Она всегда куда-то спешила. В квартире её родителей мы едва оставались с ней одни – дома почти всегда были мама с бабушкой.
Я прилетал на три – четыре дня. Денег на отель не было, да ее родители и не разрешили бы мне селиться где-то еще.
Меня, жениха, размещали в комнатке рядом с кухней – там, в огромной квартире довоенной планировки в доме на Пастера, когда-то жила прислуга – и она, будто родители ничего не знают, проскальзывала ко мне по ночам.
К десяти утра уходил в офис отец, мама шла на рынок, бабушка к себе в комнату, а у нее всегда были какие-то дела.
Мы шли по Пастера к Греческой, проходили через парк, мимо кафе в беседке – я бы хотел посидеть там, но нет – постоянно куда-то опаздывали и спешили, заходили в офисы над пассажем, отдавали – забирали документы, встречали её знакомых. Всем что-то от нее было нужно, и я ходил за ней хвостиком и дулся, что времени нет только для меня.
Между делами мы наскоро пили кофе в кафе, пару раз даже в том кафе в беседке, рядом с офисом партнеров, ели на обед пиццу (я впервые узнал, что пицца бывает не только с грибами – в Израиле тогда других не было), строили планы на будущее. Потом снова нужно было бежать.
Она злилась, что я медленно иду, а я тянул время, чтобы быть только с ней. Она в шутку возвращалась, толкала меня в спину, смеялась:
- Ты разгоняешься как паровоз – говорила мне – сначала медленно, отстаешь, а потом разгонишься и тебя не остановить.
На самом деле, не остановить было ее.
Предполагалось, она переедет ко мне через год. Ей нужно было сначала получить диплом и все организовать. Я никогда не спрашивал, что именно "все". Кроме этого и кроме "всё образуется" планов не было.
По вечерам тащила меня к друзьям. Кажется, только один вечер мы провели вдвоем, и я запомнил его потому, что в полупустом баре на Греческой, возможно я ошибаюсь, там еще на стене почему-то висел велосипед (или это был другой бар?), сидел Жванецкий с двумя женщинами. МЖ пил вино и я смотрел на него за соседним столиком будто на чудо.
В остальные вечера мы ходили к ее друзьям. Была одна подруга, дочь миллионера, дружившая с ее старшим братом, был странный друг, который во время игры в шахматы, вдруг рассказал, что он бисексуал и потом странно на меня смотрел, и еще друг, с которым она встречалась за несколько лет до меня.
Еще были друзья старше на пять – шесть лет. Они жили в особняке довольно далеко от центра, владели большой компанией, ездили на новом джипе, звали ее ласкательно сокращенно – мне так не нравилось – и обнимали слишком тесно. Её, разумеется. Особенно он. А она смеялась.
Как-то вечером, мы ели у них раков с пивом и смотрели вчетвером "Заводной апельсин". Она так забегалась в тот день, что в самом начале картины заснула у него на коленях. Я делал вид, что все в порядке вещей, тем более его жене было норм.
Они были успешны и богаты, а я, хоть и приехал из другой, пусть более благополучной страны, был лишь студентом третьего курса университета с непонятным будущим, ездил на десятилетней развалюге Рено, подрабатывал по ночам, каждая смена по четырнадцать часов и не знал, что можно так обниматься с людьми, которые тебе только друзья, и очень ее ревновал.
Мне не было норм, но я знал, что она переедет ко мне через год и все пройдет. Я был молод и не задумывался, что после каждой сказки рано или поздно начнется быль, и уверен, что все знаю и со всем справлюсь.
Мы давно выключили фильм, её уложили спать на диване (к счастью одну – в сюрреализме того вечера и фильма на экране тв, мне почему-то не казалось, что это само собой разумеется) и втроем перешли на кухню. Все были уставшими, без нее чужими друг - другу, даже муж с женой между собой, и говорить было не о чем. Пиво было гадко теплым, а мясо раков вязким.
Нужно было отпустить людей спать, но будить ее, чтобы увести, казалось ниже достоинства, хоть мне и не давала покоя мысль, кто ляжет спать с ней на диване.
К счастью, она проснулась сама и, зевая, пришла на кухню. Нам предложили переночевать там, но я не хотел и в три ночи мы вышли на улицу. Подвезти, после всего выпитого, друг не мог, вызова такси не было, и мы долго шли в сторону центра по темной улице (фонари горели один через три), пока поймали машину.
Мы приехали домой к четырем и разошлись по комнатам спать. В шесть утра меня разбудила вода, капавшая прямо на лоб. На потолке, как раз над местом, где была моя голова, расползалось мокрое пятно. Я разбудил её родителей, и отец сразу пошел к соседям, чтобы те остановили потоп. А в двенадцать тридцать того дня, я уже улетел.
Последний приезд в Одессу был полгода спустя. О нем я писал в рассказе "Последняя ночь".
***
Я так и не досмотрел в тот вечер "Заводной апельсин". Сегодня, двадцать пять лет с небольшим спустя, я вспомнил свой тысяча девятьсот девяносто седьмой год и впервые полностью посмотрел фильм. Возможно, он и культовый, но я смотрел, как читают неинтересный текст, "по диагонали" – мне совсем не зашел.