Психолог говорит, я выбираю «отсутствующих» мужчин. В любой толпе нутром чую того, кто недодаст любви и будет жалеть на меня времени.
И разумеется, это все из детства, ведь с папой в детстве я встречалась редко, хотя номинально он еще жил дома. Просто отсутствовал. Никогда не успевал к ужину, а если успевал, то потом куда-то девался – приходил уже ночью, когда я спала. Так годами. Никогда не видела папу спокойно сидящим в тапках у телека. Конечно, теперь мне привычней с мужчиной, который днем не мешается под ногами, а приходит только спать.
С дедушкой, папиным папой, не успела даже познакомиться, он умер, когда мне было три года. Про него известно, что он все время читал книги и предпочитал всем авторам Льва Толстого. Вся семейная библиотека отмечена его элегантной чернильной подписью. И еще он был равнодушен к одежде, не хотел отвлекаться от чтения на быт. Семейная легенда гласит, что в дедушкином шкафу висели семь одинаковых серых рубашек с карманами. На фото разных лет он всегда в них, но будто в одной и той же.
Так вот, чем старше я становлюсь, тем стремительней сжимается мой гардероб. А недавно я вдруг подумала, что самый комфортный вариант – это несколько водолазок. И сразу поняла: «Семь одинаковых рубашек! Вот к чему я движусь». После чего накупила крайне непрактичных платьев, хотя становилось все очевиднее: по-крупному и в мелочах я повторяю отсутствовавших в моей жизни папу и дедушку, и сопротивляться бесполезно. Это как бежать по полю от огня – чем быстрее бежишь, тем вероятней накроет и спалит. Вероятность выскочить появляется только если повернуться лицом к пламени и ринуться в него против ветра. В моем случае - признать в себе фамильные черты, обнаружить плюсы генетического наследства и поводы для благодарности.
Наша ванная всегда была перегорожена полкой для увеличителя и ванночками для проявителя и закрепителя. Мы мылись, еле умещаясь перед краном на одной ноге. «Это не ванна – это фотолаборатория», - утверждал папа. Считал, что «Унибром» лучше, чем «Бромпортрет» и, обрезая фотографии большими ножницами, («Я кадрирую»), сыпал длинные обрезки фотобумаги прямо на пол.
Про ужасный с моей точки зрения портрет, где виден каждый прыщик, он говорил: «Очень хорошо по свету». Или по контрасту. А фото, которое мне нравилось, сминал пинцетом со словами «сильно засвечено» или выбрасывал из-за какого-то «зерна». Было особенно неприятно, что мое лицо состоит из зерна, и занятие фотографией казалось мне заговором с целью подчеркнуть оспинки и мешки под глазами.
Зато.
Папа выписывал журнал «Советское фото» и собирал альбомы известных фотографов. Я провела немало часов, листая их, разглядывая шедевры фотоискусства. Позже выяснилось, что так и образуется «насмотренность» - с детства настроенное понимание, что есть хорошая фотография, композиция, ракурс. И теперь я могу быть сама себе фоторедактором, подбирать иллюстрации для постов в соцсетях, вести паблики, кадрировать… Но главное: смотреть на фотографии, открывать для себя все новых авторов – мое любимое «отдыхательное» занятие. Я наслаждаюсь классными фото, я держу сотни любимых изображений в голове и всегда могу к ним вернуться либо применить «по случаю». Они – моя альтернатива всему, что есть некрасивого и неправильного в мире. Это визуальный контекст, которым я в любой момент заменяю действительность.
Однажды папа взял меня с собой в командировку. Я не хотела ехать, у меня были планы - играть во дворе в семь камешков, а не трястись два часа в автобусике с курящими мужиками. Тем более, когда дорога уперлась в скалу, оказалось, что кругом шумная стройка и люди в касках с отбойными молотками. «Исторический момент – они пройдут эту гору насквозь», - сказал папа.
Когда молотки врезались в скалу и во все стороны полетели камни, взрослые захлопали в ладоши. «Пойди, возьми на память», - подтолкнул меня папа. Я подняла один из камней, мокрый и ледяной. Помню, пожалела его, ведь только что он был частью огромной горы, сквозь него сочились родники, над ним росли деревья, и вот, оторвали. От холода осколка породы свело руку до локтя. Лет двадцать он лежал у меня на книжной полке рядом с вазочками и куклами, а потом потерялся. И только недавно, начав регулярно ездить в горы, я поняла, что тогда был за момент – начало строительства Гимринского тоннеля — самого длинного автодорожного тоннеля в России. Его строили тридцать лет и окончательно открыли только в 2012-ом. Проезжая по нему теперь, слушая, как о нем с гордостью рассказывают дагестанцы, я чувствую причастность. И нежность к папе.
Еще маленькой я услышала, как он грубо сказал кому-то: «Замолчи!» во время разговора за праздничным столом, как мне казалось, очень веселого. Я вслушалась тогда, там было про еврейский вопрос. И с тех пор всегда знала, как папа среагирует на малейшее проявление национализма или любой другой предвзятости – презрительно и с омерзением. И сама не умею реагировать по-другому.
Кстати о праздничных столах – он терпеть не мог торжеств до такой степени, что как-то вообще не пришел на свой день рождения. То есть, мама приготовила салаты, горячее и торт, друзья собрались и ждали, а папа все не шел и не шел. Появился ближе к полуночи, сказал, что забыл и «что такого?».
Я привыкла считать этот случай примером крайнего эгоизма и пренебрежения к людям. Но когда собственный день рождения перестал казаться праздником, когда приближение заветной даты вызывало уже только тошноту, я позволила себе ничего не отмечать, игнорировать насколько возможно, вернее по полной. То есть, знала, что могу даже не приходить на свой день рождения, да и на папин тоже. Он поймет.
Когда я получила первую тройку (в 6 классе), мне казалось, что «теперь все», даже не знаю, что. А папа очень смеялся и сказал, что наконец-то он видит, что я нормальный человек, а не круглый отличник. Хотя сам всегда был круглым. Даже в своем нефтяном институте.
Однажды я решила бросить универ и не пошла на экзамен. У меня была личная драма, опять. Папе сказали. Он выловил меня в городе, привел к бабушке, достал бутылку коньяка «Россия», налил в бокал и сказал:
- Не пей сразу, погрей в руках, хороший коньяк должен пахнуть цветами.
И потом как-то все утряслось спокойно.
Папа умер недавно, а перед этим болел и разговаривал все меньше с каждым днем, в основном кивал. То слышал нас, то не слышал, то реагировал, то нет, но до конца сохранил очень важное чувство - чувство юмора. И прикреплялся им к жизни. После нескольких суток молчания мог неожиданно рассказать анекдот – очень медленно, но в тему общего разговора. А когда от всей речи и мышления остались одни жесты и интонации, юмор все еще был с ним. Там у себя в голове он шутил и улыбался снаружи. Фирменно - набок, правым уголком губ.
И когда я не совпадаю с другим человеком ни в чем, но смеюсь его шуткам, мне наплевать на несовпадения. Я держусь чувства юмора и знаю, как важно совпасть в том, что считать смешным и как ценны эти совпадения.
- Все на продажу! Все семейные истории вынесла «из избы», - скажет папина сестра, моя тётка, если прочитает. Но она уже говорила подобное давным-давно, когда папа процитировал в своей редакторской колонке домашний разговор. «Все на продажу!» - так и сказала. А папа пожал плечами:
- У нас работа такая.
Раньше, когда мне говорили, что я точно как папа, всегда оставляю последний кусок на тарелке «потому что не лезет», я сердилась. Почему «как папа»? Я сама по себе оставляю. А когда говорили, что чихаю, как дедушка, то вообще взвивалась. Дедушка, по рассказам, громогласными чихами доводил семью до заикания. Теперь я, пожалуй, засмеялась бы и загордилась. Но теперь и сказать некому - я старшая.
Конечно, я мечтала об отце, который гладил бы меня по голове и говорил, что все будет хорошо. Но мой был совсем про другое. Унаследованное от «отсутствовавших мужчин» не годится, например, для зарабатывания больших денег, но часто помогает эгоистически "выбирать себя" и блюсти свои интересы - без чувства вины и наплевав на условности. То, чему мягкие, жертвенные натуры учатся с помощью психолога.
А мне психолог нужен для другого - увидеть среди всех мужчину, который придет к ужину и больше не уйдет.
(для журнала Seasons)
