Ю.Абдоков: Николай Иванович, в современной околомузыкальной периодике много споров о судьбе и личности А.Л.Локшина – ученика Мясковского. Его “кулуарно” обвиняли в сотрудничестве с надзорно-карательными органами. Вы верите этому?

Н.И.Пейко: Нет, не верю. И никогда не верил. Вся эта грязь была состряпана для того, чтобы раздавить чистого, принципиального в вопросах чести человека, а может быть, и отомстить ему за отказ от доносительства. Возможно, у кого-то были и иные причины – личного свойства. Психология клеветника – “тайна сия велика есть”. Так или иначе – я в этом убежден, - Локшин был бесстыдно оклеветан. Я не хочу обвинять тех, кто упрекает в чем-то Александра Лазаревича. Некоторые из “обвинителей” пострадали не меньше… Полагаю, их со знанием дела ввели в заблуждение. Никаких документов я не видел, да их наверняка и не существует, иначе давно бы всплыли. Но жизнь научила доверять собственным наблюдениям. Я познакомился с Шурой, когда учился в Консерватории. Не могу сказать, что его музыка тогда меня очень трогала. Нет, напротив, даже отталкивала каким-то (на мой – наверняка обманчивый – вкус) холодноватым структурализмом. При этом было ясно – это художник высочайшего класса, обладающий к тому же экстраординарным оркестровым чувством. Все, что написано Локшиным позже – в 60 – 70-е годы, я хорошо знаю и люблю. Блистательный эрудит и при этом удивительно скромный человек. К моей музыке Шура относился с большим интересом и очевидной приязнью. Я не могу представить его завидующим, “оспаривающим налоги”. Он был на премьере моей Первой симфонии и, как мне показалось, радовался ее успеху, словно сам ее сочинил. Это редкое, очень редкое качество в композиторской среде. Среди тех, кто был в классе Мясковского, когда я учился у него, Локшин – одна из самых интересных фигур. Мясковский относился к нему с подчеркнутым уважением. Николай Иванович – и я убеждался в этом не раз – обладал обостренным восприятием правды и лжи. Локшину он верил , а это крепкая в силе охранная грамота.

И еще. У моей жены – Ирины Михайловны Оболенской, потерявшей в “чистках” 30 – 40-х годов всех своих близких, за многие годы “страхов и ожиданий” выработалось своеобразное чутье на угрозы подобного рода. Не раз она предупреждала меня: «Коля, будь осторожен. Этот человек опасен». Не помню, чтобы она ошибалась. Ошибался я, иногда не прислушиваясь к ее предостережениям. Конечно, мы обсуждали «дело Локшина», и Ирина неизменно отметала все подозрения, считая  их специально организованным, бессовестным наветом. Почему бессовестным? Все эти сплетни самым непосредственным образом отразились на отношении к музыке Локшина со стороны музыкантов-исполнителей, дирижеров и т. д. Если бы не Баршай, музыка Локшина на десятилетия была бы исключена из музыкальной жизни страны. Самую неприглядную роль в этом сыграли, увы, и лавровенчанные музыкальные “невольники чести”, чьи имена коммунистическая партия разрешила написать “алмазами на небе”. Иногда на почве споров о Локшине у меня возникали жесткие препирательства с самыми близкими друзьями-музыкантами.  Локшин – исключительно порядочный, честный человек. У меня нет и никогда не было оснований думать иначе.

Между прочим, после увольнения А.Л.Локшина из Консерватории, некоторых его студентов механически, не спросив меня, да и самих студентов, перевели ко мне в класс. Сам Шура был этому очень рад, говорил мне об этом. Не скрою, не со всеми “переводниками” мне было интересно. Иные в творческом плане были совсем безнадежны. Изгнание же Локшина из Консерватории считаю не только глупым, но и позорным. Его практически раздавили физически, но внутренне не сломили.

К слову, именно Локшин был инициатором исполнения оркестром Баршая моих вокальных поэм по Заболоцкому, которые он считал лучшим воплощением стихов этого поэта в музыке. На мысль оркестровать этот опус навел меня именно Шура, за что я ему очень признателен. Локшин умел влюбляться в чужие сочинения, как никто, и никогда не требовал взаимности. Нечто подобное я встречал у Метека Вайнберга, Бориса Чайковского  и Волика Бунина. Поразительно, но в кулуарном хоре обвинителей Локшина звучали голоса тех, кто в конце 30-х, да и позже, открыто исповедовал максиму “кто не с партией – тот враг советского народа”. Время вылечит и эту рану, но надо помнить: ущерб клеветниками был нанесен не только Локшину, но и всей нашей музыке  и, конечно же, музыкальной педагогике…

   Цит. по: Абдоков Ю.Б. Николай Пейко. «Восполнивши тайну свою…» М., 2020, с. 231 – 233.

   Примечание. Вышеприведенный рассказ Н.И. Пейко (1916 – 1995) о Локшине впервые увидел свет спустя 25 лет после смерти Николая Ивановича.