«Наталия Генина – поэт истинный. Голос её негромок, но твёрд. Работает она вполне сознательно в классической традиции от Тютчева до Ахматовой. Умение формулировать свои эмоции, умение сохранять достоинство в самых драматических условиях невольно внушают уважение к её лирической героине. Одним словом, она мастер вполне достойный того, чтобы стихи её знали самые широкие круги любителей поэзии».
Фазиль Искандер
***
Мы нашим праздником уже по горло сыты.
Нигде не можем от него найти защиты.
Мы только в стену всаживаем гвоздь.
Мы только время собираем в горсть.
Входя в проём вечерней тишины,
Мы только светом сумрачным сильны.
Мы только ищем всё, да не найдём
Дорогу ту, которой мы идём.
***
Это всё-таки лучше, скажу, чем тюрьма, -
здесь хотя бы прогулки границ не имеют.
Отчего же ряды наши быстро редеют
и российская воля нас сводит с ума?
Не поймёшь, то ли дождь, то ли снег, то ли плач,
монотонный, негромкий... Мы втиснуты, вжаты
в наш бескрайний простор, где в преддверии жатвы
плодоносны идеи. Под горку, да вскачь,
с бубенцами и песнями! - к этой езде
с малолетства приучены - нам ли бояться?
То ли дождь, то ли снег, то ли плач - не дознаться.
Помутнела река, и по черной воде
кто-то тихо ступает... врастают кресты
в купола, оживают кремлёвские своды...
И тревожною горечью близкой свободы
Гефсиманские полнятся наши сады.
***
Живу согнувшись, как в утробе,
и мне темно, темно, темно.
И - меньше пятизначной дроби -
слепое светится окно.
Мне б разогнуться, распрямиться,
но так мала моя тюрьма,
и далеко родные лица,
и сводит тишина с ума.
Ещё не слова здесь, ни звука,
и будущее под замком,
и эта медленная мука
не овладела языком.
И, втиснутая в сонный камень,
как гвоздь под молотком, я жду.
Родившиеся стариками
живучи на свою беду.
Ещё покажется рожденье
надеждой на короткий миг...
И шаг мой первый, и паденье -
всё впереди, как первый крик.
***
Тень фонаря спешит за мной,
и льнёт к плите плита,
и резок этот зимний зной.
Звезда восходит над звездой,
и вниз глядит звезда.
Сегодня утром здесь стоял,
вмерзая в снег, народ.
Безмолвный Выставочный зал
качается-плывет...
Дома бескровны и черны,
и сад огромный пуст.
Какие нынче видят сны
ценители искусств?
Уходит в прошлое уют,
в котором можно жить.
Что - похоронки? - всё идут.
И страшно дверь открыть.
***
В августе, зардевшись от веселья,
нацепив на плащик триколор,
слышу за собой: "Мели, Емеля!
Кто ещё не пойман, тот не вор".
Полыхнула спелая малина,
затаилась в подполе братва.
Киснет человеческая глина,
и дорожка торная крива.
То ли снова кровью нас умоют,
чтобы век свободы не видать,
то ли новой верой успокоят,
чтобы было радостно страдать.
День грядущий, тёмный и сутулый,
баррикадным прошлым не гнушась,
на меня глядит в упор, как дуло.
Соглядатай в тень глухую - шасть...
Вечная отчизна терпеливо
ожидает неразумных, нас.
Августовский тёплый голос ливня
прозвучал однажды - и погас.
***
Везде чужбина. Отрывая
глаза от будничных щедрот,
пойми: ни ада нет, ни рая,
а только медленный исход.
Ступай и ты, куда придётся,
ступай, кочевник и изгой.
Тяжёлый камень инородства
кати легко перед собой.
И ты поймёшь, глотая слёзы
и обращаясь в пыль и прах,
какие грозные колоссы
брели на глиняных ногах,
какая сладкая отрава
поила души и тела,
какая рухнула держава
и нас едва не погребла.
Лети - с чужбины на чужбину, -
ключи от дома передай
тому, кто долго глядя в спину,
тебе сулит дорогу в рай.
***
Ездить на велосипеде,
есть бананы, будто хлеб,
и забыть о нашем бреде
и о том, что мир нелеп.
Сквозь готические храмы
тихо на небо взирать,
и забыть про наши раны,
и забыть про "вашу мать".
Но опять свербит под кожей,
манит родина, как грех.
Не дозрела я, ну что же,
до таких, как здесь, утех.
Слишком радостно и сыто
мне, клеймённой, неживой.
У разбитого корыта
слаще мне голодный вой.
Обменяю я валюту
на родимые рубли
и до дна допью цикуту -
что ж, душа моя, живи!
***
Давайте дрожать и молиться,
молиться и снова дрожать.
Кривое перо очевидца
легко ли в руке удержать?
А наши родные пенаты
со временем станут трухой,
и в бронежилетах солдаты
дадут нам и хлеб, и покой.
Вдова себя высечет снова -
и все облегчённо вздохнут,
ведь пряника нету иного,
чем сладкий карающий кнут.
Милее обители нету,
чем эта разруха и мрак.
Так что же мы рыщем по свету,
как стаи бездомных собак?..
***
Текут по венам поезда,
и землю пьют стальные трубы,
в стаканах - красная вода,
и к ней уже привыкли губы.
Разрыта память и в глазах
стоят могилы и могилы...
О вечный стыд, о вечный страх -
мы тоже, тоже так могли бы!..
Угарным газом насыщён,
усталый мозг ослабевает,
его всё больше клонит в сон,
что делать с жизнью, он не знает.
И, на краю оврага встав,
как перед выстрелом, однажды
за вдох один, за скрежет трав,
за боль - беспамятство отдашь ты.
***
Живите - я вам не помеха,
живите - я вам не чета.
Свобода - какая потеха,
когда у дверей нищета.
С натугой слова выдувая,
как мыльные пузыри,
я плачу, ещё живая,
при первых лучах зари.
Не скоро ещё, не скоро
привидятся пять хлебов
и тяжкую ношу позора
возьмётся нести любовь.
Мы думали, наши предки
за нас расплатились сполна.
Они повернули реки,
их вычерпали до дна.
Они города и веси
окутали вечным сном...
Стоящий у края бездны,
и весел, и невесом.
Стоящий у края бездны
уже не боится вдохнуть:
он - птица, он - свет небесный,
и долог небесный путь.
***
За порог - и нету страха.
Горло прочищает птаха,
звонко будет петь.
А на небе - поволока.
Кто-нибудь увидит Бога
и раскинет сеть.
Продолжайся, ад кромешный, -
жизни свет, горячий, грешный,
пляшет на лице.
Всё идём сквозь мрак и морок.
Господи - уже под сорок!
Праздник ждёт в конце.
***
Ещё не время умирать,
а жизнь уже ушла.
И не исписана тетрадь,
лежит - белым-бела.
И дремлют чёрная вода
и белизна берёз.
Слова спешат, как поезда,
чтоб рухнуть под откос.
Везде дороги да пути,
живи - не надоест.
Куда мне, Господи, идти?
Отечество окрест...
***
Ещё растёт сознание вины
и от дорог непройденных усталость...
Мне родиною стало полстраны,
мне полстраны чужбиною осталось.
Любимых лиц замкнувшаяся цепь
легка своею тяжестью привычной.
Леса густеют. Золотится степь.
Живёт земля в тоске многоязычной.
Как хочет всё вокруг заговорить -
быть понятым... Но мир во мне расколот.
И невозможно словом примирить
пустыни жар и океана холод.
****
В крови сгущаются леса,
и лепет лета всё яснее.
Земля живёт - что будет с нею?
Какие крепнут голоса!
Щедрее щедрого судьба -
костыль калеке даровала:
он - царь, он вышел из подвала,
чтобы найти себе раба.
***
Где-то счастья вечная подкова
всё стучит по пыльным мостовым,
где-то лебединый кроткий дым
в небе дышит и не знает крова.
Где-то с гор срывается река,
где-то мысль живёт еще пока,
горяча и ко всему готова.
Впереди ещё - века, века...
Будто кол, стоит в земле строка
в этот год, до рождества Христова.
***
Глухие углы безутешны,
и горек родительский кров.
Спасительной болью надежды
мы живы во веки веков.
Равнинная память окрепла,
лицом повернулась вперёд туда,
где сквозь марево пепла
к вершине вершина растёт.
Там быстрее реки горбаты,
до солнца - рукою подать.
И радостно просит растраты
души каменеющей стать.
И всё-таки - что же мне делать
со словом, что стынет в краю,
где песне, морозной и белой,
доверили юность мою?
***
Боль - безысходная - свободы...
Здесь камень сделался душой
и времени отвесны своды.
Здесь храм как глаз сторожевой
следит за плавным и протяжным
движеньем крыльев на востоктуда, где сном многоэтажным
прозрачен город и высок.
Стою на горном перекрёстке
двух судеб, спевшихся в одну,
стою под ветром этим хлёстким,
пересекающим страну...
В Г О Р А Х
Два вдоха, два глотка -
надежды не растрать -
травы усталой прядь
растёт сквозь облака.
Снег, словно соль земли,
на склонах...Погляди,
вот - небо. Мы пришли.
Две бездны впереди.
***
Когда заснёшь до полусмерти,
нахлынет утро и спасёт.
Дороги горной милосердье
ведёт к последней из высот.
Ни шагом не солгать, ни жестом.
Пружинит - на ветру - туман.
В движении прямом и резком
не может прятаться обман.
Всё выше, выше...Тесный воздух
уже подвижен, разряжён.
И ветка высохшая - посох,
и небо с четырёх сторон.
Обрыв раскатистый и зычный -
как продолжение пути.
И чувств простых косноязычье
живёт и требует: лети!
Поток пространства - боли свежесть -
нагнуться, зачерпнуть, испить...
Произнесённой стала нежность,
а слово надо искупить.
***
Ни слуху больше - и ни духу...
Где этот дом? Где этот дым?
Земля похожа на старуху
с тяжёлым локоном витым.
Лоза кренится...Камни шепчут,
речную жизнь боготворя...
И неба раскалённый жемчуг
глаза мне застит... Здесь заря
всегда брала меня за горло
и диктовала зло: "Живи!"
И - вновь скалистый профиль гордый
замешан на речной крови...
Но только где тот дом далёкий?
Но где высокий, тёплый дым?
Тяжёлый взгляд, да сумрак блёклый,
да плач над именем твоим...