Настала пора потерянных рукавичек, простуд, катков и наряженных елок. И кого-то у метро уже встречают с санками. Очень завидно.
Выпал первый снег и так исхитрился, что напомнил детство и подарил-таки забытое ощущение обновления, обнуления, принятого решения. Конец метаниям, вступаем в зиму и будем в ней жить. Дышать паром, разглядывать снежинки на рукаве, носить с собой перчатки, бальзам для губ и Strepsils. Очки и коробки с тортами будут запотевать, когда входишь с мороза. Но потом, конечно, оттаивать.
Если мокрую пуховую варежку положить на батарею, то вскоре она покрывается испариной, пух становится белесым и встает дыбом. А как хорошо ее будет потом надеть, перед выходом - сухую, горячую! С полозьев санок натекает лужица, штаны тоже надо сушить, а прежде чем вбежать в подъезд, лучше хорошенько потопать - снег стряхнуть и рабочее напряжение сбросить. Оставить за порогом. Зима.
В детстве я больше всего любила такие зимние дни, когда с утра сходишь к участковому врачу, он тебе скажет: «Больше горячего питья и приходи через три дня за справкой». То есть, болеешь вполне официально, но не так уж мучительно.
И выходишь из поликлиники, там снежок сыпется. На улице мало народу, а во дворах вообще никого нет - все в школе, а у тебя впереди целый день, нет, целых три, а если горло останется красным, то и больше - дня свободы. Со сбитым режимом, поздними завтраками, сугробами на подоконниках, бело-белоснежным дневным светом в окна, сиреневыми сумерками и острым чувством свободы, когда можно задремать над книжкой и проснуться уже в темноте.
Только проснуться!
И дождаться маму с работы, и тянуть время, в котором нет никакой подготовки к чему бы то ни было - ни к следующему дню, ни к раннему подъему, ни к контрольной по математике, а есть только таинственное вещество зимнего вечера.
Пока я сидела одна, до последнего не включала свет, мне нравилась смотреть из темной комнаты на черный геометричный силуэт ветки в окне. На фиолетовом фоне неба она образовывала диагональную композицию, как осенью листья, летящие наискосок. И отбрасывала ломаные тени, которые кружились по комнате, если мимо ехала машина.
Потом небо гасло, я шла к выключателю, натыкаясь на угол дивана и остальные углы в комнате. Скоро приходили румяные одноклассники - проведать, рассказать новости и заставить меня записать в дневник "что задали". Последнее мне было глубоко неинтересно.
В ангину на горле я носила шерстяную косыночку, свернутую втрое, к ночи шея начинала чесаться, но косыночку я не снимала - она подтверждала мой болящий статус. Мама приносила молоко с медом, я пила его в постели и читала "Шерлока Холмса" - серия "Библиотека приключений", 54 года издания. И Ватсон там назывался Уотсоном. С тех пор я люблю вечера, когда на утро никуда не надо идти и все то в детективах, что не касается поимки преступника. А именно - атмосферу...
Зима, это не так уж страшно, ну что вы...
Мама ушла в Вахтангова на "Евгения Онегина". Гас обмотался соплями и убежал, говорит, на танцы, но он всегда так говорит. Ася пришла с баскетбола, спросила, знала ли я, что у улиток есть сердце, кишки и желудок (я не знала и была потрясена). Также Ася сообщила, что субботу она будет рада провести со мной, а вот на воскресенье я могу не рассчитывать.
Потом, как раз в сумерках позвонил отец и между делом спросил про маму:
- Ну, а как там Людмилвасильна?
- Надела шляпу, мои серьги с кораллами и ушла в театр!
Папа вздохнул и перевел разговор на мое здоровье.
Фото
«Догулялся» 1960 год. © Николай Хорунжий
и Борис Кавашкин «Ритм»