Сергей Николаевич: Борис Тетерев. Têtе-à-tête и другие радости жизни
Вначале немного мемуаров. Первые рижские гастроли Театра Романа Виктюка в 1992-м. Зима, холод, беспробудная темень. Гостиничные батареи почти не греют, фонари не горят. И какая-то сонная усталость разлита в воздухе, как бывает после тяжелой болезни, когда самая страшная угроза миновала, а сил ни на что нет: только дремать, лежать и видеть сны. Такой мне показалась эта первая зима в независимой Латвии. А тут московские гости, эти странные «Служанки». Какие-то мужики в юбках и инфернальном гриме. Изыск, истома и упадок модерна. Пение и вопли Далиды. Je suis malade. И тоже про болезнь. Но другую, странную, «высокую», как сказал бы поэт! Что-то такое тогда на сцене трепетало, сверкало и парило, от чего грустная, погруженная в себя и свои проблемы Рига вдруг ожила, как спящая принцесса после долгожданного поцелуя. Спокойные, рассудительные рижане, столько всего повидавшие и пережившие, вдруг в каком-то необъяснимом порыве повскакали с мест и рванули к сцене с криками «браво!». Собственно, зал на «Служанках» и был продолжением того ликования и той свободы, о которых в повседневной череде забот и дел все успели забыть. Потому что все проходит и забывается, но вот такие ослепительные мгновения счастья, на какие способно только искусство, почему-то помнишь всегда.
Об этом мы говорим с Борисом Тетеревым, самым известным в Латвии меценатом и филантропом, послом доброй воли ЮНЕСКО, обладателем разных престижных наград и званий, полученных за его неутомимую благотворительную деятельность. А тогда, в 1992 году, он был просто генеральным директором небольшой дилерской компании «Муса Моторс». И гастроли «Служанок» в Ригу были, по сути, первым его спонсорским опытом с подачи известного маркетолога и нашего общего друга Георгия Стражнова. Сейчас он и не помнит, почему выбрал тогда именно спектакль Виктюка. За яркость, за смелость, за прекрасное безумие, без которого наша жизнь была бы тусклой и скучной. И плевать он хотел на кривые ухмылки и многозначительный шепот («Ну вы же понимаете, какой это театр!»).
В искусстве, как и в жизни, Тетерев мыслит другими понятиями и руководствуется другими критериями. У него есть инстинкт первооткрывателя, вкус к новизне, размах выдающегося прожектера. Может быть, поэтому за десять лет он превратил «Муса Моторс» в один из самых мощных дилерских концернов Европы, а сам стал самым богатым человеком Латвии. Он уже давно отошел от управления компанией, продав свои активы еще до кризиса 2008 года. Теперь он может позволить себе беззаботную жизнь рантье. Но ему это скучно. Он привык действовать и быть в гуще событий. Он любит помогать. Он обожает учиться. Как выясняется, в шестьдесят лет это совсем не поздно.
– Учиться в восемнадцать лет – это абсолютная ерунда, – авторитетно заявляет Борис. – Ты же совсем пустой. У тебя за душой ничего, кроме школьных экзаменов. Столько всего на свете прекрасного, столько всего хочется, а тебе надо садиться и зубрить какую-нибудь античную философию, потому что у тебя завтра по ней зачет или экзамен. Тоска! Другое дело, когда начинаешь заниматься этим уже в зрелом возрасте по собственному хотению, когда обзавелся неким бэкграундом и системой взглядов, когда у тебя сложилось представление о мире и о своем месте в нем. И ты никуда не гонишь, а просто неспешно открываешь новые территории искусства, литературы, истории. Сколько себя помню, я всегда учился. Вначале в русской школе. Потом в медицинском институте. Моя жена Инара, с которой мы вместе почти пятьдесят лет, любит вспоминать, как я люто завидовал тому, что у нее в латышской школе было больше гуманитарных предметов, чем у нас. Мне всегда было мало того, что полагалось по программе. Хотелось больше, еще больше! Я учился читать на скорость, погружался в историю религии. Когда наступили новые времена, всерьез занялся теорией правильного инвестирования, которая мне потом очень пригодилась. Возникли первые кинопроекты, захотелось больше узнать о том, как устроен кинобизнес, а там и рукой подать до истории кино, в которую я ушел с головой. Это было счастье.
А потом с Борисом случилась совершенно невероятная история. Как человек, любящий искусство, он постоянно покупал и привозил из поездок картины разных художников. Покупал на свой вкус и риск, не слишком задумываясь о том, удачное это вложение денег или не очень. Кураторам тоже не очень доверял. Одно дело – музейная выставка, а другое – личное пространство его пентхауса на Страстном бульваре в Москве или особняка в Юрмале. Тут он сам себе и куратор, и дизайнер, и оформитель. Больше всего в этой истории меня удивило то, что Борис, как простой смертный, взял картинки и отправился в багетную мастерскую, чтобы самому подобрать к ним рамы и паспарту. Там его встретила дама из породы тех, что еще водятся в разных приближенных к культуре местах, где они, как правило, скучают, зябнут, глядят в окно или читают наугад взятую книгу из дома, чтобы хоть как-то скоротать этот бесконечный трудовой день.
Стоит ли говорить, что багетная дама Борису искренне обрадовалась. Он шармер. Он с усами. Он говорит вальяжно, со вкусом смакуя живописные подробности своих экзотических вояжей и эпохальные имена разных великих людей, даривших ему свои дружбу и фото на память с автографом. Короче, слово за слово, выяснилось, что дама по роду основной своей деятельности вовсе никакая не приемщица, а профессор искусствоведения, обладательница трех высших образований, автор исследований и диссертаций, пылящихся где-то на университетских полках. И если бы не жестокая нужда, стала бы она тут сидеть с сантиметром в руках, записывая размеры разных скромных художеств. Не знаю, что на Бориса произвело наибольшее впечатление – дама, три ее высших образования или рассказ о бедственной судьбе латышской интеллигенции, – но он сделал предложение, от которого она не смогла отказаться.
– А что если вы будете давать мне уроки? – спросил он. – Мы будем изучать с вами всю мировую историю искусства. С самого начала и до наших дней. С наскальных рисунков и до какого-нибудь Джеффа Кунса. Что скажете?
Как нетрудно догадаться, Ирина Диамидовна (так звали даму) сказала «да» и даже не поинтересовалась, сколько ей за этот курс будет полагаться. Интеллигенция, одним словом! Но Борис ее не обидел. Напротив, ему как человеку страстному, увлекающемуся, порывистому нужна была четкая система координат, свой навигатор в безбрежном море мирового искусства. Теперь он штудирует Вазари и Виппера, пишет контрольные работы по картинам позднего Тициана и раннего Тинторетто, всерьез занимается сравнительным анализом школ, манер и стилей. Помнит, в каком музее что находится и на какой стене висит. Он сам теперь может водить экскурсии по лучшим музеям мира. А недавно потряс директора мадридского Прадо тем, что с ходу узнавал малоизвестных испанцев, называя имена и даты, даже не взглянув на подписи.
Но одной экскурсией сюда Борис решил не ограничиваться. На следующий год в Риге планируется большая выставка из Музея Прадо. Впервые многие из шедевров Веласкеса, Гойи, Сурбарана покинут Мадрид, чтобы очутиться в рижском Арсенале, где Фонд Бориса и Инары Тетеревых регулярно проводит самые престижные и посещаемые художественные выставки. Этим летом на выставку картин из музейных собраний Прованса даже в будние дни выстраивались километровые очереди.
И Рундальский дворец, реставрация которого длилась больше пятнадцати лет, – это тоже Фонд Тетеревых. Вся грандиозная, ненасытная роскошь эпохи XVIII века была восстановлена с академической скрупулезностью и одновременно новорусским размахом. Даже мясо, подававшееся на банкете, было приготовлено по рецептам бироновского времени, а сказочные шутихи и фейерверки были точно сработаны по чертежам времен Анны Иоанновны.
При этом Бориса влечет не только седая история и классическое искусство. Он живет сегодня, а значит, ему не чужды и современные ритмы, и contemporary art, и актуальные акции. Символично, что самый продвинутый памятник в Риге – парящая алюминиевая конструкция в честь Мариса Лиепы – был возведен на деньги Тетерева. Сам того не подозревая, он восстановил историческую справедливость по отношению к великому танцовщику. Известно, что под конец жизни Марис Лиепа был приглашен возглавить балетную труппу Рижского оперного театра, но потом начальство передумало и в последний момент отказало под каким-то надуманным предлогом. Как вспоминала Илзе Лиепа, отец был раздавлен этим отказом и вскоре умер. Теперь памятник, стоящий прямо у входа в театр, будет всегда напоминать о судьбе великого латышского артиста.
В этом году балетная тема будет продолжена в другом большом проекте Фонда Бориса и Инары Тетеревых – спектакле «Барышников-Бродский», премьера которого состоится в рамках ежегодной программы искусств Tête-à-tête, стартующей в Риге в середине сентября. Сама программа, со вкусом и умно подобранная, – тоже детище фонда. Ни одной уступки массовым вкусам, ни одного компромисса. Только премьеры и только первые имена. И концерт лауреатов «Грэмми» в честь юбилея Арво Пярта, и London Sinfonietta, в чьем исполнении прозвучит музыка Стивена Райха, Теннесси Дэвиса и Эдмунда Финна. И конечно, Михаил Барышников собственной персоной, сам выбравший для этой премьеры себе в спутники и соавторы Иосифа Бродского. Чуть меньше двадцати лет тому назад Барышников посвятил свой первый вечер в Рижской опере памяти умершего друга. Теперь этот заочный диалог будет продолжен, став в каком-то смысле и оправданием названия программы. Ведь Tête-à-tête – прежде всего разговор двоих. Впрочем, это тот случай, когда к нему хотели бы подключиться сотни и даже тысячи заинтересованных лиц. По уверениям Бориса, спектакль должен войти в репертуар Рижского театра драмы, так что шанс увидеть Барышникова на сцене будет не только у избранных счастливцев 15 октября.
Вообще, камерность или элитарность не очень-то вяжется с масштабами благотворительной деятельности Фонда Тетеревых. Она включает и многочисленные филантропические проекты помощи детям Непала, Индонезии, Гвинеи-Бисау, что выходит далеко за рамки сугубо национальных интересов или каких-то бизнес-расчетов.
– По природе и своим воззрениям я, конечно, космополит. Ненавижу ксенофобию, национализм, шовинизм. Для меня все хороши. Мне и в Латвии хорошо, и в России прекрасно, и в Америке замечательно. Ну, может быть, в Латвии чуть проще, потому что я тут всех знаю, все близко, можно самому многое проконтролировать. А Россия далеко, несмотря на полтора часа лета. Туда сколько ни вкладывай, все равно шестьдесят процентов по дороге обязательно потеряют. Противно! Но я все равно буду давать деньги тем, кто в них больше всего нуждается. Знаешь, какой проект в Латвии сейчас для меня самый важный? Я финансирую специальную программу института социальных исследований Cetera совместно с американскими учеными, чья цель – дать четкие рекомендации правительству, как остановить поток эмиграции. Каждый день страну покидают сорок-пятьдесят человек. И это необязательно латыши, есть там и русские, и люди других национальностей. А надо сделать так, чтобы им захотелось жить и работать на родине. Вот ради чего не жалко никаких денег, никаких усилий! Да, я всю жизнь говорю на русском. И мне это не мешало общаться со всеми президентами Латвии, со всеми премьер-министрами. Кто бы из них хоть слово сказал! Только один раз где-то в газете написали про меня: «говорил на негосударственном языке». С моей стороны тут нет никакой демонстрации. Просто латышским я не владею так, как русским. Зато им в совершенстве владеет моя дорогая жена, которая абсолютная билингва. Но Бог не дал мне таких способностей. Что делать! Смиряюсь и стараюсь их отсутствие компенсировать добрыми делами. Почему-то мне хочется верить, что все будет хорошо. Через что придется еще пройти, никто не знает. Россия – сложная страна. Ее разрывает в разные стороны. Она по-прежнему детище двух родителей – Новгородского вече и татаро-монгольского ига. Особый, до конца так и не разгаданный евразийский тип. Плох он или хорош? Не нам судить. Но следует помнить о том, что только Россия смогла противостоять двум великим нашествиям в ХIХ и ХХ веках, и о той цене, которую ей пришлось заплатить. Я родился в год, когда умер Сталин. Мое детство пришлось на шестидесятые. Я помню оттепель, которая длилась недолго, но странным образом жила во мне все те годы, что я учился, работал врачом, потом затеял свой бизнес, стал богат. Я где-то прочел, что 1960-е годы были лучшим временем в истории человечества. Время надежды, что мир можно изменить к лучшему. Я по-прежнему в это верю. И потом не забывай, что я все-таки давал клятву Гиппократа. А ведь это тоже чего-то стоит!С
Читайте также:
Рига, Юрмала, далее везде. Латвия после «Новой волны»
Лайма Вайкуле. Место встречи изменить нельзя
Мэр Риги Нил Ушаков. На суше и на море