Николай Усков: Русский путь

1913 год был последним мирным годом царской России, по которому до сих пор сверяют успехи и неудачи страны. В 1913 году увидела свет «Весна священная» композитора Игоря Стравинского. Она стала абсолютной вершиной дореволюционного музыкального, визуального и пластического искусства. Этому юбилею мы посвятили ряд материалов нашего мартовского номера.

Кроме того, 1913-й – год триумфального трехсотлетия дома Романовых. Его четырехсотлетие, которое мы отмечаем в 2013-м, уже скорее трагическая дата. Оглядываясь назад, мы понимаем, что вопреки революциям и потрясениям XX века, в которых сгинула в том числе и значительная часть семьи Романовых, Россия как была автократической страной, так ею и остается. Проклятые вопросы русской жизни не только не сняты. К ним добавились апатия и разочарование.

Прошедшей зимой нам с Ксенией Соколовой случилось ехать на машине из Москвы в Петербург. Как всякая дорога в России, этот путь проходил не только в пространстве, но и во времени – от Москвы XXI века до глуши Тверской губернии, благополучно оставшейся в веке XVII, от одного призрака прошлого – к другому.

«Един, оставлен среди природы пустынник! Вострепетал. «Несчастный, – возопил я, – где ты? Где девалося всё, что тебя прельщало? Где то, что жизнь твою делало тебе приятною? Неужели веселости, тобою вкушенные, были сон и мечта?» – этим словам Радищева 223 года. Примерно то же думал я, сидя в бесконечной пробке из фур на трассе Москва–Санкт-Петербург. «Несчастный, – возопил я, – где ты?» «Вышний, блин, Волочёк», – процедила Ксения Соколова.

Радищев путешествовал летом, мы с Ксенией отправились в путь зимой. Тем не менее наши ощущения мало чем отличались от радищевских. Запруженная машинами битая дорога, ветхие хижины с полузаколоченными окнами (нет, люди там живут, просто они так греются), редкие, ковыляющие по сугробам согбенные сограждане и полное отсутствие остро необходимого в таких условиях алкоголя решительно во всех ресторанах и кафе вдоль дороги – словом, всё сообщало путникам антигосударственные мысли невероятной разрушительной силы.

На Радищева, двигавшегося с другой стороны, эти мысли обрушились в районе деревни Любань, всего в восьмидесяти пяти километрах от Санкт-Петербурга. Устав от неровностей дороги, дедушка российского революционного движения вылез из кибитки и пошел пешком. На беду царскому самодержавию Александр Николаевич встретил русского мужика и имел с ним беседу об ужасах крепостничества. Не вышел бы из кибитки, может, как-нибудь бы и обошлось. Увы, не обошлось. «Вдруг почувствовал я быстрый мраз, протекающий кровь мою, и, прогоняя жар к вершинам, нудил его распростираться по лицу. Мне так стало во внутренности моей стыдно, что едва я не заплакал». Там, в Любани, родилась российская интеллигенция, точнее, ее главный атрибут – комплекс вины перед угнетенным народом, который вскоре взлелеет разнообразных чудищ, постепенно разрушивших и старую Россию, и ее патриархальный народ.

Радищев – провозвестник страшного краха страны – явился, казалось бы, в момент ее наивысшего триумфа – в век Екатерины. Пушечные салюты в честь побед нашей армии и флота гремели тогда едва ли не каждую ночь, а императрица мечтала о том, что ее одиннадцатилетний внук сядет на трон возрожденной Византии. Для чего и крещен был Константином.

Другой русский император, уже почти закрепивший за собой Константинополь, – Николай II (Константинополь должен был отойти России по соглашению с Антантой) – на той же проклятой дороге, пытаясь прорваться к семье в Царское Село, но угодивший в западню, устроенную восставшими солдатами и железнодорожниками, принимает решение об отречении. «Ночью повернули с Малой Вишеры назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми восставшими» – это та самая Любань, где столетием раньше родилась российская интеллигенция – «Поехали на Валдай, Дно и Псков… Стыд и позор!» Эти слова Николай II записал 1 марта 1917 года, девяносто шесть лет назад. Российской империи оставался один день. Где-то в Старой Руссе царский поезд сделал короткую остановку. Здесь Николай II получил ответные телеграммы командующих фронтов на свой запрос об отречении. Все командующие высказались «за».

Старая Русса – мелкий провинциальный городок Новгородской губернии, известный, пожалуй, лишь тем, что там Федор Михайлович Достоевский писал роман «Бесы» про прямых наследников Радищева. Теперь победившие бесы, хмуро злорадствуя, смотрели на царский поезд, зачем-то остановившийся на заснеженной пустой станции.

Русса известна с XI века как «Роуса». Не напоминание ли это о варягах ruotsi – руси, которые дали имя самой стране, основали династию, правившую Русью до конца XVI века и на исходе своем породнившуюся с Романовыми?

За дорогой Радищева, Достоевского и Николая II лежит куда более древний путь – из варяг в греки, по которому, в частности, в 882 году прошли драккары конунга Ольгерда завоевывать Киев. Одним из волоков на этом древнем пути был и тот самый Вышний Волочёк, где мы с Ксенией Соколовой угодили в бесконечную пробку и бесконечную же апатию. Круг замкнулся.

Путешествие в российском пространстве и времени станет темой многих номеров этого года. Помимо мемориальных материалов, посвященных «Весне священной», в мартовской книжке мы публикуем два других важных текста о путешествии из настоящего в прошлое – интервью Альфреда Коха, влиятельного чиновника эпохи Ельцина, разгромившего НТВ при раннем Путине, а также личную переписку Михаила Ходорковского и Ксении Собчак, которые размышляют о том, что они пережили за последние двадцать лет.С