Моей бабушке, Валентине Ткаченко, было одиннадцать, когда их село под Харьковом оккупировали немцы. Сейчас ей девяносто два, и её память свободнее ныряет в детство, нежели во вчерашний день.
В их доме поселилось двое: один - добрый, а другой злой. Доброго звали Гельмут, он был конюхом и кормил бабушку хлебом, предназначенным для армейских лошадей. Имя злого, который чуть что хватался за оружие, бабушкина память не сохранила.
Девять месяцев через село Малиновка проходила линия фронта. Отец воевал, а моя маленькая бабушка с мамой и дедом Григорием сидели в подвале. Когда свист летящий бомбы нарастал, они молились вслух. Их голоса звучали в унисон, забираясь все выше: "Отче наш, еже еси на небеси..." Однажды бомба упала ровнехонько в дырку уличного туалета, и содержимым залило весь двор. Да святится имя твоё - и удобрения на огороде, и дом цел.
Самое чудесное воспоминание маленькой бабушки - это утро после победы. Они тогда с мамой переехали в Харьков, и никто не знал, когда ждать отца и вернётся ли он вовсе. Однажды маленькая бабушка проснулась, распахнула окно и увидела, что на лавочке спит её папа. Тот, возвращаясь с фронта, остановился в первом попавшемся дворе переночевать, прежде чем ехать в Малиновку, и оказалось, ноги сами привели его по "сердечному" адресу.
Потом маленькая бабушка выросла в стройную девушку и уехала из Харькова в Сибирь, в город Новокузнецк, по распределению после института. Тридцать лет она проработала директором спортивного центра и бассейна "Родник", вела "группу здоровья" по вечерам, и до сих пор, в свои девяносто два, может дать мне фору в упражнениях на пресс.
С памятью у неё похуже. Мама по сто раз ей объясняет, куда надо нажимать в "вотс апе", чтобы ответить на видео-звонок. Приходится набирать на городской и втолковывать. И так почти каждый день. Иногда, не выдержав, мама переходит на крик:
- Жми на мешочек! На мешочек жми!
Мешочек - это камера, но бабушка нервничает и все время тычет пальцем не туда. Я понимаю, что мама кричит не на бабушку, а на свой страх, что та может умереть. Пытается прогнать его криком, но страх сидит очень цепко.
Мама уговаривает бабушку жить с ней в Москве, но она сопротивляется. "Хочу умереть дома, возле "Родника", - говорит бабушка. Иногда удаётся затащить ее в гости на несколько месяцев, но эти визиты скорее мучительны, чем радостны. Бабушка сразу же стареет до ста или даже ста десяти, грустит, хуже соображает, путается в незнакомых комнатах, часами сидит на кровати и смотрит в стену. Она сильно переживает, что соседка забудет полить её огород на балконе, и каждый день считает, сколько дней осталось до возвращения домой. Не так давно у бабушки была своя дача и большой огород, но дачу ловко увели знакомые. Однако, об этом чуть позже.
Будучи ребёнком, я слушала бабушкины истории про войну - мне было интересно и совсем не страшно. Пока линия фронта проходила через село Малиновку, у злого родился в Берлине сын. В тот день немец напился, стрелял в воздух и танцевал, неуклюже топая сапогами. Маленькая бабушка сидела под лестницей и боялась выйти, чтобы не навлечь "радость" на свою голову. Она избегала злого всеми силами, но постоянно сталкивалась с ним нос к носу. Видимо, для тренировки духа, который ей очень понадобился в дальнейшем.
Однажды бабушка увидела, как злой ходит по заднему двору со свернутым в кулёк полотенцем, качает его на руках и поёт. Слов она не разобрала, хотя к тому моменту добрый конюх Гельмут научил её немного говорить по-немецки. Злой качал, пел и плакал, и бабушка удивлялась, что у него такие же слезы, как и у неё.
Отступая из села, злой застрелил дедушку Григория. Наверное, он видел в нем того, кто виноват, что ему приходится укачивать полотенце, а не родного сына. Он стрелял в свою собственную злость, а попал в дедушку.
Так вот о тех знакомых, что пару лет назад увели бабушкину дачу. Они выглядели великодушными, предложив моей старенькой бабушке, которая с трудом взбиралась на высокую подножку электрички, возить её на дачу на машине, вместе удобрять огород и есть урожай. Мол всегда мечтали о даче, но не могли себе позволить, а тут такой выстрел по двум зайцам сразу. Чуть позже всплыло условие сделки - переписанная на них дача. Бабушка согласилась.
Примерно год они ее возили, а потом перестали брать трубку. Бабушка утверждает, что они очень хорошие люди, и, наверное, просто поменялся номер, а сообщить ей об этом забыли. Она ждёт, что они вот-вот позвонят, потому что у неё на даче душистый горошек и кабачки во-о-от такого размера! А пока что устроила огород на балконе. Мама не стала ей говорить, что как-то видела эту парочку в магазине, окликнула, а те бочком-бочком и дали деру. Наверное, бежали от собственной подлости, которая кусала их за пятки.
А ещё бабушка огорчается, что в этой жизни уже не сможет отыскать внуков Гельмута в Германии и поблагодарить за то, что их дед не дал умереть с голоду, подкармливая "лошадиным" хлебом. Мне странно, что она ни разу не сказала, что хотела бы плюнуть в лицо внукам того безымянного злого, что застрелил дедушку Григория. Наверное, нет никакого смысла плевать в собственную ненависть, когда ненависти нет.
Не знаю, что делала бы я, пройдя через такое...
Кстати, злой, застреливший деда Григория, сыграл свою классическую роль до конца - отступая, он ещё и бабушкину маму угнал в плен. Сотни женщин погнали в тот день в колонне прочь от села, от домов, в которых сидели дети, и бабушка в том числе, и безутешно плакали. Мама шла три дня, и все три дня маленькая бабушка ревела. И когда связующая их нить окончательно истончилась, мама поняла, что надо возвращаться. Любым способом!
Неизвестная женщина шла навстречу колонне. Автоматчик отвлекся, и мама выскочила из своего ряда, подхватила женщину под руку, и они пошли прочь. Чудом её не заметили и не расстреляли на месте. Чудом незнакомка не испугалась, не вскрикнула, а, как ни в чем не бывало, продолжила движение с мамой под ручку.
Мама пришла домой через пять дней беспрерывных слез маленькой бабушки, прожила очень долго, и умерла от рака. А её муж, благополучно вернувшийся с войны и случайно заночевавший под окном их дома, прошедший две ссылки - по пять и десять лет, прожил после смерти жены всего сорок дней и на сорок первый повесился на ручке двери.
Вряд ли он хотел самоубиться. Война и ссылки его достаточно закалили. Думаю, просто пытался задушить свое горе, а задушил себя.
Кстати, в первую ссылку он попал по ничтожному поводу. В пятницу пошли всей бригадой на речку посидеть и выпить после рабочей недели. Дед был "большим человеком", прорабом на стройке, но держался со всеми на равных. Тогда убили Кирова, и один из рабочих начал говорить тост, долго и нудно, про революцию, Сталина и Кирова. А дед сказал: "Давай покороче! Одного убили, а на его место ещё сто человек радуется". На следующий день кто-то из бригады написал донос, и дедушка уехал на пять лет на строительство канала "Москва-Волга". Освободили его за хорошую работу досрочно, строитель он был классный, и премировали отправкой на фронт.
Наверное, доносчик страдал и хотел избавиться от разъедающей душу зависти. Но зависть в ссылку не уехала, осталась с хозяином. Уехал только дедушка.
Вторая ссылка продлилась уже десять лет. На фронте ударил офицера по лицу и отправился в лагерь по тридцать седьмой статье. Вышел на свободу по реабилитации после смерти Сталина в 54-ом году.
Как я уже писала выше, моя старенькая бабушка отказывается переезжать жить к моей маме и только ждёт, когда та навестит ее в Новокузнецке. Она словно ребёнок в пионерлагере, мечтающий о родительском дне. Они и, правда, поменялись ролями. Раньше бабушка была мамой, а мама - её дочкой, а теперь наоборот: бабушка - её дочка и спрашивает, что они будет сегодня есть, и когда пойдут гулять. Внуки (то есть мы) далеко, дачи больше нет, без мамы бабушке одиноко, подружки все поумирали, и в какой-то момент телевизор стал ей единственным другом. Но телевизор плохо на неё влияет - у неё сразу давление, беспокойный сон и память превращается в сито.
Поэтому мама купила ей кисти, краски и бумагу, и бабушка начала рисовать. В одиннадцать лет она не успела порисовать и теперь восполняет. Рисует трогательных медведей, котят и белок и довольная показывает их моим детям по "вотс апу". Самое интересное, в эти дни ей даже не приходится напоминать, что надо нажимать на "мешочек", настолько ясно она соображает после рисования.
А ещё она с гордостью демонстрирует нам крошечные помидоры, выращенные в деревянном ящике на подоконнике. Но меня эти помидоры расстраивают. Я сразу вспоминаю негодяев, лишивших бабушку дачи.
В последний раз я так раскочегарилась, что сказала, что приеду в Новокузнецк с ними судиться.
Бабушка помолчала, а потом вдруг взглянула на меня светлым взором и говорит:
- А ты знаешь, что у них фамилия Гельмутовы?
- У этих воров? И что?!
- Мне приятно думать, что я отдала дачу детям Гельмута.
- Причём тут Гельмут?
- Может и не причём. Но для меня это так. Пусть моя дача теперь кормит его детей и внуков. Жизнь, как всегда, завернулась хитрее, чем спираль Фибоначчи. Не разобраться, не разложить по полкам: плохое и хорошее. Ясно лишь одно, у маленькой старенькой бабушки замечательные рисунки.
