«У меня нет ни слуха, ни голоса, ничего». Фронтмен «АукцЫона» Олег Гаркуша о любимых пластинках, сольном творчестве и концерте в тюрьме

Как вы начали увлекаться музыкой?

Я начну с того момента, когда я стал слушать пластинки. Мне было лет 13–14, и моя бабушка подарила мне проигрыватель и радиоприемник. Денег у меня особо не было, на завтраки давали, допустим, 24 копейки. Жил я тогда на Веселом поселке, сейчас это большой жилой район. Там на улице Народная было такое культурное пространство со спортивными магазинами и магазинами радиоаппаратуры. И пластинчатый магазинчик тоже был. Свою первую пластинку я купил там — если не ошибаюсь, это была какая-то речь Владимира Ильича Ленина, как раз за 24 копейки.

Через некоторое время я стал покупать и другие пластинки. Поначалу это были вокально-инструментальные ансамбли. Это были 1970-е и 1980-е годы, рок-групп тогда еще не было. Приобретал я мини-пластинки, так называемые «миньоны». У нас в музейном пространстве «Гаркунделя» под стеклом находится такая же гибкая пластинка журнала «Кругозор». Больше половины страниц там занимали какие-то статьи о мировой буржуазии и о трудовых подвигах, но в конце было самое вкусное — выдержка из произведений разных ансамблей на мини-пластинке. 

Чьих мини-пластинок у вас было больше всего?

У меня были и большие пластинки, разных коллективов — это «Веселые ребята», великолепный ансамбль «Синяя птица». Кстати, забавная история про песню «Клен» — ее, по-моему, сочинил какой-то мужчина в возрасте, а Сергей Дроздов, золотой голос «Синей птицы», пел ее с таким ростовским прононсом. Естественно, во всех парадных эту песню пели точно так же. Еще забавнее, что эту песню исполняла Людмила Зыкина, — Дроздов об этом не знал. Но она у нее более распевно звучала.

Дальше — «Лейся, песня», это вообще шикардос. Руководителем группы тогда был Михаил Шуфутинский. Я помню, что, когда он уехал, вообще все пластинки «Лейся, песня» изъяли из магазинов. Но мне удалось прикупить одну с Рижского завода, это суперраритет. Про «Аракс» я вообще молчу. В 1980-х я был на их концерте, они играли Deep Purple, Led Zeppelin и так далее. Потом они уже что-то свое написали. 

Еще, конечно, «Группа Стаса Намина» — это вообще! Когда я учился в кинотехникуме, нас, будущих киномехаников и инженеров, послали на практику на завод каких-то металлических конструкций, которые не имели вообще никакого отношения к кино. Мне дали фрезерный станок, я точил какую-то болванку и пел песню «Старый рояль». Стружка летит, я пою эту песню. Завод, кстати, назывался «Вибратор» — в советское время никто не знал, что это слово будет означать в перспективе. А группа на самом деле называлась «Цветы». Но «Цветы» — это уже хипповские дела, в то время это считалось не комильфо, а «Группа Стаса Намина» — еще более-менее нормально.  

Была интересная группа «Москва» — это Носков и Белов, которые чуть позже будут играть в «Парке Горького». Из советского арт-рока мне нравился «Автограф» — у меня есть их пластинка, что иронично, с автографами. Я был молоденький пацаненок, 17–18 лет, и у меня была целая схема, как получать автографы. Пока группа играла, я быстренько бежал к служебному входу. Если музыканты быстро уезжали в гостиницу, я каким-то образом узнавал, где они базируются, и ехал сразу туда. Так я раздобыл автографы «Машины времени», Клиффа Ричарда, Элтона Джона. Но это уже в 1980-е. 

Как вы вообще знакомились с зарубежной музыкой?

В официальных советских магазинах продавались так называемые лицензионные пластинки. Чтобы их купить, нужно было отстоять очередь или иметь какие-то связи. Это могли быть пластинки Клиффа Ричарда или The Mamas & The Papas, Boney M, ABBA и других подобных групп. Но никаких «злобных», в хорошем смысле, коллективов типа Led Zeppelin, Nazareth или Deep Purple там, конечно, не было. 

Так началась другая история под названием «пленочная магнитофонная культура». У меня был магнитофон «Комета-209», на который я постоянно что-то переписывал: от Галича и Высоцкого до всего-всего. Процесс этот был непростым. Одно дело, если я жил, допустим, на третьем этаже, а мой сосед с очень хорошим магнитофоном «Электроника» или «Радиотехника» — на восьмом. И совсем другое, если мой приятель жил в Купчино, куда из Веселого поселка нужно было достаточно долго ехать, еще и с десятикилограммовым магнитофоном. Но мы все равно были жутко счастливы; я каждый раз приезжал домой и ставил то, что не слышал никогда.

А откуда узнавали про новые группы? 

Как-то раз я зашел в магазин «Мелодия» и увидел афишу, что в ДК первой пятилетки проходят лекции: про «Машину времени», про Deep Purple и еще про что-то. Я, представьте себе, с блокнотиком приходил туда, все записывал, а после лекций всегда были танцы. Однажды диджей заболел — и лекцию предложили провести мне. Волею судеб я стал этим заниматься, рассказывал про «демократов». «Демократы» — это группы из социалистического лагеря, то есть Венгрии, Польши, ГДР и так далее. 

Их пластинки у меня тоже есть. Среди любимых тогда были Omega и Piramis — это венгры. Из гэдээровских — Puhdys и City. Когда City приехали к нам выступать, я вообще офигел. Это было в «Октябрьском» — помню, как барабанщик сидел и барабанил прямо на полу, выглядело шикарно. Вот так и собиралась музыкальная информация. Чуть позже я еще стал членом коллекционеров ленинградского филофонистов: мы менялись пластинками, перепродавали их и все такое.

На какие группы вы музыкально ориентировались, когда только начинался «АукцЫон»? Или это вопрос скорее к Леониду Федорову?

Федорову я тоже поставлял пластинки. Преимущественно это были коллективы «новой волны», которых в 1980-х на Западе стало появляться очень много. Это Talking Heads, The Police — Федоров их очень любил, и ранние песни «АукцЫона» довольно похожи на The Police. Еще мы слушали The Clash, Брайана Ферри, Bad Manners и Madness. На Madness были похожи «Странные игры» — мой любимый коллектив, от которого я безумно фанател. Там и музыка, и стихи французских поэтов. Возвращаясь к «новой волне», были еще Tears for Fears и Echo and The Bunnymen. Вообще «Новая волна» была очень разная, там каждый коллектив со своей изюминкой.

Когда вы больше слушали новой музыки — тогда или сейчас?

Тогда, конечно. Сейчас я мало что слушаю, потому что не пользуюсь интернетом. Это вообще интересная история. Мы как-то были на гастролях в Венгрии, а я уже говорил, что моя любимая группа из стран соцлагеря — это Omega, которые как раз оттуда. И вот я зашел в магазин, и там было порядка 20 пластинок Omega. Я не купил ни одной. Я не знаю почему. Наверное, со временем охладел. К тому же я очень давно не слышал винил, если не считать мой альбом «23», который совершенно неожиданным образом, как подарок судьбы и Бога, возник в моей жизни пару лет назад. Хотя сам я всегда говорю, что я не певец: у меня нет ни слуха, ни голоса, ничего.  

У Боба Дилана тоже нет голоса — и ничего, поет.

Наверное, это и правда не важно. Потому что, да, и Боб Дилан, и Марк Бернес, и тот же Утесов, и Петр Николаевич Мамонов, и Майк Науменко петь не умели. Так вот, альбом «23» был записан моим другом Антоном Макаровым. Он однажды играл на свадьбе наших общих друзей, которую я вел. Он очень самобытный, играет на всех инструментах. И ему как-то дали мои стихи из двух книг, а он взял и песни написал. 

Приехал сюда, поставил мне их с ноутбука — я упал в обморок, вообще офигел. И за шесть часов мы записали девять песен, а чуть позже еще шесть — всего за три часа. Потом я у моего друга Андрея на его суперском навороченном аппарате поставил сначала CD этого альбома, а потом винил. CD был хороший, но винил — это совсем не то же самое. Хотя, казалось бы, песни те же, все то же. Просто, когда слушаешь пластинку, что-то волшебное витает в воздухе. К тому же запись очень хорошая.

Страшно было представлять сольный альбом? Все-таки вы чаще выходите на сцену как шоумен, а самому исполнять песни — это совсем другое дело.

Меня раньше часто звали на квартирники, но я всегда отказывался выступать. Потому что в «АукцЫоне» понятно — поет Федоров, я за Федоровым или около него где-то скачу, и все. А тут я еще и петь буду — это очень странно. С «23» у нас была одна репетиция в Москве, дальше мы сразу выступали на «Квартирнике у Маргулиса», а третьим был как раз концерт с презентацией. Несмотря на 40 лет творчества, я волновался. Через полторы секунды успокоился, но все равно было забавно. 

Вам до сих пор хочется выходить на сцену или это по инерции происходит?

У нас скоро будет несколько концертов в Петербурге и Москве — и, честно признаюсь, лень. Меня еще наш директор просит приезжать пораньше, чтобы интервью дать на различных радиостанциях, чего совершенно не хочется делать. Но уже на саундчеке или во время концерта интерес возвращается — видимо, это природа. Еще и музыка космическая. И люди приходят разных совершенно возрастов, вникают в нашу историю и стоят там, в хорошем смысле загипнотизированные — это же кайфодром! 

Я правильно понимаю, что с Федоровым у вас сейчас отдельные, скажем так, творческие судьбы? Вы намного больше занимаетесь собственными проектами.

Не то чтобы отдельные, просто так волею судеб сложилось, что у меня помимо «АукцЫона» бывают свои творческие вечера. Или я выступаю один, или, допустим, с Сергеем Летовым: он играет на саксофоне и всяких компьютерах, а я стихи читаю. Или иногда бывает, что приглашают в клипе каком-нибудь сняться. Или в кино зовут. Я уже сбился со счета — по-моему, около 50 ролей у меня было. Одна из главных, — это, конечно, у Алексея Октябриновича Балабанова в «Я тоже хочу». Еще я в ожидании фильма под названием «Длительные свидания», режиссер Егор Лялин снимал его в Екатеринбурге в прошлом году. Тоже главная роль, играю священника.

А вы там выглядите так же, как всегда?

Нет, там у меня борода, ряса, шапочка. Такой же, как всегда, я был у известного режиссера Константина Богомолова в фильме «Настя», который основан на рассказе Владимира Сорокина. Этот фильм до сих пор монтируется, но, по моим данным, какой-то материал оттуда Богомолов показывает своим студентам. Там какая-то фантасмагория: помещичья усадьба, кушают девушку. Бред бредячий. Но тоже интересно было. Но это снималось уже давно, лет семь-восемь назад.  

Недавно вы в «Рыжем» Семена Серзина сыграли Евтушенко.

Это вообще фантастика. Когда мне поступило предложение сыграть Евгения Евтушенко, я, конечно, очень удивился. Как получилось — не мне судить, я фильм, к сожалению, еще не смотрел, но это был интересный опыт. Там у меня, естественно, яркие костюмы, галстуки, пиджаки, которые Евтушенко любил носить, и все такое. Не скажу, что мне Евтушенко очень нравится, но я его читал почти всего. 

У вас есть любимый альбом «АукцЫона»?

Дело в том, что я не музыкант. Допустим, Федорову не нравится «Птица», хотя всему населению альбом «Птица» нравится. Потому что он такой, в хорошем смысле попсовый, особенно если сравнивать с крайним альбомом «Мечты» или каким-то другим, более сложным, где каждая песня длится по 10–15 минут. Мне, если честно, больше всего нравятся самые ранние наши альбомы-компиляции: «Вернись в Сорренто» и «Д’обсервер». Мне кажется, что песни вроде «Деньги — это бумага», «Любовь на эскалаторе», «Книга учета жизни» и так далее были самыми чистыми.  

Все-таки уже возникает ностальгия по тому времени. Нам тогда по двацаку было, мы с радостью ходили на репетиции после работы. И никто даже не мечтал, что будут когда-то концерты, интервью и все остальное. Сейчас немножко другая история. Например, в «Гаркунделе» приезжают выступать коллективы из других городов. Все хорошо поют, хорошо играют, но изюминки нет, нет драйва. Нет харизматичных лидеров. Чтобы улыбнулся чувачок, такой: «Здравствуйте, ребята!» — и все.

У «АукцЫона» был концерт в тюрьме — фрагмент из него можно увидеть в фильме «Рок» Алексея Учителя. Вы не раз эту историю упоминали, но подробно об этом опыте, кажется, нигде не рассказывали. Как вас туда занесло?

В 1987 году, когда вышел фильм «Рок», у нас была своя тусовка, куда входили совершенно разные люди — фотографы, стилисты. Мы не были какими-то особенно гламурными, но нас многие любили. И был замечательный фотограф Коля Маляров — он работал в цирке, а по ночам фотографировал кордебалет. Никакой порнографии, просто фотографировал. Но время было сложное: Колю посадили в тюрьму. Когда он вышел, он с нами как раз познакомился и подружился. И он нам сказал: «Ребята, вот у меня остались связи. В тюрьме. Не хотели бы там выступить?» Мы, конечно, хотели — ни фига себе! И в это время Алексей Учитель как раз начал снимать фильм «Рок». И кто-то из нас, наверное я, ему сказал, что мы планируем выступать в тюрьме. 

Но одно дело — выступить просто так, и совсем другое — когда снимают кино. На это нужно было разрешение. На первых порах его давать не хотели, но у Учителя папа был оператором в Великую Отечественную войну, и кое-какие связи остались. И вот мы поехали туда. Я тогда еще не очень сильно выпивал, но с нашим директором мы купили две бутылочки сухого вина. Мы догадывались, что провозить вино в тюрьму, наверное, не очень рекомендуется, поэтому все спрятали в барабаны и в тряпки какие-то. Мы заезжаем — а на воротах тюрьмы написано: «За провоз сигарет и алкоголя — тюрьма». То ли перед концертом, то ли после него к нам подошел начальник тюрьмы и сказал: «В вашем багаже были обнаружены две бутылки вина. Мы составили акт». Там написано: «Две бутылки токайского вина по 0,7 уничтожены в составе подразделения…» и так далее. Я говорю: «А где вино-то?» — «Уничтожено». 

Проверять вы, я думаю, не стали?

Я не буду ругаться, но мы там неслабо **** (переволновались. — Прим. ред.). Так что обошлось — и слава Богу. Фрагмент нашего выступления в тюрьме вошел в фильм — вы видели, какие там, мягко сказать, одухотворенные лица были у слушателей. Но это еще не конец. Уже спустя годы иду я по улице — подъезжает навороченная машина. Открывается окно, высовывается браток и говорит: «Олег, в Яблоневке было супер вообще!» Так что с посетителями того концерта я потом еще не раз встречался.

Последний вопрос: если попытаться сформулировать главное для вас состояние или воспоминание, выбрать какой-то момент или период жизни, который вы воспринимаете как самый важный для себя, что это будет?

Наверное, это сцена и «Гаркундель». Первое время, когда мы только построили центр, мы все торопились куда-то отсюда уйти. А через некоторое время стало не уйти никак. И это, наверное, и есть счастье. Потому что мы сделали это место не только для людей, но и для себя самих. Если говорить красиво и пафосно, здесь душа отдыхает. Особенно с учетом того, какую сложную историю мы прошли, чтобы все это построить. 

Есть еще и третий момент — это, конечно, история с алкоголем. Я «завязал», точнее, остановил употребление, потому что алкоголизм — болезнь неизлечимая. И, если ко мне приходят люди, которые не употребляют, мы обязательно обнимаемся. Потому что мы — молодцы, мы — победители и крутые чуваки. Это очень важная история. Если бы не это, не было бы ни «Гаркунделя», ни концертов, ни книг. Была бы могилка с надписью: «Олег Гаркуша, родился 23 февраля 1961 года и помер». 

Беседовал Егор Спесивцев