Что я могу сказать миру как женщина?
Есть ли женщине вообще что сказать миру?
А главное, что «мешает» женщине высказываться, в том числе творчески?
«Композитор на рояле». Художник Адель Левитова
«Психоаналитики определяют мужчину как человеческое существо, а женщину — как самку; каждый раз, когда женщина поступает как человеческое существо, они говорят, что она подражает мужчине», — пишет Симона де Бовуар. И я с ней согласна.
Сталкиваюсь ли я сама с тем, что меня дискриминируют под видом одобрения? Такое случалось, да. «Молодец, играешь, как мужик!» — от российского профессора звучит точно как пересказ цитаты Симоны де Бовуар. Хочешь — «играй, как мужик», а хочешь — манипулируй своей сексуальностью, чтобы что-то доказать (что?) и «оправдаться».
Дискриминация, с которой сталкивается женщина каждый день, неочевидная, но весьма заметная, как камень в ботинке: я за тебя заплачу, я тебе не мешаю развиваться. Никто «не мешает» развиваться — типа иди и докажи делом. Но мир УЖЕ наполнен мужским культом: везде мы видим мужское искусство, мужские профессии и даже род большинства профессий — мужской!
Традиционно все, что делали женщины, было принято называть «ремеслом» (сейчас, «хобби» и «творчество» — всегда со снисходительным оттенком), тогда как работы мужчин — произведениями искусства. Мы никогда не говорим «мужское искусство» — искусство по умолчанию мужское. Разговоры же о концепции некоего «женского искусства» ведутся аж с конца XIX века. «История искусства представляет собой историю мужчин, глядящих на женщин, историю опредмечивания женских тел, которым придаются экзотические свойства в гробницах произведений искусства», — эта цитата исследовательницы истории искусств Риты Фэлкси открыла дискуссию о феминистских стратегиях в искусстве и эстетике.
Фото: Natalia Maksimova
Одной из первых, кто критически посмотрел на традиции в истории искусства, стала Вирджиния Вулф. В эссе 1929 года «Своя комната» она подняла вопрос, почему в литературе так мало женщин среди поэтов и писателей. «Я спрашиваю, почему в елизаветинскую эпоху не было женщин-поэтов, а сама толком ничего не знаю об их воспитании и образе жизни: учили ли их писать, был ли у них свой угол в общей комнате, у многих ли к двадцати годам были дети — короче, чем они занимались целый день? Денег у них точно не было; по словам профессора Тревельяна, их выдавали замуж против воли прямо из детской — вероятно, лет с пятнадцати. Уже поэтому было бы странно, если б одна из них писала, как Шекспир».
У женщин в принципе было меньше возможностей стать художницами. Даже в эпоху Возрождения, когда искусство в общем еще воспринималось как ремесло и создавалось в неких закрытых гильдиях. Если девочка и родилась в семье художника, заниматься живописью у нее практически не было времени, в ее обязанности входила работа по дому и уход за детьми. То есть если она занимается искусством, то «бросает детей». Важнее ли искусство, чем дети?
Что уж говорить про музыканток... Вспомним красавицу Клару Вик в известном музыкальном треугольнике всех времен и народов, где оба «любивших» ее композитора, Шуман и Брамс, проявили себя просто настоящими угнетателями — без всяких «немешаний развиваться».
Ее мать была концертирующей пианисткой и певицей, а отец, учитель музыки, посвятивший жизнь воспитанию детей, намеревался из музыкального таланта Клары выжать все и заявить о ней как о вундеркинде и пианистке-виртуозе. Он забрал ее из начальной школы и организовал обучение на дому, чтобы ничто не отвлекало девочку от фортепиано и доведения техники до совершенства. Вик лично занимался с дочерью, и с большим успехом — Клара была живым кейсом его педагогического метода, который также сделал концертирующими пианистами Шумана и фон Бюлова. Она играла в концертном зале Лейпцига, когда ей было девять, а ее сольный официальный дебют состоялся там же в 11 лет. В 12 она выступала в Париже, в 18 блистала в Вене — план отца удался блестяще, на 100%. Ее дарованием вместе с публикой восхищались Гете, Паганини, Шопен, Лист, Мендельсон.
Фото: Natalia Maksimova
Очень рано она стала писать музыку. Четыре полонеза op.1 были опубликованы, когда Кларе было 10 или 11, дальше последовали «Каприс в форме вальса», «Музыкальные вечера», фортепианный концерт и многое другое. Казалось бы, вот прекрасная построенная, поддержанная семьей и обществом музыкальная карьера — да и век на дворе девятнадцатый, не Средневековье.
И тут Клара влюбляется в молодого Роберта Шумана и вопреки воле отца (аж по суду!) выходит за него замуж. Шуман в свое время был настолько восхищен игрой Клары, что попросил разрешения у своей матери прекратить юридическое образование, которое никогда его не интересовало, и брать уроки музыки у отца Клары. Во время своего обучения, около года, он жил в доме у Виков. И первое, что заявляет муж своей молодой жене — кончай с этими выступлениями, они крадут твое внимание у меня и у нашей семейной жизни. А то будущего у нас не будет. Дальше — восемь детей, игра и популяризация сочинений любимого супруга, а затем и талантливого Брамса, а «вырваться на сцену» Кларе удается только когда оба композитора выпускали ее подзаработать: на лечение Шумана в психиатрической клинике и на содержание семьи постоянно требовались деньги, которых у «творческих» мужчин не было. И в эти моменты, как она писала в дневниках, она была по-настоящему счастлива.
Кроме официальных сочинений самой Клары Вик, музыковеды до сих пор ломают головы над многими произведениями Шумана: где тут он, а где Клара. Когда я училась в Йеле, у нас на курсе разворачивались по-настоящему жаркие дискуссии на эту тему — со сравнениями гармоний, стилей и аккордов. На всех языках!
А современная Кларе музыкальная критика была абсолютно в духе того времени: о ее фортепианном концерте a-moll op. 7, написанном в возрасте 14–15 лет, Карл Фердинанд Бекер сказал, что о серьезном разборе здесь не может быть речи, «так как мы имеем дело с произведением дамы». Ханс фон Бюлов замечал в связи с ее композициями: «Я не верю в имя существительное женского рода: создатель».
Другая потрясающая история, уже века двадцатого — о маме Марины Цветаевой и жене основателя нашего любимого московского музея, Марии Мейн. Которая получила прекрасное домашнее образование, училась музыке и живописи, была очень одаренной пианисткой, мечтала выступать с концертами — но отец запретил ей делать карьеру профессионального музыканта. Дома — пожалуйста, а музыкальная карьера — не для женщины.
Из эссе Марины Цветаевой «Мать и музыка»: «Ну что ж, в конце концов балерина тоже может быть порядочной женщиной. Я знала одну, в Сокольниках — у нее даже было шесть человек детей, и она была отличная мать, настолько образцовая, что даже дедушка однажды отпустил меня к ней на крестины... — И уже явно шутя (и мы это понимали): — Муся — знаменитой пианисткой, Ася (как бы проглатывая)... знаменитой балериной, а у меня от гордости вырастет второй подбородок. — И, вовсе уже не шутя, а с глубокой сердечной радостью и горестью: — Вот мои дочери и будут “свободные художники”, то, чем я так хотела быть. (Ее отец стоял за домашнее воспитание и пребывание, и на эстраде она стояла только раз, вместе со стариком Поссартом, за год до его и своей кончины)».
Так мешают ли женщине развиваться и проявлять свой талант в искусстве?
Как меня обычно спрашивают: «За что ты борешься?» А я не борюсь, я живу и творю. Борьба не самоцель, но теперь я не терплю всяческих «комплиментов» по поводу своей игры и своей музыки из серии «о, ты еще и сочиняешь, молодец». Да, композиторка — сочиняет. Это моя профессия и способ сказать что-то миру и окружающим.
Как женщина и в жизни, и в профессии, и в искусстве я хочу сказать миру, что я — есть. Я говорю. И буду говорить и действовать! Не замечать нас больше не получится.