Это было пять лет назад. Или шесть. Или семь. Мой товарищ в книжном магазине увидел книгу, обложка которой была украшена фотографическим портретом его знакомого; оказалось, что книга посвящена его, знакомого, творчеству. «Вот! — сказал довольный товарищ, вручая мне книгу, — Это про М.!» Читать, стало быть, предоставлялось мне. Я и не преминула, что называется. Это была обычная практика: товарищ притаскивал мне книгу, я её читала, потом ему пересказывала, а он, намотавши на ус, мог впоследствии поддержать беседу в приличном обществе, т.е. в обществе людей, котором я также пересказала содержание литературной новинки.
Тогда у меня была собака, Марчелло, умнейший пёс, который знал очень много слов и даже имена некоторых людей. Товарищ иногда с ним гулял. Но в тот раз он как-то не рвался, хотя Марчелло делал ему недвусмысленные намёки.
— Попозже погуляю, — сказал товарищ и стал медленно и печально пить чай.
— Так-так... — говорю. — Кстати, я прочитала книгу про М. Знаешь ли ты, что пеоны для М. — самое обычное дело? Причём и длиннейшие, которые прежде ни разу не встречались...
— Ишь ты! — кивает товарищ с уважением.
— У него встречаются даже пеоны с дробной стопностью, отличающиеся от обычных тем, что после последней пеонной ударной константы имеется еще одна двухсложная стопа... Мало того, М. убедительно демонстрирует не только четырёх-, но и шестисложные ритмы — гексоны!
— Не ожидал, — говорит товарищ. — Вот гексонов — не ожидал!
— Стоит отметить и уникальные примеры сверхдлинных двухсложников: 18-23-стопного ямба, 26-27-стопного хорея; наконец, удивительный бесконечно длинный двухсложник, где регулярный ритм сперва устанавливается, потом — ты прикинь! — дробится пополам, становясь чётче, затем превращается в хаотическую смену правильных однострочных ямбов и хореев, при этом — ты слушаешь?! — при этом зарифмованы все строки, кроме последних двух!!!
— Охренеть можно, — говорит товарищ, и взгляд его делается стеклянным. — Кроме последних двух... Это ещё, можно сказать, повезло...
— Ага! — говорю. — Логично предположить, что у М. должны быть образцы и сверхдлинных трехсложников...
— И? — спрашивает он тихо. — Неужели?...
— И они действительно есть!!! — возвещаю я и хохочу: — 12-16-стопный дактиль, 14-16-стопный амфибрахий; сверхдлинного анапеста у М., впрочем, нет...
— Пронесло! — говорит товарищ в сторону, морщится и трёт рукой грудь....
— Однако это еще не конец! Открытие М. — это хориямб, то бишь ямб, в котором первое схемное ударение смещено со второго на первый слог, нерегулярный, но вполне силлабо-тонический размер... Ты понял, с кем ты водку пил?
— Коньяк... — бормочет товарищ.
— Ну, коньяк! Главное — ты понял, что М. имел в виду, когда говорил "Ай, какой я молодец"?
— Теперь понял... М. имел в виду хориямб...
— Вот именно! Если говорить о тоническом стихе...
— Не надо!
Товарищ, слабея, выходит из комнаты. Ему не хватает воздуха. Я иду за ним.
— Если говорить о тоническом стихе, — говорю я как бы между прочим о тоническом стихе, — то здесь М. впервые написал правильный восьмииктный дольник, впервые использовал длинноинтервальный акцентный стих, впервые продемонстрировал четырехиктный тактовик... Ты понял, нет?
Товарищ шнурует ботинки, берёт поводок и выходит из квартиры. Марчелло, поджав хвост, трусит за ним. Пёс чует, что происходит что-то недоброе: слишком много незнакомых слов.
— Никто до М, — говорю я им уже в подъезде, — не использовал трёх- и четырёхэлементарные составные строки... Никто не писал белые стихи столь сложной регулярной структуры...
Дверь захлопывается. Я стою одна в окружении почтовых ящиков. И делаю контрольный выстрел в пространство:
— А ведь в начале творческого пути его метрический репертуар был сравнительно однообразен... Кто бы мог подумать...
