Расскажу историю о своем знакомстве с Эндрю Киддом, гитаристом нью-йоркской рок-группы в семидесятых.
Была середина июля, двухэтажные домики Бруклина подрагивали в мареве раскаленного воздуха, я снимал у китайца комнату без кондиционера, днем одуревал от жары, а ночью, в поисках прохлады, укладывал простыню прямо на пол и приоткрывал дверь. Я знал, что, открыв ночью глаза могу увидеть наклоненную набок треугольную голову и фасеточные глазки рыжего таракана, застывшего в наблюдении за мной. Эти монстры размером с мышь примерно раз в месяц обползают сетки и деловито шныряют по ночному жилищу в поисках еды. У них шипастые ножки, длинные усики и любопытный характер. Хуже того, они умеют летать – под хитиновым панцирем спрятаны стрекозиные крылья. Когда эта химера из ада стрекочет и летает по комнате можно помереть со страха. Но между пеклом и открытой дверью я выбираю второе, пусть даже с соседством жутких тварей. Это все, что нужно знать о жаре в Нью-Йорке и комнате без кондиционера.
В тот день я много сделал и вечером, раздумывая не поехать ли на Манхэттен, сидел на скамейке у супермаркета Food town и пил холодный английский эль, предварительно замотав бутыль пакетом. На углу – зелено-черный спуск в метро Church avenue, с работы возвращаются задумчивые клерки. Напротив меня смеются две красивые индианки, одна держит за руку разряженную девочку в золотистых туфельках, та прыгает и пытается вырваться. У меня хорошее настроение. Еще два месяца я буду жить в удивительном Нью-Йорке, потом полгода – в загадочной Индии.
Слева на скамейке сидит темнокожий в шапке Боба Марли. На баулах с вещами магнитофон, играет безмятежное «Sunshine, sunshine reggae, don't worry, don't hurry, take it easy!» Все бездомные каких я наблюдал в Нью-Йорке живут с музыкой, словно наслаждаясь каждым мгновением своей удивительной жизни. «Боб Марли», теребя бородку-косичку, спрашивает сколько я буду тут сидеть, просит присмотреть и уходит. Я облокачиваюсь на спинку скамейки, поднимаю взгляд - над высоким домом с пожарными лестницами синее небо, багрянец солнца на дальних облаках. Слышны клаксоны редких машин. Пахнет вечерним остывающим асфальтом. Темнеет. Сосед возвращается, к нему подходят люди. Он передает то одному, то другому белые папиросы, почему-то пряча в ладонь, похоже он наркоторговец. Что я сторожил, интересно?
Из супермаркета враскачку выходит высокий мужчина в гавайских шортах и белой футболке, лет пятидесяти, с седой бородкой-эспаньолкой, крупным носом и ясными голубыми глазами. Надень треуголку, посади попугая на плечо – будет капитан пиратского фрегата. Осмотревшись по сторонам, он садится справа от меня, отставляет портативную тележку, типа клетки на колесиках – такие в Москве не приняты, а в Бруклине с ними ходят в соседние супермаркеты. Грубыми пальцами с ошметками цемента под ногтями, он вытаскивает с пачки сигарету, закуривает и заговаривает со мной. Это и есть Эндрю Кидд.
Американцы общительны, любят расспросить о твоей жизни, неспешно рассказать о себе. Их истории как хемингуэевские рассказы из шести слов. «Я из Албании, бывший советский лагерь», - говорит официант ресторана с видом на Статую Свободы. «Я приехала из Аризоны, утром собеседование», - объясняет девушка, ночевавшая на скамейке в Брайант парке, подложив под голову сумку. За полгода жизни в Нью-Йорке я с кем только не общался.
Эндрю Кидд неторопливо выдыхает дым. Он окончил архитектурный факультет, но занимается ремонтом квартир по контракту, говорит так больше платят. Мне, как человеку пишущему, Эндрю советует прочесть книгу со словом «Лас-Вегас» в названии - про деньги и власть, про коррупцию и мафию. Может он имел в виду «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» Хантера Томпсона? Слушая Эндрю, я медленно заливаю в себя эль. Сегодня для меня нет большего счастья чем вот так сидеть и ничего не делать. «I’m not American, I’m New Yorker» - говорит Эндрю с хитрой улыбкой. Я уже слышал такое, нью-йоркцы обожают свой город.
На Манхэттен я не еду. У нас обоих тяжелый день, мы идем в ирландский паб. Эндрю здоровается кулаком в кулак с барменом, мы встаем у стойки, заказываем выпить, к нам подходит друг Эндрю – Майкл, огромный американец в высоких носках.
- Are you Chinese, Max? – спрашивает Майкл, крепко пожимая мне руку.
- No, I am Russian, - отвечаю я с улыбкой.
- Sorry, sorry, of course, you are Russian! – убежденно говорит он.
Со стороны окна слышны удары кия, щелчки шаров. В американку играют трое мужчин. Цепи на шее толщиной в палец. Неслышный разговор. Мы с интересом всматриваемся друг в друга. Худой небритый, с цепким взглядом, натирает мелком кий. У второго, с румяными щеками и застывшими глазами, под черной футболкой бугры мышц. Третий, в спортивном костюме, мрачен и сосредоточен. Длинноногая красивая девушка обнимает его за шею. Мы рассматриваем друг на друга дольше приличий, чутье безошибочно подсказывает – русский язык для нас не чужой.
- Бандиты, - говорит Эндрю, кивая в их сторону. – Будь осторожен, Макс.
Я решаю познакомиться с ними позже, но так этого и не сделаю - рассказ Эндрю Кидда увлекает меня. Эндрю говорит о семидесятых, о своей рок-группе, о Нью-Йорке. «Кстати, я могу сыграть как Джимми Хендрикс!» - он изображает соло на гитаре и улыбается. Он улыбается с трудом, его крупные черты лица как будто не способны к тонкой мимике. Бармен ставит перед нами кружки с пивом. Мы выпиваем. Эндрю выкладывает на стойку все свои наличные, бармен сам вытаскивает сколько нужно и кладет сдачу. Иногда мы платим друг за друга, иногда Майкл платит за всех. Перекидывая по гладкой стойке зажигалку, Эндрю Кидд рассказывает про дочь, про бывшую жену. «Мы ходим друг к другу в гости», - говорит он.
Паб заполняется людьми. На стене зеленым пятном мерцает телевизор, Майкл с барменом смотрят американский футбол. Эндрю вразвалку уходит к музыкальному ящику у двери и ставит Боуи, Коллинза, Клэптона. В пабе словно повышают громкость. Все говорят одновременно. Женщины с Майклом танцуют. Бандиты стучат по шарам. Эндрю оккупировал музыку и дирижирует настроением. Он демиург огня в наших сердцах. Еще дров, Эндрю!
Я сижу у стойки и смотрю в окно. Над Бруклином черно, в угловой лавке, подсвеченной желтой лампой, индийцы в белых одеждах выбирают овощи – ниже по Макдональд авеню община мусульман из Западной Бенгалии.
- Я восхищаюсь культурой Нью-Йорка, - говорю я подошедшему Эндрю. – Вы нашли способ, как жить вместе... На тринадцатой евреи-хасиды, здесь индийцы-мусульмане, а по выходным в Проспект парке…
- Не все приезжие ассимилируются и становятся американцами, – отвечает он, торопясь успеть к концу песни. – И это большая проблема, Макс.
Играет "Fox on the run" группы Sweet, потом «Thunderstruck» AC/DC – Эндрю топит на все деньги. Я подхожу узнать, что за вещь эта музыкальная шкатулка и, сам не зная почему, прошу поставить Bee Gees «Stayin’ Alive».
- Только не Bee Gees! – возражает Эндрю со страданием в лице.
Но берет мой доллар и ставит Bee Gees.
Танцы и говор прекращаются, толпа разгоряченных людей смотрит на меня. И я определенно понимаю, что мой диско-хит пролетел мимо «рок-FM Эндрю Кидда» - кто помнит писклявый контратенор Барри Гибба и Лихорадку субботнего вечера поймут. Нет, песня-то хорошая. Я улыбаюсь и развожу руками. Через мгновение звук толпы включается и да здравствует праздник. Майкл даже подпевает, а я ухожу к стойке и разглядываю на стене шарж бармена.
Эндрю Кидд возвращается.
- Моя подруга в семидесятых работала барменом, - говорит он. – Как-то стою с ней, к дверям подъезжает белый лимузин и выходит сам Джон Леннон. Он подходит к нам, мы разговариваем, вот как мы с тобой. Знаешь, он был обычный парень, не зазнавался...
Ближе к полуночи все разошлись, остался только бармен, я и Эндрю. Сложив левую руку поверх музыкального ящика, он правой выискивает треки. Его тележка одиноко стоит у входа. Мы прощаемся, я ухожу домой. Таким он запомнился мне, гитарист нью-йоркской рок-группы из семидесятых, Эндрю Кидд.