Марк Фрадкин: один за всех (и за того парня)

В 1986 году в Москве, на одном из пышных концертов в Колонном зале, звучали песни заслуженных советских композиторов-песенников, буквально родоначальников послевоенной эстрады — от Серафима Туликова до Александры Пахмутовой.

Всё как всегда, но одна песня выбивалась на общем фоне. Злободневная, полная горечи и чувства утраты. Песня о Чернобыле — о страшной катастрофе и тех, кто в ней пострадал. И отдельно — о пожарных первой смены, тушивших огонь четвёртого блока станции.

Обстоятельства и место проведения концерта подсказывали, что это уступка молодым авторам-публицистам, более свободным в самовыражении, чем их старшие коллеги по цеху. В кои-то веки им дали трибуну для огласки наболевшего и позволили включить в куплеты новостные сводки.

Но за песней «Встреча, которую не забыть» стоял не лезущий на рожон правдоруб-застрельщик, не совестливый бард или, наоборот, конъюнктурный фигляр, которому что аварии, что аграрии. Она принадлежала тому, кто помнил не только Великую Отечественную войну, но ещё Гражданскую, кто застал дореволюционную Россию, но продолжал работать над песнями даже в перестройку.

Оду спасателям Чернобыля написал 72-летний Марк Фрадкин, оказавшийся самым актуальным из заслуженных гостей Колонного зала. Более того, это был тот редкий случай, когда композитор выступил и автором текста.

Фрадкин увидел в техногенном котле злейшего врага Родины, а в пожарных, борющихся с огнём, — фронтовиков-однополчан.

«Как солдаты в бою, они были бесстрашны / Как солдаты, не все возвратились домой», — настаивал он в песне.

Любому другому автору эта параллель не сошла бы с рук: беда бедой, но уравнивать взрыв со священной войной? Однако Фрадкину не возразишь: он писал о пожарных, спасавших Ленинград в годы Второй мировой, видел раненых в операционных палатах — какая разница, после обстрела или облучения? Все, кто выжил, для него такие же солдаты, и встреча с ними, героями Чернобыля, — дело чести.

«Я видел их глаза, а в них — всё, что произошло, начиная с той минуты, когда они бросились в эту страшную неизвестность бушующего пламени, и до клиники, операций, мучений, — вспоминал Фрадкин. — Они рассказывали, как во время тушения появилась сладость во рту, как всё начало заволакивать дымом».

Если у Фрадкина и был творческий метод, то он состоял ровно в этом: до последнего оставаться созвучным времени, давать голос ушедшим и протягивать руку современникам. Жить «за себя и за того парня».

Из швейной фабрики в конюшни кавалеристов

После окончания техникума в родном Витебске молодой Фрадкин устроился инженером на швейную фабрику «Знамя индустриализации». В свободное время занимался спортом, любил бокс, участвовал в самодеятельности.

Через два года, увлекшись сценой, решил стать актёром и даже поступил в театральное училище в Ленинграде. Пришёл в Минский ТЮЗ, где пробовал себя в режиссуре и музыкальных постановках, учился в Белорусской консерватории. К концу 1930-х он был готов творить — на сцене, в кино, в концертном зале, но оказался в рядах Красной армии, где собрал свой первый ансамбль и всерьёз задумался о карьере композитора.

Великую Отечественную Фрадкин встретил, будучи дирижёром ансамбля Киевского военного округа. Свою первую военную песню он написал осенью 1941 года, познакомившись с корреспондентом и фронтовым поэтом Евгением Долматовским.

«„Песня о Днепре“ — одна из моих самых ранних. Мы нашли в каком-то заброшенном доме поломанное пианино. Сели. Опыта совместной работы не было. Я начал что-то играть, а он [Долматовский] сказал свои первые слова: “Ой, Днипро, Днипро, ты течёшь вдали”».

«Ночью сквозь метель, — продолжал поэт, — мы бежим в ансамбль, разместившийся в конюшнях кавалеристов. Руководитель ансамбля слушает. Молчит. Приказывает собрать подразделение. Все слушают. Решено: завтра будем петь. Приказано разучить».

«Песня о Днепре» в мгновение ока разлетелась по домам и окопам. Во многом потому, что держалась на жажде мести: «Мы с Днепра ушли», но скоро вернёмся, и «кровь фашистских псов пусть рекой течёт». Песня-заклятье, песня-наказ самим себе.

Долматовский вспоминал, что их первыми слушателями были вырвавшиеся из окружения бойцы и политработники. Концерт прошёл в манеже при казармах. Песня произвела фурор, правда, почти беззвучный. «Я снял последний аккорд, — рассказывал Фрадкин, — и словно провалился в глубокую тишину, настолько напряжённую, что она ощущалась физически, всем телом. Медленно повернулся лицом к залу. Люди стояли, сжимая кулаки, и молча плакали».

В 1943 году пророчество «Песни о Днепре» сбылось: советские войска освободили Киев. К тому времени Фрадкин занимал должность композитора Фронтового дома Красной армии на Дону, перемещаясь с песнями из части в часть. Тогда же Главное политическое управление отозвало композитора в Москву — для награждения и работы. За музыкальную корреспонденцию под огнём он получит орден «Красной Звезды».

После Сталинграда Фрадкин побывал на Курской дуге и Карельском фронте, вместе с Долматовским написал дюжину военных песен, в том числе знаменитую «Дорогу на Берлин». Именно в ней композитор нашёл приёмы, определившие его творческий стиль: чередование в мелодии интонаций попутных песен, марша, скороговорки, широких декламационных скачков и мерцающего аккомпанемента.

«Дорога на Берлин» звучала и в дни празднования Победы. 24 июня 1945 года во время парада на Красной площади с маршалом Жуковым её исполнил военный оркестр. А на следующий день, на приёме в Большом Кремлёвском дворце, устроенном в честь участников парада, прозвучала «Песня о Днепре».

«Случайный вальс»: обнять и плакать

И всё же главным произведением Фрадкина военных лет навсегда останется «Случайный вальс» — трогательная история мимолётной встречи офицера и девушки, закружившихся в танце. Образец одного из лучших советских вальсов пополам с гусарским романсом, где прекрасная незнакомка — не боевой товарищ, не та, что «была нам всем сестрою», а фетовское шёпот — робкое дыханье.

В песне «У деревни Крюково» Фрадкин, как мосты, разводил лирику и мелодию, добиваясь неожиданной выразительности уже за счёт одного этого контраста. Рассказ о том, как, идя в атаку, погибает взвод, в котором остаётся семеро солдат, сопровождает мажорная (!) мелодия, а за ней, будто тенью, — мерный аккомпанемент, напоминающий то колыбельную, то ноктюрн. «Все патроны кончились, больше нет гранат», а солдаты «отдавая почести, в тишине стоят». Песня буквально замирает, и вместе с ней — невольно — слушатель.

Как и «Случайный вальс», это песня-воспоминание. По сюжету — о войне, но по музыке — о довоенном времени, о безмятежных годах юности и прогулках до утра. По словам музыковеда Алисы Курцман, это подтверждают два последних куплета «Крюково». «В партии фортепиано вдруг появляется синкопированный ритм, характерный для эпохи, на много лет отстоящей от войны», — писала она в биографии композитора.

В известной мере лучшие песни Фрадкина — реквием по мечте, отсюда ранимость и грусть его мелодий. Вслушайтесь в любую из них и попробуйте напеть — мало того, что там странный размер и неожиданные акценты, она чаще всего обрывается на полпути. Даже если это завет «Не бойтесь любви», где, казалось бы, нет места паузам или выпадам, Фрадкин обращает фортепианную прелюдию маршем, но позже и сам марш — тягучим распевом, не оставляя следа от чеканного пунктирного ритма.

Самый красноречивый пример — «Течёт река Волга». Хрестоматийное начало про «издалека долго» с ошарашивающими длиннотами тянется без малого десять секунд, чтобы тут же ускориться, но после припева вновь затихнуть. В тексте у Волги «конца и края нет», но у мелодии «Волги»-песни нет даже середины. Драматургически в ней всё перепутано — равно как и в стихах, в настроении лирического героя, которому то 17, то 30, то за 60, то снова 17 — пока не поймёшь, что его уже нет в живых. И в этом тоже гений музыки Фрадкина, передающей смятение чувств и подспудную тревогу, какой бы светлой она ни была.

Музыка широких экранов

Устройство мелодий Фрадкина идеально подходило для кино — он прекрасно «режиссировал» свою музыку и понимал логику монтажа. Самая кинематографичная его вещь — «Ночной разговор» — учебник музыкального сторителлинга с нарастающим напряжением, сбитым ритмом и ложными развязками.

Схожие по эффекту «Ночные вокзалы» могли обойтись вообще без текста — настолько в них говорящие ноты и аранжировка: имитация движения железнодорожного состава, остановка в сумраке ночи, укачивающий ритм и гармонии — такие же обманчиво однообразные, как пейзаж за окном. Как результат — точно найденное ощущение предсказуемости и беспокойства.

Впрочем, иногда режиссёрам действительно было достаточно инструментальной музыки Фрадкина, и они оставляли фильмы без песен («Почтовый роман», «Человек с другой стороны»). Бывало, напротив, песня приводила авторов картин к новым сценам, как в «Первом дне мира» Якова Сегеля, или помогала актёрам раскрыть образ персонажей. Так вышло с «Песней о любви» («На тот большак») из фильма «Простая история», которая, по словам Нонны Мордюковой, подсказала ей характер главной героини.

Всего же Фрадкин написал музыку к более 40 фильмам, включая песни «А годы летят», «Там за облаками», «Нет, мой милый» и «Прощайте, голуби».

Позывной поколения

В начале 1970-х Фрадкин написал песню, в которой всё сошлось: эхо войны, могучие оркестровки для народных ансамблей и монтажные склейки мелодий. Это был гимн памяти — «За того парня», раздумье о соотечественниках, не вернувшихся с фронта, но воссозданных совестью и чувством долга.

«Это песня о нашем современнике, о молодом человеке наших дней, который живёт и за того погибшего в годы Гражданской войны, и за погибших молодых ребят в годы Великой Отечественной», — представлял её публике Фрадкин.

Как и песня «На семи ветрах», она делится на две части. В первой — замедленная возвышенная исповедь с подступающим накалом, во второй — шторм, надсад и разрыв аорты. А между ними — посттравматическое стрессовое расстройство на языке музыки и главный позывной поколения Фрадкина: «Что-то с памятью моей стало / Всё, что было не со мной, помню».

Подведя черту, композитор обратился к творчеству младших коллег, годившихся ему в дети, если не внуки. Так он оказался в жюри популярного телеконкурса «Алло, мы ищем таланты!» и сблизился с миром ВИА. Чуткий к духу нового времени, он позже объяснял: «Я был одним из тех, кто пробивал на радио и телевидении показ вокально-инструментальных ансамблей. Против них, как против всего нового, восставали. Однако после появления на эстраде ансамбля “Битлз” уже нельзя было пройти мимо этой демократической формы исполнительства».

Благодаря ему возможность записать пластинки получили «Самоцветы» и «Пламя», а у «Землян» появился первый хит — «Красный конь». «Увезу тебя я в тундру», «Морзянка», «Добрые приметы» — это всё Фрадкин.

Его песни исполняли лучшие артисты своего времени: Утесов, Шульженко, Лещенко, Бернес, Герман, Магомаев. Он же находил общий язык с Шостаковичем и Шнитке, примирял старшее поколение с рок-группами, а старлеткам ставил Вертинского.

Однажды покинув швейную фабрику, он мог продолжить клепать «знамёна индустриализации» — разве что не на машинке, а под фортепиано, — но выбрал совсем другой путь.

И правильно сделал.