К вечеру мы нашли последний на земле пустой пляж. Был шторм. Ближайшие к нам купальщики располагались так далеко по берегу, что выглядели черненькими песчинками. Дети долго и отважно бросались в огромные живописные волны. Кричали, кувыркались и смеялись. А я не купалась, потому, что боялась выпустить их из виду.
Закат, как положено, догорал на галерке китайским веером. Маленькие лохматые чайки упорно летели против ветра. Большие бакланы умело ложились крыльями на ветер, не пытаясь с ним бороться. Вскоре и те и другие демонстрировали нам свои розовые от заката животы.
Стемнело, и лезть в море стало страшно – его было очень много, а неба еще больше. Уходить не хотелось, и мы чертили на песке кружки и стрелы бакланьими перьями и еще большими пальцами ног. Песок стал золотой и бархатный, и дети такие же. Я написала на песке – АСЯ. Ася возрадовалась и стала фотографировать. Гас взял палочку и нарисовал сердечко, чтоб тоже сфотографировать и послать своей девочке.
Первое сердечко показалось ему слишком маленьким, и он ушел подальше – рисовать большое. Я поласкала купальник в прибое. Вдруг за спиной раздались всхлипывания. Оборачиваюсь, Ася вся в слезах:
- Мама, мы все умрем?
И среди этой красоты и покоя я оказалась не готова, ну совершенно к такому не готова. Я трусливо продолжала полоскать купальник и не могла придумать, что сказать. Придумала, что можно ее обнять. Стоим, обнимаемся, Ася рыдает:
- И я умру, и ты умрешь…
Вдали Гас трудится над посланием.
И тут я, конечно, сказала глупость, выдала путаную версию из Бхагават-Гиты:
- Умрем, а потом опять родимся… И станем в следующей жизни кем хотим. Хочешь жуком, хочешь – королевой.
- Как жуком?
- Ну это если в этой жизни сделаешь что-то плохое… Будешь, яблоко? Или помидор с солью? С лавашем…
Не сработало. Рыдания продолжались. Тем временем, Гас нашел какую-то огромную палку - бывшее дерево и с энтузиазмом двумя руками водил ею по песку. Самовыражался. В любви и размер сердца имеет значение.
- Как ты думаешь, а кем теперь стал наш дедушка Вася? – всхлипывала Ася. И я опять ничего не могла придумать. Меня застали врасплох. Когда мне хорошо и красиво – я не думаю о смерти, а Ася вот - наоборот.
Сфотографировав свое гигантское сердце, Гас пририсовал ему пипиську, прыгал вокруг и очень веселился. И еще удивлялся, что мы не присоединились к его веселью, сказал – у нас нет чувства юмора. Его волновали вопросы жизни, а не смерти!
Вот всегда так. Хочу быть мужчиной.
В машине на обратном пути он крепко спал, а Ася вспоминала свою одноклассницу, у которой папа в этом году погиб в аварии. И еще спрашивала, как люди живут без мам. И я опять была немудрая, не старшая и не сильная. И сказала: привыкают, наверное…
Легли спать, выключили свет, и спустя какое-то время Ася потрогала меня за ухо:
- Мам, ты спишь?
- Нет.
- А о чем думаешь?
- Ни о чем.
- Вот как ты это делаешь?! Научи и меня ни о чем не думать!
И тут я опять придумала ее обнять и сказать, что даже когда мы все умрем, я все равно буду ее любить. Что это уже навечно. И мы уснули. А Гас давно храпел и фыркал во сне, как в волне. Он почему-то итак не сомневается, что его все любят и это навсегда.
P.S. Так что говорить?