, что большое количество уголовников объединилось не в отряды, а скорее в банды и воюют в собственных интересах.

Ахмед Хасан с помощниками едет что-то уточнять в семьи, где есть похищенные родственники, и мы присоединяемся к нему. Сначала – в семью местных христиан. Заводим разговор с семейной парой средних лет. Они сразу начинают плакать. Их восемнадцатилетнего сына Ехью Исса похитили прямо рядом с домом и увезли на машине неизвестные. Мать, рыдая, спрашивает: «Ну почему они его забрали? Он был очень слаб и болен, просто сидел рядом с домом...» Через несколько домов заходим в другую семью пожилых и безутешных людей по фамилии аль-Хамза. Они алавиты, то есть принадлежат к той же очень распространенной в Сирии религиозной секте, что и клан президента страны. У них горела квартира от попавшего снаряда, и, когда они выносили вещи на улицу, какие-то вооруженные люди на машинах стали стрелять и убили двух сыновей, сорокалетнего Ахмада и тридцативосьмилетнего Мохаммеда. Двух других – двадцатишестилетнего Васима и двадцатилетнего Ияда – увезли с собой насильно, то бишь похитили. Теперь у стариков нет ни своего жилища, ни четырех сыновей.

* * *

Позвонил редактор вечернего новостного выпуска из Москвы. «Западные агентства сообщают со ссылкой на руководство ООН, что есть информация о правительственных войсках, использующих детей в качестве «живого щита». Попытайтесь разузнать, в чем дело, хорошо?»

Аккурат во время звонка мы с паном Бодячевским и Егоровым прячемся на крыше многоэтажного здания на центральной площади Хомса. Она совершенно пустынна и раскалена полуденным солнцем. Следующий микрорайон в руках повстанцев. С той стороны работают снайперы мятежников. По улице мимо брошенной резиденции губернатора на огромной скорости промчался бронированный внедорожник полиции. По рации сидящему с нами на крыше офицеру прорычали, что еще одного бойца снайпер подстрелил. Внизу во внутреннем дворике в песочнице спокойно играют дети. Лет восьми-десяти. Их щебетание часто перекрывают автоматные и пулеметные очереди. Кто в кого стреляет на окружающих улицах, непонятно. На языке военных это называется «тревожащий огонь».

Сенсационные сообщения о зверствах в Сирии нередко исходят от неуказанных источников и без конкретной привязки к местности. Видимо, это и есть пропаганда. Мы уже более двух недель в провинции Хомс, но еще не видели здесь ни одного западного журналиста.

От скуки сползаем в люк и осматриваем девятый этаж нашего здания, стоящего на линии фронта. Видимо, дом сдавался в аренду множеству организаций, и сотрудники покидали его в страшной спешке. Все двери настежь. Почти все окна прострелены. На полу стекло, шелестят на легком сквозняке листы формата А4, какие-то папки. На столах в комнатах современные компьютеры и ноутбуки, не тронутые солдатами. Я заглянул в один офис и обомлел. Это была мастерская художника. На стенах множество картин с видами прекрасной довоенной Сирии. И масло, и акварели. За год ожесточенных боев никто ничего отсюда не утащил. Вспомнил, что сообщения о мародерстве сирийских солдат чуть ли не ежедневны.

В этот момент мне позвонил далекий знакомый из Москвы по какому-то тамошнему лилипутскому делу. В приступе откровенности рассказываю, где я и что вижу. Реакция неожиданная: «Прихвати и мне картину, плиз!»

* * *

Честно говоря, на третью неделю пребывания на гражданской войне в Сирии мои симпатии склонились на сторону правительства. Понимаю, что это непрофессионально. Осознаю, что за много десятков лет пребывания у власти отца и сына Асадов их клан до самого шайтана надоел многим сирийцам. И конечно, меня раздражает самоуверенная риторика нашего N. Но что же будет, если президент Башар Асад все-таки проиграет?

После недавней победы революции на юге Йемена исламисты сожгли все ночные клубы и дискотеки, а женщины, ходившие в джинсах и майках, теперь почти поголовно носят черные, скрывающие лица абайи. Вспоминаю и сомалийский Могадишо: за неделю пребывания там я ни разу не видел женщин с открытой головой без накидки. А на чудом добытой мною кинохронике дореволюционной двадцатилетней давности девушки катаются на велосипедах по тому же Могадишо с парнями и в легких платьях. И как же счастливо они смеются! Так же и в Дамаске сейчас в спокойных районах полно девушек в джинсах и кроссовках. В некоторых ресторанах в жару можно выпить холодного пива. В христианских кварталах столицы Сирии в уличных магазинчиках вполне приличные ром и виски. Естественно, дело не в летних платьях велосипедисток, не в джинсах и не в алкоголе, но все же...

Я по-прежнему не теряю надежды попасть в стан оппозиционеров и записать интервью с обратной точкой зрения на происходящие события. Конечно, в мои репортажи редакторы наших новостей вставляют кусочки интервью представителей оппозиции «для противовеса», но мне кажется, что это все не то. Эти интервью записаны в основном за пределами Сирии – в Ливане или Турции.

Неожиданно через мои далекие связи в соцсетях у нас наклюнулась новая проводница А. Со связями в оппозиции. В Дамаск на знакомство с А. и ее возможностями пришлось отправить одного продюсера Егорова с маленькой непрофессиональной видеокамерой. Через несколько часов, когда я на страшной жаре шагал по лесной тропе с двумя автоматчиками вдоль сирийско-ливанской границы, на моем телефоне прошелестело эсэмэс с отчетом: «Оппозиционный проводник хочет за свои услуги в два раза больше денег. Что-то может организовать, но лично к боевикам ехать боится, то есть без гарантий. Вполне возможно кидалово. Ну и на хрена она нам нужна?»

Мне захотелось плюнуть, но было так жарко, что плеваться было нечем. Я зашагал дальше. Впереди еще неделя, а может, две в командировке. Может, все-таки отыщем эту «другую точку зрения»? А возможно, эта «другая сторона» скоро здесь всех сама найдет?

* * *

В Дамаске перебрались в другую гостиницу. Сейчас трудно понять, где можно нарваться на неприятности. Никто не удивляется автоматной стрельбе в соседнем квартале. Мы были в гостях у сирийского бизнесмена, долгое время жившего в Одессе. Вернулся он недавно с женой-украинкой и детьми, Борисом и Наташей. Как-то днем ехали по пригородному шоссе, и из двухэтажного дома кто-то начал палить из автомата. Пуля попала супруге Светлане в сердце. Мохаммед растерянно показывал мне окровавленный украинский паспорт Светы.

Наш отель находится в христианском квартале. Рядом две церкви и несколько ресторанчиков с европейской кухней. Лавки с пыльной сувенирной всячиной. У хозяев в глазах тоска: из-за отсутствия туристов бизнес вот-вот рухнет. Богатые люди уехали в тихую Европу или соседний веселый Ливан. Говорят, в Бейруте можно часто видеть «майбахи» и «бентли» с сирийскими номерами. Хозяин нашего отеля сказал, что в городе идут сплошные аресты и «тотальные зачистки». Не знаю, правда это или нет.

По крайней мере, нашего нового знакомого Хасана Абдула Азима силовики не трогают. Между тем он, как говорят, то ли второе, то ли третье лицо в оппозиции. Договориться об интервью с ним оказалось неожиданно просто. Нам потребовался всего день, чтобы его найти. В назначенное время приехали в один из кварталов Дамаска и в типовом доме без труда нашли крохотный офис оппозиционера. Профессорского вида старичок, между прочим, и в Москве был в составе делегации сирийской оппозиции, и с Генсеком ООН не раз встречался. Я интересуюсь, возможны ли переговоры с властями в ближайшее время. Хасан Абдул Азим в разговоре с нами «рубит», что называется, «с плеча», глядя прямо в телекамеру.

– Ну какие могут быть переговоры между жертвой и палачом? Это невозможно! Единственное предварительное условие для начала серьезных переговоров – уход президента Асада и его приспешников! В условиях насилия, арестов и политических убийств выход из кризиса найти нельзя!

Во всех кошмарных событиях сирийской революции глава Национального координационного комитета (так в визитке написано) обвиняет власти.

– Мы хотели участвовать в независимом расследовании массового убийства жителей деревни Хула, но нас не пускают туда. На ком лежит вина? Однозначно виновато правительство!

Думаю про себя, что в любой российской кавказской республике, где в горах действуют мятежники, власти вряд ли позволили бы оппозиции высказываться столь жестко и столь открыто.

* * *

– Алло, если ты меня покажешь в твоем репортаже, я тебя убью! – говорит, улыбаясь, парень в майке итальянского футбольного клуба, в пляжных тапочках и с автоматом. Мы снимаем позиции правительственных военных. Солдаты стараются не попадать в кадр. Говорят, что оппозиционеры «увидят по телевизору и могут убить родных». А вот боевики оппозиции на роликах в интернете свои бородатые физиономии не скрывают.

До последнего момента я считал, что и правительственные чиновники недоступны для прессы, но ура! Нашему проводнику N. удалось договориться о встрече с губернатором самой большой и беспокойной провинции страны под названием Хомс. Именно с него надо спрашивать за то самое массовое убийство жителей деревеньки Хула, о котором говорил оппозиционер Хасан Абдул Азим. Если это правда, то мы сейчас едем к одному из главных изуверов и извергов «кровавого режима».

– Губернатор контролирует здесь все. О-о-очень влиятельный человек! – важно произносит N.

Наш мини-бус огибает огромный городской стадион. Везде укрепления из мешков с песком. Машина заскакивает в открытые ворота неприметного белого особняка, и ворота тут же закрываются. За высоченным забором видны несколько многоэтажек. Сразу за ними стреляет танк и тяжело бьют два-три пулемета. Любопытно, как этот губернатор все здесь контролирует, если рядом с домом, где он собирается давать интервью, идет бой.

«Добрый день!» – говорит пожилой человек в идеально сидящем сером костюме и дорогих туфлях. Говорит по-русски. Губернатор Гасан Абд Аль-Аль получил высшее инженерное образование в советском Ленинграде. Пьем чай и говорим о делах в регионе. «Вурдалак и людоед» оказывается симпатичным дядькой с грустными глазами. Возможно, я попал под обманчивый эффект «теплоты от близости к власти», но вот и пан Бодячевский, настраивающий телекамеру, шепчет мне: «А наш клиент-то совсем на профессора Мориарти не похож...»

Спрашиваю губернатора о массовом убийстве в той самой деревушке Хула.

– Ооновцы на следующий день туда ездили. Мы узнали подробности от них. Понятно, что это не армия сделала. Там люди были убиты холодным оружием, плюс контрольные выстрелы. Все жертвы посчитаны.

– Сколько жертв?

– Сто восемь, из них тридцать четыре ребенка.

– Как вы оцениваете силы мятежников?

– Порядка семисот бандитов в городе и около десяти тысяч по предместьям. Ну и, конечно, их родственники поддерживают – еда, лекарства и так далее.

– Кто они? Чего хотят?

– По вероисповеданию – мусульмане. Этих бандитов нельзя назвать оппозицией. Оппозиция должна иметь программу и добиваться реформ, чтобы в стране стало лучше. Те, кто убивает людей, разрушает инфраструктуру, сеет хаос, – разве это оппозиция? Это бандиты.

Возвращаемся в Дамаск. В аэропорт и в Москву. Размышляю о том, что гражданский начальник, не убегающий из города, где идут уличные бои, в любом случае вызывает уважение. За прошедшее лето некоторые сподвижники президента перешли на сторону оппозиции или бежали из страны, но пока остаются такие люди, как губернатор Аль-Аль, сирийский режим вряд ли капитулирует.С