Сергей Николаевич: Галина Тимченко. Голова Медузы
Почему-то я представлял себе ее совсем другой. Ведь судишь о человеке в основном по каким-то его публичным высказываниям или громким поступкам. Или прислушиваешься к мнению друзей и коллег. В данном случае мнение было единогласным: Галина Тимченко – профессионал экстра-класса. За ней школа «Коммерсанта» времен расцвета, эпохальная история Lenta.ru, команда журналистов, которую она собирала с азартом и тщанием прирожденного коллекционера. При этом никаких звездных замашек, никаких тщеславных позывов зарезервировать себе место поближе к софитам, камерам и сильным мира сего. Да, может быть жесткой, непреклонной, нелюбезной. Да, в редакции «Ленты» долгие годы бытовала любимая присказка: «А теперь иди и скажи это Тимченко». В смысле, если хочешь быть проглоченным сразу вместе с новыми кедами, давай, друг, дерзай! А мы здесь покурим и, может быть, даже напоследок услышим твой придушенный писк. Все знают, что Галине лучше не объяснять про права на личную жизнь и гарантированный Конституцией РФ отдых. Она привыкла работать по двенадцать-пятнадцать часов в день и не очень понимает, как может быть иначе. Зато когда полтора года назад ее уволили из «Ленты», не раздалось ни одного злорадного голоса, ни одного лакейского комментария в фейсбуке. Все видели, как она вела себя в этой ситуации. Все понимали, что если можно вот так, без всякого повода и объяснений выставить за порог саму Тимченко, то что же говорить об обычной журналистской плотве, копошащейся в мутных водах отечественных СМИ.
Она не стала публично проклинать нестойких владельцев «Ленты». Тихо собрала вещи и ушла, оставив на память своему преемнику почетную грамоту в рамке, выданную ей за заслуги и подписанную руководителем Федерального агентства по печати Сеславинским. Вместе с ней ушли еще семьдесят человек, сделавшие Lenta.ru cамым цитируемым медиаресурсом в истории российского интернета. Ну а дальше, как сказано в одной известной пьесе, тишина.
То есть время от времени какие-то слухи возникали, и даже раздавались призывы устроить массовый краудфандинг в пользу бывшей команды «Ленты». Но Галина – гордая женщина. Она не станет претендовать на деньги, которые могли бы помочь больным СПИДом или изменить судьбу брошенных детей. Чужого ей не надо. И про достоинство профессии тоже не забывает. Даже когда речь зашла о финансировании нового проекта и ей впрямую задали вопрос, а чем, собственно, он будет отличаться от обычной желтой прессы, ответила строго: «С таким же успехом можно спросить балерину, чем она отличается от стриптизерши. Какое-то сходство наверняка есть, но уровень мастерства и задачи другие».
Нет, конечно, Тимченко – никакая не балерина. Но есть в ней какая-то внутренняя музыкальность. Это можно почувствовать только при личном общении. В этом умении строить фразу, в этом невесомом туше, с которым она разыгрывает те или иные сюжеты и темы. Во время нашей беседы мне все время хотелось спросить ее: не училась ли она когда-нибудь музыке? Из нее наверняка могла бы получиться классная пианистка. С ее гордой осанкой, безупречным слухом на фальшь, с ее мягким напором и непреклонной убежденностью в собственной правоте.
Галина Тимченко – это Марта Аргерих российской журналистики. Женщина, не просто исполняющая чужую музыку, но способная создавать свою реальность, наполняя ее новыми смыслами и голосами. Meduza – это, конечно, абсолютно авторское произведение. Песнь неустрашимой валькирии, прикинувшаяся очередным информационным медиапроектом. Это она придумала концепт существования российской редакции в ближнем зарубежье. Это под ее имя нашлись деньги и инвесторы. И это она настояла на строгом готическом шрифте логотипа, вызывающем незамедлительные ассоциации с титульными листами вагнеровских партитур или обложками романов Томаса Манна.
Разумеется, от нового проекта Тимченко ждали сенсации, но так и не дождались.
Те, кто приготовился услышать революционный набат, раздающийся с балтийских берегов, были скорее разочарованы. Тон нарочито бесстрастный и на российский вкус даже слишком политкорректный. Все новости более или менее общеизвестные. Эксклюзива сравнительно немного. И весь он какой-то опять же пресноватый, как латышский сыр с тмином, который с недавних пор запретили к употреблению в нашем отечестве. Я говорил со многими людьми, живущими в Риге и окрестностях. По их мнению, Meduza существует даже слишком автономно и дистанцированно. Местные истории и персонажи редакцию почти не интересуют. В общественную и политическую жизнь Латвии Meduza никак не вмешивается, предпочитая любимую мизансцену «над схваткой». С таким же успехом Тимченко и ее команда могли обосноваться где-нибудь в Таллине, Берлине или на Канарах.
Наша встреча состоялась в Москве. Домой она по-прежнему регулярно наезжает, несмотря на свою нынешнюю рижскую прописку. Был чудесный августовский день догорающего, но еще не остывшего лета. Мы пили просекко на Цветном бульваре, и, глядя на Галю, меня не покидало чувство, что справедливость все-таки существует, что все, что ни делается, к лучшему. Что профессия, если она есть, тебя никогда не подведет и что настоящий талант всегда преодолеет сопротивление враждебных обстоятельств и сил, всегда победит. Что-то такое, только, может быть, в менее пафосных выражениях, я поторопился ей выдать, перед тем как задать ключевой вопрос. Почему Рига?
– Когда мы начинали, я говорила, что, если потребуется для работы, мы и в Албанию поедем. Конечно, это так и не так. Во-первых, русский язык – это очень важно. По некоторым данным, до семидесяти процентов жителей Латвии говорят в семьях по-русски. Много смешанных семей. Русский не очень знают только очень молодые люди. Да и они его понимают, но иногда просто стесняются разговаривать. Очень часто слышу такую просьбу: «Можно, вы будете говорить по-русски, а я буду отвечать по-английски?» С языковой проблемой я столкнулась еще во времена «Ленты», когда общалась с русской редакцией «Немецкой волны» и делала по их заказу контент-анализ. Не в упрек моим коллегам могу сказать, что постоянно обнаруживала в их текстах совершенно чудовищные лингвистические и стилистические ляпы. Именно тогда я поняла, что, если постоянно вращаться в чужой языковой среде, родной язык начинает уходить. Этого нам нельзя было допустить.
Во-вторых, как сказал один мой хороший приятель, Латвия – единственная европейская страна, где русские никогда не будут себя чувствовать «нежелательными элементами» или «подозрительными эмигрантами». Нам всем здесь гарантирована некая «презумпция невиновности». Легко представить, с каким количеством организационных проблем мы столкнулись, а если к этому добавить еще бытовую неустроенность или психологический дискомфорт, который всегда возникает на первых порах, когда живешь в чужой стране, то было совсем непросто. Но латышские власти к нам проявили максимум лояльности и гостеприимства. Был даже звонок из МИДа с предложением помочь. Мол, мы все были читателями «Ленты», хорошо вас знаем, какие у вас пожелания? К счастью, их помощь нам не потребовалась.
И еще очень важное обстоятельство: к моменту нашего переселения в Латвию я немного знала эту страну. Спасибо Алексею Венедиктову, который впервые привез меня сюда в 2009 году. Так получилось, что после этого я стала время от времени наведываться в Ригу на выходные к друзьям, на Рождество, просто погулять по побережью. Я ни разу не бронировала себе отель. Даже если приезжала ненадолго, старалась снять квартиру. Стоило это сущие гроши, что-то около сорока евро в сутки за роскошные хоромы на самой красивой улице мира – улице Альберта. И вот представьте себе: вечер, почти уже ночь. После бесконечного рабочего дня, аэропорта, полета, прилета, такси я открываю своим ключом кодовый замок, вхожу в дом, распахиваю дверь на свой прекрасный балкон. Слышу, как дождик барабанит по крыше. Кто-то на велосипеде проехал под окнами. Машина завернула за угол, и вдруг на меня накатывает: «Я дома!» И, кажется, я даже произношу вслух эти слова, от которых делается легко и спокойно.
Со мной такое было только один раз, извините за нахальство, на даче Чуковского в Переделкине. Когда входишь в дом и понимаешь: вот место, где ты должна жить, – вот эта люстра, сделанная из коробки из-под торта, вот эта продавленная кушетка, покрытая старым пледом. И вид из окна – здесь все твое. И странно, что ты тут не живешь. Именно так у меня было с Ригой.
Надо сказать, что поначалу «Медуза» поселилась далековато от центра. Почему-то был выбран самый унылый и неблагополучный район Спикери, за который сейчас активно взялись власти города, вознамерившись превратить его в стильное и модное место. Но пока это планы, а сегодня в его ландшафте доминируют заброшенные склады, закопченные кирпичные стены и потухшие трубы. На этом фоне легче представить себе пролетариев из романа «Мать», чем московских хипстеров, затеявших новый медиапроект. Даже название улицы Московская (в просторечии – Москачка), так всех веселившее и радовавшее, быстро потеряло свое обаяние. Не говоря уже о том, что меню местной забегаловки, состоящее в основном из свекольника на кефире и гороха со шпеком, быстро приелось. Но самое главное – Галя вдруг отчетливо поняла, что ее команда, как и она сама, давно переросли привычные параметры Оpen Space. Это в России было легко сочинять, обсуждать, дружить и ругаться гуртом. Общинное, колхозное сознание диктовало и сам стиль существования на юру, открытом всем взглядам и ветрам. В Европе принято дорожить суверенным пространством. Туда не полагается заходить без спросу. Речь шла даже не о метраже и престиже, а о новых правилах жизни. По счастью, «квартирный вопрос» разрешился быстро. Илья Красильщик, издатель «Медузы», отчаявшись в какой-то момент обжить огромную семикомнатную квартиру, снятую в самом центре на улице Валдемара, предложил переселиться туда. В ходе ремонта выяснилось, что это как раз тот дом, где жил великий Михаил Таль. И даже кажется, что это его квартира и есть.
За это время были сделаны и другие открытия: например, выяснилось, что при закрытых дверях гораздо удобнее проводить совещание или что теперь необязательно бежать в соседнее кафе, чтобы сделать кому-нибудь втык.
– Но прежде всего нам хотелось избавиться от заклятия «Ленты». Я все время себя спрашивала: а не скатываемся ли мы опять в прежнюю стилистику? Мне не нравятся медиа, зацикленные на одном человеке, на одной интонации, на одном приеме. В «Ленте» у нас был чудовищно авторитарный режим. И когда мы запустили «Медузу», я сознательно отошла назад в надежде, что вот сейчас появится какая-то молодая шпана, которая меня окончательно подвинет. Пока этого не произошло, но у меня есть несколько человек, которые умеют совершенно гениально придумывать новые форматы. Они не читают отчеты по всяким новейшим медиатрендам, совсем не интересуются интернет-модой. Они просто так много во всем этом варятся, что инстинктивно чувствуют, что нужно именно сейчас делать. Смешно, но мне впервые в жизни пришлось какое-то время поработать клушей-наседкой, распростершей крыла и защищающей своих птенчиков от нападок и критики. Ведь костяк «Медузы», который состоит из бывалых корреспондентов, довольно скептически относился к разным нововведениям. Помню, какой вопль вызывала идея пересказать общение Путина с журналистами в десяти предложениях. Как это возможно?! Или формат «На самом деле – нет». Это когда активно формируется и внедряется новый миф – например, что нефть рано или поздно начнет дорожать, а мы тут же даем наш комментарий. И это работает, если сделано не пошло и со вкусом.
Со вкусом, впрочем, случаются сбои. Всем памятен скандал со статьей о домашнем насилии, где промелькнули сексистские «телочки», вызвавшие целую бурю. Уверен, что во времена «Ленты» их бы никто не заметил. Подумаешь! Ну пошутили, ну и что? Но теперь, когда «Медуза» позиционирует себя как европейский медиаресурс, шутки ниже пояса больше не проходят.
– Мы два дня ругались, – рассказывает Галя, – редакция разделилась ровно пополам. Но все-таки пришлось извиниться, хотя, может быть, не так быстро, как того от нас требовали московские феминистки.
Ее потом долго терзали на эту тему. И на торжествах в Осло, где ей вручали премию, и в Берлине, куда ее позвал Фонд Генриха Белля обсуждать проблемы российской официальной пропаганды. И всюду ей предъявляли этих «телочек» в качестве главных улик российской неполиткорректности и сексизма. Собственно, именно тогда Галина окончательно поняла, что «Медуза», поселившись в Риге, существует совсем в другой реальности и по другим законам.
– Но это же здорово! – восклицаю я.
– Да, только к ней очень сложно привыкнуть, и часто совершаешь дурацкие оплошности, за которые потом бывает неловко. Например, здесь не принято оценивать работу коллег. Не принято даже в дружеских спорах переходить на личности, не полагается никого учить жизни и расставлять все по полочкам. Меня не покидает чувство, что я все время пытаюсь спрятать шашку. Но здесь так все устроено, что без нее можно легко обойтись. А вот как это себе внушить, пока не знаю.
Руководствуясь европейским кодексом политкорректности, Тимченко сдержанно говорит про русскоязычную среду и прессу в Латвии. За этот год у нее была возможность близко познакомиться и с обеспеченными бизнесменами, и с влиятельными владельцами русскоязычных СМИ, и с самыми простыми людьми, никогда не выезжавшими за границы все той же Москачки. Как ни странно, у всех у них при вопиющих различиях есть одно общее – ощущение брошенности. Они продолжают чувствовать себя оставленными и преданными Россией. Отсюда их обиды, претензии и иллюзии. Спустя двадцать пять лет после провозглашения независимости Латвии большинство из них продолжает жить советскими мифами и новостями из Москвы. Достаточно взять в руки газету под названием «Вести», чтобы убедиться, что семьдесят процентов ее содержания посвящено исключительно российской тематике, а в заголовках и заметках используется лексика, которая в лучшем случае могла бы быть пригодна в Life News.
– Видимо, таким образом они находят свою аудиторию, – невозмутимо предполагает Галя.
И тут же со смехом вспоминает эпизод, как однажды на радио позвонила какая-то дама с истошным криком: «Это геноцид русского народа!» Где геноцид? В чем геноцид? Выяснилось, что она купила в аптеке лекарство, у которого не было инструкции на русском языке.
– Самое печальное, что это совсем не лечится. Приходится рассчитывать только на время. Ну, может быть, когда эти люди совсем состарятся и станут почетными пенсионерами, тогда их гнев по разным поводам и без повода будет просто списываться на безобидный старческий маразм.
– А у нас-то с вами это время есть? – спрашиваю я.
– Будем считать, что наше время еще не настало. Все только начинается.
– Тогда давайте за это выпьем!
И мы чокаемся с Галей бокалами с просекко за «Mедузу», «Сноб» и за наше время.
Другого ведь все равно не будет.С
Читайте также:
Рига, Юрмала, далее везде. Латвия после «Новой волны»
Лайма Вайкуле. Место встречи изменить нельзя
Мэр Риги Нил Ушаков. На суше и на море