Каждый день я прохожу подземный переход, где наблюдаю душещипательную картину: выстроившись вдоль стены, бедные старушки пытаются заработать на жизнь мелочовкой в сытой Москве. Не от хорошей жизни пенсионерки мерзнут в переходе ради пары сотен рублей. Продают все, сделанное своими руками: вязаные шапочки и носки, квашеную капусту с хрустящими огурчиками, варенье, закатанное с участков, на которых горбатились летом. От нищеты интеллигентные старушки несут даже самое дорогое: тома Пушкина и Толстого, которые в советские времена добывали, сдавая макулатуру. Для равнодушного взгляда, это беспорядочная торговля, для сочувствующего — борьба за выживание. Из сострадания к униженной старости я частенько что-нибудь покупаю, да по «забывчивости» на лотке оставляю покупку и бегу по своим делам. Собралась так поступить и сегодня, но вместо бабулек увидела полицейского, застывшего грозной статуей над брошенными вещами. Преисполненный важности, он поджидал «преступницу», сбежавшую с места «преступления». На лице полицейского отразилась злая досада от невозможности немедленно оштрафовать беглянку за торговлю в неположенном месте. Рядом с ним за соседним лотком, ожидая своей незавидной участи, в испуге поеживалась очередная щуплая жертва, не успевшая улизнуть от наказания.
Сделав пару шагов, я обнаруживаю беглянку: выглядывает из-за угла, от страха дрожит, растерянно плачет. Бедняжка и вещички свои не хочет бросать, и надежды не чает, что полицейский утратит терпение и покинет свой пост. Чем эта жуткая история закончилась, не знаю, — с отчаянием от собственной беспомощности я поспешила по своим делам. Весь день меня грызла совесть, что не остановилась и не защитила старушек. Разум при этом твердил, что бесполезно стыдить полицейского: он при исполнении обязанностей, он на охране законов.
Только почему-то в нашей стране законы эти тем лучше охраняются, чем бедней нарушитель законов! Неумолимые эти законы становятся удивительным образом мягки, снисходительны и добры, едва речь заходит о тех, кто купается в роскоши. Из нашего общества катастрофически исчезает сострадание к бедности, старости и болезням. На смену ему приходит поклонение власти, силе и роскоши, добытыми любым путем. Понятия справедливости растворились в чреве законов и ушли из умов современников. И нет смысла ругать власть имущих. Они далеки от народа и живут в параллельном мире. Это мы безразличны к нищим старушкам! Это нас не волнует несправедливость! Это нами руководит желание перекинуться в параллельный мир роскоши, куда мы несемся, сбивая с ног старость, которой обязаны жизнью, свободой и благополучием. Наши нищие старики и старушки создавали страну, в которой мы, сильные и молодые, расположились хозяевами, оттеснив их на обочину жизни. Один хозяин жизни штрафует беззащитных старушек за капусту с огурчиками, другой хозяин жизни доводит до смерти блокадницу, которая в 81 год украла 3 пачки масла (вы, наверняка, слышали эту историю, которая случилась недавно в Питере). Таких вопиющих историй тьмы и тьмы! Карали блокадницу не в пустыне, на глазах у людей. Неужели ни у кого не возникло желание заплатить за эти три пачки? Неужели некому было остановить администрацию магазина, которая вызывала полицию в то время, когда старушка молила позволить ей заплатить за злосчастное масло?
Я с ужасом представляю эту картину: администрация магазина безжалостно третирует 81-летнюю женщину, пережившую ужасы войны, за какой-то пустяк, за 3 пачки масла, угрожает полицией, а народ снует мимо касс, загружает себя покупками и равнодушно не замечает трагедии и злодейства. У народа валом своих проблем, народ всегда будет молод, силен и здоров. И невыносима становится мысль: а найдись хоть один сочувствующий, и старушка была бы жива!
И с горькой тревогой вспоминаю историю в переходе. А вдруг и ту старушку полицейский увез в участок? Воображение рисует кошмарный конец: сердечный приступ, скорая, смерть! А всего-то мне стоило остановиться и вселить в старушку надежду, что она не одна, что незнакомые люди могут быть добрыми и неравнодушными.
И вот уже ругаю себя: почему не остановилась? И в самом деле: а почему? Не потому ли, что сама уже заразилась обреченностью и не верю в сказки, что люди умеют бросать свои родные дела ради чужих людей?