Все было странно с самого начала. Я помню, мне позвонили и назначили встречу. Сказали, что одна особа нуждается в моих услугах, но сначала мне нужно пройти собеседование. У меня было хорошее настроение и я, помню, съязвила, не нужны ли до кучи мои анализы и выписка из трудовой книжки. Молчание в трубке заставило меня прикусить язычок. Мне продиктовали адрес и назначили время, попросили одеться попроще и не опаздывать. Я хотела было спросить, нужно ли мне приезжать со своими инструментами, но мои вопросы никого не интересовали — вместо ответа я услышала в трубке тишину.
Некоторое время я по инерции держала телефон у уха, потом отложила его и посмотрела в зеркало. Интересно, что нужно этим опухшим от денег и возможностей людям, если они приглашают на собеседование маникюршу? Ответа у меня не было. Однако сумма, которую мне объявили сразу, едва представившись, закрывала все дискуссии. За эти деньги можно было на месяц уехать куда-нибудь к морю. Да, пусть не на волшебный песок Мальдив или Сейшел, но и куда более доступные места были мне не по карману. До того звонка. Однако и сумма, и собеседование выглядели, мягко говоря, странными.
Меня успокаивало, что звонившая сослалась на мою клиентку, от которой я ничего, кроме добра, не видела — женщина была мила, любезна, всегда оставляла щедрые чаевые, я была в курсе ее проблем с сыном и дочерью, которые учились в Лондоне и, судя по всему, вместо освоения азов дизайна только и делали, что беспрерывно жрали наркотики. Периодически и я рассказывала ей что-то о своей жизни и посвящала в тяготы существования матери-одиночки из спального района. Клиентка всегда терпеливо и внимательно меня слушала, иногда подавала реплики и задавала вопросы, но было понятно, что ни один из ее маршрутов не выходил из границ Бульварного, максимум Садового, кольца. В своей жизни, минуя мое Перхушково, она сразу улетала в Дижон или Оттаву, и только ее перламутровые ногти моей выделки напоминали ей о том, что я и такие, как я, существуют. Мы болтали как подружки, но обе знали, что она и головы не поднимет от своих бумаг, когда шофер ее «бентли» обдаст меня грязью из-под колес. Хотя, возможно, я преувеличиваю. Или недооцениваю. За десять лет ковыряния пилочками в чужих ногтях мои эхолоты окончательно сбились, и я потерялась в многообразии человеческого безумия. Мне часто казалось, что я близка к паре ключевых разгадок, но окна Овертона схлопывались вновь.
Моя клиентка знала, что у ее мастера в моем лице нехилое прошлое с дипломами двух вузов и диссертацией на тему венецианского кватроченто, но, в сущности, ее это совершенно не интересовало. И это меня устраивало. При мысли о том, что она выбрала меня за тень моей прошлой жизни, мне становилось совсем тошно.
И вот теперь благодаря ее рекомендациям я отправлялась в элитный пригород подтвердить то ли словом, то ли мордой свое право очистить чьи-то привилегированные ногти от вульгарных кутикул.
«Ну и дела…», — подмигнула я своему отражению в зеркале и пошла спать. Шестерки миллионеров были беспечны, их не волновали такие условности, как время: мне позвонили с предложением в половине первого ночи.
Дальше все было еще веселее, потому что наутро за мной прислали машину. В восемь с чем-то шофер позвонил в домофон и сообщил, что ждет меня внизу. Спросонья я чуть не послала его, но вовремя сообразила, что ветер дует со стороны дорогих кутикул, а шофер, в сущности, ни в чем не виноват.
На всякий случай я прихватила свой чемоданчик, почистила зубы, натянула кроссовки и джинсы, сунула в карман плаща телефон и бегом спустилась по лестнице, стараясь не принюхиваться к сложному смраду кишечника мусоропровода панельной многоэтажки.
На фоне машины, припаркованной у подъезда, местные жители делали селфи. Я быстро примерила на себя роль свежеиспеченной содержанки и, демонстрируя угловатую неуклюжесть челяди, полезла из грязи на заднее сиденье. Я бы, возможно, села бы и вперед, но мне не дали развернуться с инициативами и подтолкнули к приоткрытой двери салона.
Прошел час, прежде чем я оказалась в полном одиночестве в комнате величиной со всю мою квартиру. Комната была пуста. Не то что там ничего не висело на стенах или не было дивана и каминной полки. Там вообще ничего не было, кроме тяжелого стула под моей задницей. Даже люстры или лампы на потолке. Однако комната была довольно ярко освещена. Насколько я поняла, от безделья разглядывая белые безукоризненные поверхности, свет проникал в помещение через щели под потолком, где, скрытые от глаз, были установлены мощные лампы беспощадного дневного освещения.
«Противное местечко», — пробормотала я, вспоминая изящный фасад дома, больше похожего на дворец, и кусты акации и роз, затянувшие периметр цоколя и первого этажа. Но волновали меня не акации, волновало меня другое. Я не могла отделаться от ощущения, что за мной следят. «Возможно, в эту белую стену вмонтировано скрытое зеркало», — подумала я. Мне захотелось встать, подойти и проверить, но я не осмелилась не то что встать, но и поерзать толком на стуле. «Все равно я бы и не увидела ничего», — успокоила я себя и осталась сидеть на месте, слегка подергивая ногой и покусывая ноготь мизинца. Обглодать пальцы как следует мне мешал навязчивый невидимый взгляд и профессиональная гордость.
Долгое время ничего не происходило, и меня потянуло в сон. Но стоило мне прикинуть, насколько комильфо будет растянуться прямо на полу где-нибудь в углу или рядом со стулом, как внезапно дверь в комнату открылась и на пороге встала уже знакомая фигура. Эта женщина в безупречном черном костюме-тройке встретила меня на пороге особняка, она же явно звонила мне накануне, и сейчас, очумев от белого сольфеджио этих стен, я была рада ей, как подруге.
Однако чувство радости было незнакомо этой женщине. Она молча поманила меня рукой и вышла в полутемный коридор. Я последовала за ней и тут же сослепу налетела на какой-то угол. Вполне подходящие моменту слова застряли у меня в горле и, видимо, правильно сделали, что застряли, потому что и без них женщина посмотрела на меня с таким отвращением, как будто я кровавыми пальцами намалевала свастики на их белых стенах. Я изобразила извинения вместо матерщины и поплелась вслед за черной спиной, потирая ушибленное бедро и постепенно привыкая к темноте.
— Оставьте ваши вещи здесь, — произнесла она, по-моему, первые с момента нашей встречи слова. — И телефон.
—Но инструменты… — просипела я.
Моя бедная глотка пересохла от волнений.
— Вам ничего не понадобится, там все есть, — прозвучал бесстрастный ответ.
Ладно. Есть, так есть. Я поставила чемодан рядом с банкеткой и уложила на нее свой плащ. Телефон оставался в кармане плаща. Звук я со страху давно выключила. Женщина ждала у двери.
— Подпишите, пожалуйста, вот здесь и здесь.
Оглушенная неслыханной вежливостью, я, однако, успела притормозить и ввернуть вопрос между приказом и исполнением.
— А что это я подписываю?
Женщина поморщилась. Мастера маникюра виделись ей людьми без вопросов, но жизнь была жестока.
— Это соглашение о неразглашении. Формальность. Хотя… — и тут ее лицо искривилось в презрительно-торжествующей гримасе, — на вашем месте я бы внимательно изучила ваш экземпляр. На досуге.
Она произнесла последнее слово таким тоном, что я поняла — в случае разглашения у меня не будет никаких досугов. У меня вообще ничего не будет. И меня не будет.
Я смирилась с тем, что острить и не подписывать вариантов у меня нет, и накалякала что-то похожее на подпись на двух страницах. Женщина ловко подхватила бумаги и взялась за ручку двери.
— Вы успешно прошли отбор («Боже, да в той комнате и правда была толпа претендентов!»), и мы будем рады с вами сотрудничать. Мы надеемся, что вы профессионально и ответственно подойдете к своей работе. После того, как вы закончите, вы выйдете в эту дверь и покинете территорию.
«Навсегда», — договорила я за нее про себя слово, на которое она, похоже, просто пожалела дыхания. Дерзить я не стала и только кивнула. Женщина слегка дернула бровью и открыла передо мной дверь. Больше я ее никогда в жизни не видела.
Стоило мне войти, как дверь тихо захлопнулась за мной, и я осталась опять одна, на этот раз в совершенно темной комнате. Это было так глупо, что я едва не расхохоталась. Однако рано было веселиться. Внезапно раздался характерный звук включаемых с рубильника ламп, и белый хирургический свет ударил прицельно в стол.
Сначала мне показалось, что я обозналась. Слишком странным было то, что я увидела. Машинально, пугаясь звука собственных шагов, я подошла ближе. Мои опасения стремительно превращались в страх, а страх, наперегонки с паникой, стремился к ужасу. На столе, на безупречной, как и все в этом доме, мраморной поверхности лежала… человеческая рука.
Левая, мужская. Примерно по локоть. Выглядела она торжественно и почти безупречно. Черный, аккуратно присобранный и заправленный вовнутрь со стороны отсутствующего локтя рукав дорогого пиджака, исполинские часы на широком кожаном ремне и кольцо, как я поняла, с рубином, на мизинце. Легкий загар наводил на мысли об открытом море, яхте и свободе больших, наворованных с размахом денег. Дрожащим пальцем я дотронулась до рукава. Отдернула руку. Но не смогла справиться с искушением и все-таки коснулась ладони. Она была ледяная.
Не знаю, почему я не убежала и не начала звать на помощь. Меня словно заколдовали. Чтобы не сорваться, необходимо было встроиться в привычный алгоритм. Я машинально придвинула удобное рабочее кресло и развернула к себе крутящуюся панель с инструментами. Было понятно, зачем здесь потребовались мои услуги. Ногти безвременно почившей руки были обломанными и неухоженными. Это было неправильно. Ее явно собирались в самом лучшем виде препроводить на тот свет. В спасительном, снизошедшем на меня бесчувствии, я взяла в руки инструменты и, почему-то безостановочно шепча себе под нос: «Штирлиц идет по коридору. По какому коридору?», принялась за работу. Я обрабатывала безжизненные солидные пальцы один за другим и периодически невольно пожимала их, словно понимая, что, когда я закончу работу, мы встретимся с их обладателем. Очевидно, что мне дали подписать дисклеймер для отвода глаз и, как только с маникюром будет покончено, будет покончено и со мной. Подпиливая мизинец, я помимо своей воли попробовала себе представить, как выглядел его хозяин, но перед глазами замелькал такой устрашающий набор лиц и фигур, что я зажмурилась и еще быстрее забормотала про коридор и советского разведчика. Запах формалина навевал дремоту и дурноту, но я свое дело знала, и вскоре с некроманикюром было закончено.
Позже я поняла, что в моих воспоминаниях есть невосполнимые пробелы. Я до сих пор не помню, как выбралась из дома. Наверняка я встала, вытерла салфеткой мрамор, отложила инструменты и направилась к дверям. Что было потом, я не помню, но мне явно удалось вернуться в машину, которая подхватила меня с моим чемоданчиком и толстым конвертом и понеслась в обратном направлении через ярко освещенные весенним солнцем поля и косогоры.
Единственное, о чем я потом с уверенностью могла сказать, что почти не колебалась, стоит ли делать протокольный массаж после окончания работ. Я посмотрела в сторону инструментов на выдвижной панели, не нашла там ничего подходящего и только осторожно похлопала по черному сукну рукава, выражая свою надежду на то, что все прошло хорошо и мы все остались довольны друг другом. Мысль о том, чтобы сфотографировать дело рук своих, на секунду пришла мне в голову, но я с облегчением вспомнила, что телефон остался за дверью.
Еще пару месяцев меня мучили мысли о том, что обработанные мной кутикулы какое-то время росли после погребения. Хотя, надеюсь, эту руку просто сожгли. Как и я сожгла те деньги, которые мне тогда заплатили.