Орсон Петерсен: глава 3/1

💤

Четыре года назад

Посреди просторного мраморного зала, на толстой белой плите громоздился закрытый черный гроб с телом Анатолия Железняка. После встречи со скалой физиономия покойного не подлежала восстановлению. Даже самые умелые лицевые хирурги и мастера похоронного грима не справились с этой задачей. Близким пришлось довольствоваться своими печально вытянутыми отражениями на лакированной крышке.

На церемонию прощания с усопшим съехались высокопоставленные чиновники и богатейшие бизнесмены страны, знаменитые спортсмены, артисты и прочие представители интеллигенции. В тот погожий летний день не менее двухсот человек побросали свои дела ради толкотни в холле крематория. Многим пришлось лететь издалека, чтобы личным присутствием засвидетельствовать почтение мертвому Железняку. Какие жертвы… Окна в расписаниях этих людей открываются крайне редко, а тут, можно сказать, распахнулись. О чем-то да говорит.

Траурный кодекс в одежде был соблюден с тем великолепием, которое доступно лишь представителям элит. Купленные по случаю наряды от ведущих модных домов — это вам не запылившееся платье из шкафа вынуть. Похороны похоронами, а статус никто не отменял. Вспоминая тот людный зал, я вот о чем подумала… Не было ни одного лица в маске! Были дамы в шляпках с вуалью, в черных платках тоже были, но всё это не в счет. Четыре года назад мир еще не переживал из-за злосчастного венценосного вируса и, без всяких опасений, дышал общим воздухом. Анатолий уже не узнает об этом дерзком вызове человечеству, впрочем, как и обо всем другом. Мне, к примеру, не хотелось бы пропустить нечто, столь же… увлекательное. Как ни печально, но однажды придет и мой черед выпасть из процесса, а безразличная жизнь будет весело продолжаться… Погано.

Некоторые из тех, с кем Железняк был на короткой ноге, произнесли трогательные речи. Интересно, что на всю скорбящую толпу пришлась лишь одна слезинка, скатившаяся по щеке Вавилова. Впрочем, не уверена, что данный факт хоть как-то характеризует покойного, или его провожающих — держать эмоции под контролем для них не проблема. И все же… Одна скупая слеза на четыре сотни глаз.

Когда слова закончились, появились молодые люди в кителях, фуражках и белых перчатках. Шесть человек и все как на подбор. Они слаженно расставились вокруг плиты, взялись за ручки гроба, переместили его на транспортер и увезли в транзитное помещение. Распорядитель церемониала предложил родным подойти к окну кремационной печи.

Рудольф, Арнольд, Генриетта, Галина и полковник Вавилов с мрачными лицами выстроились в шеренгу у большого окна, чтобы узреть, как Анатолий в деревянном макинтоше отправится в последний путь. Вскоре огонь обратил в прах отца, мужа и друга.

Поминки проходили в загородном поместье Железняков. На просторной зеленой лужайке, недалеко от озера был натянут огромный тент, а под ним — белоскатертные столы, накрытые к поминальной трапезе. Официальная часть складывалась традиционно: теплые воспоминания о почившем и алкоголь, не чокаясь.

Пришло время для неформального общения. Погода располагала и гости массово оставляли прохладу шатра ради солнечных ванн. Для воротил бизнеса проводы Анатолия были хорошей возможностью обсудить насущные дела с представителями истеблишмента. Эти опоры существующего общественного строя распределились по всей поляне, а вокруг них — кучки интересантов: кто с бокалом, кто с сигарой, кто и с тем и с другим, а кто и без всего.

Пухлые и тонкие, холеные и рябые, седые и крашенные, шутящие и смеющиеся, жестикулирующие и прячущие руки в карманах, пожимающие плечами и кивающие. Такие разные на вид, они, меж тем, имели нечто общее, роднящее их друг с другом. Речь не о персональных благосостояниях, хотя и это тоже. Но были и другие приметы, настолько явные для посвященных, что они могли бы читать эти закрытые книги, как увлекательные романы.

Я к посвященным не отношусь и даже, наоборот, считаю себя профаном в вопросах современной истории (а люди у озера, безусловно, являлись и являются важной частью новейшего времени), но все же осмелюсь предположить… Только не смейтесь! В ваших руках моя самооценка — не уроните её, пожалуйста, это хрупкая вещь.

Тем общим, что так бросалось в глаза, как мне думается, было прошлое без капиталов. Ведь все они вышли из одной закатной тени гигантской страны, в которой практиковался лишь государственный капитализм, а частная собственность порицалась. Впрочем, кое-кто из этих знатных господ процветал и будучи “товарищем”, в составе правящего класса бюрократии, например. Но одно дело — дышать через соломинку под водой, опасаясь, что кислород вот-вот перекроют, и совсем другое — свободно наполнять легкие воздухом. По поводу “свободно” я загнула, конечно: всегда есть обстоятельства непреодолимой силы, вроде силы силовиков и криминальных авторитетов, и значительно реже — силы природы… Барьер. Пусть будет “открыто”, вместо “свободно”... Во всяком случае, закон сегодня не запрещает быть богатым.

Какими заклинаниями пользовались эти скромные творцы истории, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте мне неведомо, определенно будущие мастодонты нуждались в словах поволшебнее простых “спасибо” и “пожалуйста”. Что-то, что рифмовалось бы с “приватизацией” и “залоговыми аукционами”... “хренатизация” и “хренакцион”, возможно, или “коррупцио”… не уверена. Знаю лишь, что наши, никому прежде не известные тихони, триумфально вышли из закулисья прямиком на авансцену нового века и буквально подмяли под себя весь первый акт. Читеры, ях. На глазах изумленной публики распределялись роли, ресурсы, сферы влияния; разыгрывались душераздирающие бои за власть и собственность; конфликты интересов оборачивались трагическими противостояниями. Кровь бурлила, страсти кипели, летели искры погребальных костров. В теплом болоте, в муках, зарождалась новая жизнь. В мясном бульоне заваривался двадцать первый век. Ммм… человечинка… ням, ням… Чтобы описать столь грандиозное месиво понадобится не менее шести Шекспиров, по одному на каждую пятилетку.

Предыдущим предложением я как бы намекнула, что не планирую вдаваться в подробности всех перипетий и коллизий последнего тридцатилетия. Пусть кто-то другой рассказывает о глобальных событиях. Я же сосредоточусь на локальных.

Итак, люди у озера — заслуженные примы тех нашумевших драм, настоящие мастера перевоплощения. Те самые “сильнейшие”, которые выжили. Почетные ветераны грязных войн. Победители. А победители, как известно, получают всё. Хотя, пожалуй, рано подводить итоги — эту пьесу еще играть и играть.

Деньги и власть прибавили им солидности, пережитые битвы — матерости, но темное прошлое никуда не делось, оно отметилось вмятинами на их суровых лицах, как оспа отмечается язвами на коже. Голодные годы заразили их ненасытностью и вскоре она приняла хронические формы. Словом, не было в них той благородной стати, которая проявляется спустя несколько поколений непрерывного держания во рту серебряной ложки. Где-то глубоко в сознании они оставались простолюдинами.

Вот вам еще одна константа: все они имеют выраженный талант к адаптации, поскольку их благополучие напрямую зависит от взаимодействия со средой. Даже таким могущественным людям приходится подстраиваться под кого-то и мимикрировать, постоянно держа нос по ветру и ухо востро. Возможно, в этом и кроется секрет живучести. Кого поддержать, а кого осудить, с кем дружить, а кого избегать, кого прогибать и перед кем прогибаться. Целая наука о том, как оставаться на плаву. Нужно постоянно извиваться и юлить. От подобных метаний неминуемо расшатываются стержни и крошатся хребты. Такие они и есть — беспозвоночные. Ловкие, хитрые, изворотливые спруты и каракатицы.

Забавно наблюдать, как в попытке угнаться за временем, старые псы разучивают новые трюки. К примеру: превращение в прогрессивных технократов и меритократов — это что-то с чем-то! Буквально поветрие. Кроссовки и джинсы, конфы и бигтоки, экономические форумы и синергия, экосистемы и бесшовная юзерфрендли среда. Майн гот, прогресс — это не ваше. Тотальная блаблакратия и никакой рефлексии по этому поводу. С самооценкой у ребят полный порядок. Выжившие в нешуточной борьбе, они, должно быть, выжили из ума, выдвигая себя в авангард модернизации. Это смехотворно, особенно когда понимаешь природу их активов. Консультантам всё сложнее объяснять своим устаревшим боссам происходящее, поскольку пальцев уже не хватает. Пока они будут поворачивать свои головы, пройдут годы. Если бы прогресс не зависел от их решений, шел бы быстрее.

Эти метаморфозы сознания, трансформации стиля, переодевания и переобувания — чернильные бомбы осьминогов, которые взрываются густыми облаками для дезориентации последователей. В этих одурманивающих тучах возникает образ неслучайного человека, по делу вписанного в исторический контекст. Выдающиеся менеджеры с высокими целями, истинные стратеги и даже — пророки, обладающие особым чутьем. Они как-никак управляют рисками, ведут свои денежные танкеры сквозь финансовые бури. Их инвестиции тщательно взвешены, прогнозы основаны на глубоком всестороннем анализе. Никто не должен заподозрить выдающихся пассионариев в некомпетентности, никто не должен просечь, что они “не в теме”. Они уже добились власти и денег, и заслужили право не утомлять себя свежими знаниями, оставаясь значимыми при этом.

Если бы пришлось писать вдохновляющую биографию кого-то из них, уверена, что хронология успеха велась бы с момента, когда они уже состоялись, поскольку предшествующие тому события не вполне соответствуют нормам морали. Вряд ли кто-то захочет выносить подобное на суд общественности. Просто однажды они появились из ниоткуда, сразу с мешком ништяков, и пошло поехало. Скажем так, если вы сомневаетесь в эффективности этих людей, просто взгляните на баланс их счетов. Если они не эффективны, откуда в таком случае их блага?

Их детям немного проще подавать себя, ведь они — уважаемые предприниматели, “достигшие всего сами”, а внуки, вероятно, эволюционируют в богоподобных элоев. Впрочем, ваши потомки, — морлоки — уже не будут помнить, с чего всё началось.

Ой, блин, получился какой-то обличительный, морализаторский монолог-отповедь максималистки, обиженной социальной несправедливостью. Фу, быть такой. Хотя, признаюсь, распекать приятно. Можете мне поверить, в действительности я никого не осуждаю, просто не испытываю к их достижениям никакого уважения, только безобидное равнодушие. К слову, я и о себе не слишком высокого мнения. Абсолютно такая же как и они: заурядная, скучная, ничем не выдающаяся (мое тело не в счет!).

С тех пор как я ступила на тропу мизантропии, большего от людей и не жду. К тому же, за годы, проведенные рядом с сильными мира сего (останусь инкогнито пока что), я научилась разбираться в элитных сортах дерьма. Ммм, на вкус то же, что и не элитное… Люди… Ях.

* Пока писала эту часть, узнала, что парень, с которым я встречалась в нулевых, получил престижную международную награду за выдающиеся художественные достижения в области изобразительных искусств. Смешно вспоминать, мы жили тогда очень бедно, денег вечно не хватало. Ютились в комнатке, в аварийной пятиэтажке на окраине города. Несмотря на это нам было хорошо вместе… в основном. В итоге я ушла, разбив молодому человеку сердце. Я предпочла богатую жизнь, а он продолжил свой путь. Наши дороги разошлись. И вот, спустя столько лет, случайно выясняю, что он достиг успеха. Надо же. Работал человек, работал, тянул лямку, невзирая на нищету и неопределенность, гнул свою линию и, наконец, получил признание. Такое без позвоночника не провернуть. Тут хребет нужен. Я порадовалась за него, конечно. И меня вдруг посетила мысль, а что если я ошиблась тогда и сделала неправильный выбор? Удается ведь некоторым быть счастливыми и в стесненных условиях… Бывает такое? Неважно. Полагаю, наш разрыв тоже сыграл свою роль в становлении знаменитого теперь уже мастера. Мне приятно так думать, ведь это значит, что он получил свою награду отчасти благодаря мне. Что ж, вот и такая золотоискательница как я сотворила в жизни хоть что-то полезное. Ура!

Ретурнон а но мутон… Уж не знаю, разговоры зашли в тупик, или жара с алкоголем сделали свое дело, но банкет перешел в новую фазу. Неожиданно один из гостей затянул угрюмо песню про черного ворона, который, как известно, вьется над головой. Мужской бас пропел строчку, и уже на вторую к нему прибавилось еще несколько голосов. В центре поляны самопроизвольно сформировался круг слушателей и подпевал. Хоровое мычание не отличалось ни стройностью, ни благозвучием, да и слова знали не все.

Из-под навеса на запах мелодии высунулись припудренные носы двух средневозрастных женщин, явно желающих приобщиться к импровизированной мессе. Быстро оценив обстановку, они, ведомые звериным любопытством, ринулись к толкучке. Одна запела прямо на подходе. Запела громко и энергично, очевидно стараясь поправить дело хора. Вторая, помоложе, решила последовать примеру подруги и загубила всё: голос её был писклявый, заунывный фальцет то и дело срывался с цепи, пугая окружающих вокальными тиками. К тому же, она совсем не чувствовала мелодию, что еще больше вредило исполнению.

— Послушайте, тетя, не надо вам петь. — негромко сказал Рудольф. — Как можно быть такой эгоистичной?..

Осиротевшие братья наблюдали за происходящим с кромки лужайки, вдали от всех. Эти ребята совсем другого толка — они богаты с рождения, и никакой жадности и замшелого остервенения в их румяных лицах не наблюдалось. Прожив большую часть жизни за рубежом, молодые космополиты вернулись на родину настоящими щеголями. Этакие кембриджские гребцы. Оба высокие, стройные, кучерявые, в идеальных английских костюмах-тройках.

Рудольф потягивал скотч, а Арнольд сосредоточенно вытирал подошву своих черных оксфордов об сочный газон.

— Ты слышишь, что она вытворяет? — возмущался Рудольф.
— Орет громче всех, — ответил брат. — Как не услышать?
— Она еще пытается импровизировать! Хах, эта леди уверена в себе. Лицо ничего, и сиськи тоже. Кто такая?
— Понятия не имею. Она старше тебя лет на десять.
— Для разнообразия сойдет. Фу, чем пахнет? — поморщился старший брат.
— Я вляпался в дерьмо! — сообщил Арнольд, втирая в траву остатки налипших на туфлю экскрементов. — Давай, сместимся немного. — предложил он.

Братья отошли на несколько шагов в сторону, где неприятный запах уже не ощущался.

— Откуда здесь дерьмо? — негодовал младший Железняк.
— Мало ли… Отцовские шавки или Буцефал, или кто-то из гостей. Какая разница, чье дерьмо, когда оно уже на ботинке?
— Оу, полегче, Джеймс Джойс.
— Он так говорил, да?
— Наверняка. Не дословно.
— А, стебешься? Всё тлен, Арни. Богач ты или бедняк, а конец один. И в говно можем вляпаться, как обычные люди (“вляпаться” и “люди” Рудольф по-привычке произнес на американский манер: “влапаться” и “луди”. временами он забывал смягчать согласные).
— И мой левый башмак тому подтверждение. Черт, и правый немножко. — Арнольд вытер об траву носок правой туфли.
— Это метафора была, если что.
— Я понял. Не хочется тебя расстраивать, но мы тоже обычные луди.
— Да, мы обычные, но с несколькими миллиардами на счету.
— С этим не поспоришь.
— Надо трахаться, короче говоря, как можно чаще и с разными чиками.
— Неожиданный вывод.
— Это единственно верный вывод вообще из всего. — утвердил Рудольф.
— Ну, тебе никто не мешает, ты свободен, а у меня девушка есть. Правда, она куда-то запропастилась. — улыбнулся Арнольд. — За несколько дней до смерти отца уехала в неизвестном направлении, и молчит. Даже не представляю, где она может быть, черт.
— Объявится еще. Она ведь много путешествует, да?
— Это правда. Срывается и летит куда-нибудь. Любит узнавать новое, не сидится человеку на месте… Интересно, о чем это Обухов говорит с Гридасовым? — заметил Арнольд.
— Где?
— Вон у берега, улыбаются стоят.
— Да, странно. Весело им, похоже. Смотри-ка, Гридасов идет к нам.

К братьям неспешно приблизился мужчина лет пятидесяти — двухметровое сооружение на тонких ногах, с маленькой головой над широкими плечами. Огромные глаза и раздраженная от бритья кожа на скулах. Это Сергей Гридасов, сделавший состояние на металлургии. Любопытно, что к петлице его пиджака была прикреплена изящная траурная бутоньерка с нераскрывшимся цветком розы сорта блэк баккара и черной атласной лентой. Похожие элементы присутствовали в нарядах еще нескольких гостей, в том числе и Вавилова.

— Мне всегда было неловко выражать соболезнования. — начал Гридасов на подходе. — Вы знаете, в моей жизни было немало похорон, и мне всегда трудно давались эти слова: “примите мои соболезнования”. Вот не могу их произнести, не споткнувшись. Казалось бы, чего тут сложного, да? Сказал и пошел. Но именно это меня всегда и смущало.
— Так вы соболезнуете или нет? — уточнил Рудольф и отпил скотча.
— Ну, разумеется. Ваш отец был птицей высокого полета. Хотя аналогия с птицей, наверное, неуместна. Он же как раз летел, перед тем как…

— Мы поняли. — прервал Гридасова старший Железняк и, взглянув на брата, напряг ноздри. — Арнольд, ватафак, ты опять наступил куда-то?
— Нет. — растерялся тот.
— Да, риск был у него в крови. — после короткой заминки продолжил Гридасов.
— Вы хорошо знали отца, судя по всему. — вяло поддерживал беседу Рудольф, стараясь как можно деликатнее увернуться от неприятного запаха.
— Мы находили общий язык. Мда… Ушла эпоха. Без Анатолия будет трудно удержать компанию на плаву. Его репутация была, скажем так, основным активом Геопрома. Всё держалось на его личности.
— Отец собрал отличную команду, они знают свое дело.
— Да, я только что говорил с Обуховым… Толковый управляющий, но не альфа, если вы понимаете, о чем я. — с усмешкой мудреца заявил Гридасов.
— К чему вы клоните, Сергей? — включился Арнольд.
— Вот это проницательность, вот это я понимаю отцовская хватка. Не стану юлить, мне интересен этот бизнес. И я планирую некоторую экспансию в строительную сферу. А что, если, к примеру, я куплю у вас компанию?
— Хм.
— Либо так, либо я стану вашим конкурентом. Из уважения к памяти Анатолия готов сделать щедрое предложение.
— Мы подумаем. — ответил Арнольд.
— Подумайте, но не слишком долго. А то видите как, жизнь может вдруг взять и кончиться. Это я и про свою жизнь тоже. Мои соболезнования, еще раз.

Гридасов похлопал Арнольда по плечу и ушел.

— У него изо рта так пахнет?! — сквозь зубы прошипел Рудольф. — Факин щет! Еле дотерпел, пока он свалит.
— Интересно, он понял, что ты спутал его запах с дерьмом.
— Мне плевать, даже если понял. Он террорист, отравляет воздух. Я стоял в двух метрах от него и не знал куда деться от этого убийственного амбре. Отвратительная вонь. Я чувствую, как она осела у меня на языке и в горле. Мня, мня…
— Представляю, как сложно находиться с ним в замкнутом пространстве. У человека миллиарды, чего он не сделает себе зубы?
— По-моему дело не в зубах. Это какая-то перманентная вонь. Возможно, протухший желудок. Запах сгнивших внутренностей или что-то в этом роде.
— Думаешь?
— Отец называл Гридасова мазуриком, помнишь? Он ведь банчил турецким барахлом на рынке. До того, как стал владельцем заводов. Питался как нищий, и вот результат.
— Скорее всего.
— Но, кажется, этот стинки скунс прав — без отца будет тяжело сохранить компанию. Во всяком случае, мне совсем не хочется этим заниматься. Ты хочешь?
— Эм, чего? Ты же кронпринц, вроде как… Я думал, ты возглавишь, а я буду тебе помогать, чтобы вместе как-то…
— Арнольд, у нас денег столько, что можно абсолютно ничего не делать и просто наслаждаться жизнью.
— Компания приносит доход. Зачем отказываться от прибыли? Сохранив Геопром, мы сможем за несколько лет прибавить к нашему состоянию еще столько же. Ты чего?
— А кто будет управлять? Ты хочешь? Лично я в этом ничего не понимаю, и, если честно, мне не особенно интересно вникать. Бя…
— Я смогу управлять, я видел всё, что делал отец.
— Боюсь, что главного-то ты и не видел. Всякую закулисную хрень, на которую детей не приглашают.
— Я хочу попробовать. Я смогу. Но только ты должен поддержать меня. Хотя бы в самом начале.
— Смотри, Арни, не профукай наши денежки. Шучу, конечно. Но всё же, смотри, не обосрись. Интересно, сколько Гридасов готов предложить?
— А мне интересно, о чем они говорили с Обуховым. — озадачился Арнольд. - Мне это не нравится.

🌞

Следующее утро после пожара

Константин сидел за рабочим столом и просматривал ленту в социальной сети. Он задержался на свежем посте Паши Т:

Лучше бы русалки снизу были женщинами 🤔

Александр Осташков Паше T

Паша, а сверху рыбами? 😳

час назад

Нравится 7 Ответить

Артем Пегов

Лучше бы русалки слева были женщинами, а справа - рыбами.

31 минуту назад

Нравится Ответить

Взгляд Архипова съехал с ленты на обочину, туда, где обычно обитают рекламные баннеры. Он давно привык не замечать их, на скорости прокручивая километры информационного полотна, но тут его периферическое зрение послало сигнал к остановке. Та самая кареглазая чертовка в новом бикини стояла на фоне набегающих волн, как соблазнительная автостопщица у дороги. Константин не удержался и кликнул на фото девушки. Какая удача: на страничке товара было пять новых фото знойной красотки и короткое видео, где она дефилирует в открытом купальнике. “Бог ты мой, где делают таких людей!” - подумал Архипов - “Совершенство”. Он внимательно изучил все материалы, и даже добавил некоторые фотографии в закладки, правда, сразу же удалил их оттуда.

Метрах в пяти от Кости, растянувшись поперек двуспальной кровати, сладко вкушала сон Ольга. Ее обнаженное тело, едва прикрытое хлопковой простыней, томилось в неге под яркими лучами солнца, падающими из окон. Упругие ягодицы Лёли вдруг всколыхнулись от вырвавшихся наружу утренних метеоризмов. От звука собственного пука Оля пробудилась. Она открыла глаза и потянулась, беззвучно зевнув. Архипов спешно закрыл страничку магазина.

— Котя, ты не ложился? — спросила она.
— Не.
— Савченко звонил?
— Не-а.
— И что делать?
— Подожду, подожду, что делать… Пару часиков подожду.
— А потом что?
— Не знаю, еще подожду, других вариантов не вижу пока. Но я нашел Арнольда с записи.
— Да ладно?!
— Это владелец компании, в которой работает Олег - Арнольд Железняк. Он миллиардер.
— Реально?!
— Дело, походу, серьезное, блин.

После бессонной ночи у Кости, кажется, почти не осталось энергии на эмоции. Он говорил негромко, вяло ворочая губами, а когда речь зашла о Железняке и вовсе перешел на шепоток.

— Арнольд Железняк. — как можно отчетливее сообщила Лёля своему смартфону, и уже через пару секунд разглядывала многочисленные фото президента Геопрома.

— Ты могла бы не произносить так громко его имя?
— Я уже нашла его, всё. Молодой. — оценила она. — Симпатичный!
— Олег был встревожен во время звонка. — продолжил Архипов. — Я тогда отметил для себя его интонацию: голос человека, загнанного в угол. Он осознавал опасность, точно говорю. Если на этой записи обсуждается убийство, а я очень надеюсь, что – нет, но если всё же убийство, то мы с тобой, фактически, являемся свидетелями преступления. Понимаешь, ерунда какая? Это хрень такая, что мало не покажется.
— А чего ты шепчешь, Кость? Я половину не разобрала.
— Вообще-то, они слушают телефоны…
— Ну, мы ж не по телефону говорим.
— Может они подключаются и слушают даже когда аппарат просто лежит без дела… фиг его знает. У них целые департаменты безопасности, спецы шпионажа. Они добывают инсайды, компроматы, и прочую хрень, это вообще не проблема для профи.
— По-моему, работа в кино развивает у тебя тревожность. Выключи телефон. — предложила Лёля.
— А если Олег позвонит?
— Тогда просто отнеси на кухню, через стену не услышат.
— А вот это хорошая мысль.
— Другие были нехорошие?

Константин немедленно последовал совету своей девушки: отнес смартфон на кухню. А когда вернулся, лег на кровать рядом Ольгой.

— Кость, а что если отправить запись Арнольду, и предложить заплатить за молчание? Сколько это может стоить?
— Ты так спрашиваешь, как будто я регулярно вымогаю у людей деньги.
— Ну, сколько? Миллион?
— Откуда же мне знать, Лёль? Им будет проще убить, чем заплатить. Меня просто закопают где-нибудь в тихом местечке. Не забывай, в какой стране мы живем. Такие вопросы тут решаются на раз. В моем случае это даже не вопрос, а вопросик.
— Фак! А если так…
— Фак, а если так, лейзи бизи слак… — машинально поддержал рифму Архипов.
— Смотри, мы отправим Арнольду файл и скажем, что копию отдали адвокату, и если с тобой что-нибудь случится, запись попадет в полицию и в социальные сети. А за твое молчание можно попросить вознаграждение.
— Почему мне хочется заняться с тобой сексом, когда ты строишь коварные планы?
— Ц…
— Моя сладенькая шантажистка.
— Кость, ты слышал, что я сказала? Изи мани. Возьмем деньги, поедем в путешествие на годик, или купим дом…
— Лёль, ну ты серьезно что ли, я не пойму? Куда тебя понесло?
— Да, серьезно.
— И как же ты уживаешься с таким противоречием — желанием создать новое прекрасное общество, и мещанской меркантильностью?
— Будешь меня шеймить, забаню!
— Не бедствуем же, постепенно всё купим сами.
— Ц… Это нас двое. А когда будет трое? Я про ребенка, а не про генг-бенг, уточняю на всякий случай, для маньяков вроде тебя. Знаешь, какие расходы требуются на ребенка? Коляски, игрушки, няньки…
— Откажусь от ежемесячной подписки на один из спортивных каналов, сможем позволить себе малыша.
— Хватит шутить! Я беременна.
— Гонишь.
— Хорошо, я не беременна, но, чтобы это произошло, нужны условия, понимаешь? Я же тебе говорю не об астрономической сумме какой-то, даже десятая часть миллиона существенно улучшила бы наше положение. Только представь: большая квартира, или свой дом… Для Готфрида это мелочь.
— Для Арнольда!
— Да пофиг.
— Ну, во-первых, ты говоришь о каких-то мифических деньгах, которые никто не предлагает. Во-вторых, как-то это непорядочно, по-моему.
— По отношению к кому непорядочно? К тем, кто может тебя закопать? Ты о чем вообще? А как они разговаривали с той девушкой на записи? Она, блин, только заикнулась, что хочет петь… Отвратные, гадкие мизогинисты. Они зло, ты понимаешь? Чистое зло. И ведь никто с них не спросит. Вот из-за таких миролюбивых, деликатных граждан, как ты, все протесты и сливаются.
— Чего?
— Да вы вечно жмете на тормоз, когда нужно поддать газу. У нас есть то, что им интересно, у них есть то, что пригодится нам. Эксчендж.
— Не хочу об этом говорить.
— Соу типикал. Классический Костя.
— Как порядочный человек, я должен переживать за Олега. Этим я и занимаюсь. Я нервничаю, ты же видишь. Дождемся его звонка, ладно?
— Позвони ему и сбрось, убедись, что он жив хотя бы.
— А знаешь, у тебя криминальный ум, походу. Ты, блин, сечешь фишку, ловишь мышей. И глаз горит. Бандиточка моя.
— Пф, что тут сложного?
— Ху ноуз, ху ноуз... Я не дотумкал.

Костя слез с кровати и отправился на кухню за своим смартфоном.

👮

За несколько лет пребывания на денежной должности Олег успел пропитаться лоском, и этим утром, уже по обыкновению, выглядел хорошо: одежда, парфюм, салонный маникюр и стрижка — последние новинки Столешникова Переулка.

В девять пятьдесят он вошел в здание отделения полиции. Обшарпанный подъезд и облезлая железная решетка на пропускном пункте пробудили в Савченко тревожные чувства. Он брезгливо огляделся вокруг, боясь вляпаться во что-нибудь. Здесь было грязно. Не в привычном понимании, а в метафизическом. Здесь долгое время обитали боль и страдания. Память о них толстым слоем лежала на холодных стенах и бетонном полу. За этой решеткой рушатся человеческие судьбы. Это полиция, детка, что и говорить. Здесь обвиняют и подозревают. Сюда приводят преступников, приглашают свидетелей и жертв преступлений. Здешние пороги обивают опечаленные родные и близкие. Так или иначе, в отделениях полиции редко происходит что-то приятное. День рождения кого-то из сотрудников или повышение, разве что…

По коже пробежали мурашки. Несколько секунд, проведенных в здании полиции, натолкнули Олега на философскую мысль: “От сумы и до тюрьмы…”. Собственно, это всё о чем он успел подумать прежде, чем на него обратил внимание младший сержант с автоматом наперевес.

— Я к следователю Надежде… Надежде… — вспоминал Олег. — Забыл фамилию.

В этот момент у него в руке зазвонил телефон. Это был Архипов. Олег выключил звук и убрал наладонник в карман.

— Вы к десяти утра? Савченко? — сверялся с журналом охранник.
— Да! Именно так.
— Паспорт.

Решетка захлопнулась за Олегом. “Барьер” — подумал он. Вместе с железным громыханием раздался короткий дребезжащий сигнал. Как только резкий звук коснулся ушей Савченко, его прошиб холодный пот. Он терял самообладание. Минус ко всему — от утреннего перекуса крутило живот. На помощь снова пришло упражнение именитого коуча: двадцать пять сжиманий сфинктера.

🥀

Когда Коростышевский пришел в себя, московское время перевалило за десять утра. Кряхтя от ломоты в теле, Стас поднялся на ноги. Он выпил воды из под крана, умыл лицо, высморкался, вытерся полотенцем, а потом им же и обмотался.

— Блин… — сказалась боль в затекшем плече. — Ааа. — поморщился Станислав.

Он, наконец, решился взглянуть на зеркало. Навскидку ничего необычного не обнаружилось: ни злосчастной надписи, ни её следов. Тактильные и обонятельные тесты также не прибавили биологу понимания. Станислав сфокусировался на своем отражении и заметил на лице выразительный след, оставленный перекрестком швов между плитками напольного кафеля. На левой скуле отпечатался “+”. Коростышевский ощупал пальцами тиснение на собственной коже.

— Охренеть клеймо. Сфоткать? Да ну… — отказал он сам себе, и вышел из ванной. — Так! Что происходит, что происходит, что происходит… — рассуждал Стас на ходу.

Он задержался на пороге спальни. Последний раз Коростышевский был в этой комнате вчера утром. С тех пор в его голове ничего не прояснилось, и даже, наоборот, прибавилось тумана. Странные события стремительно накапливались и всё настойчивее требовали разумных объяснений, но Стас никак не мог придумать с чего начать.

— Исследование, анализ, вывод... — промямлил он.

Любопытным образом эти слова, произнесенные биологом, в их значении и последовательности, практически точь-в-точь повторяли одну довольно известную фразу: “мене, текел, фарес” — согласно ветхозаветной Книге пророка Даниила — слова, начертанные таинственной рукой (!) на стене во время пира вавилонского царя Валтасара, незадолго до падения Вавилона от рук Каира. В русском языке этот библеизм звучал как: “взвешен, измерен, оценен”. Люблю такие совпадения.

Сделав два решительных шага к центру комнаты, Коростышевский остановился у кровати и, подбоченясь, начал оглядывать стены. Судя по всему, у него возникло какое-то новое подозрение относительно порядка вещей в квартире.

Знаете, когда вы находите блоху у своего питомца, вы разумно предполагаете, что где-то в шерсти могут прятаться её однополчане. Вероятно, нечто подобное испытывал и Коростышевский в данную минуту — параноидальный зуд от ощущения нашествия паразитов, брезгливое чувство, что они повсюду. Выражаясь метафорически, он выискивал блох в зараженном пространстве.

Сосредоточенно ковыряя мизинцем в пупке, Станислав сравнивал повторяющиеся рисунки обоев в разных участках комнаты.

— Этот цветок… — прищурился он.

На оливковом фоне, между паттернами замысловато переплетенных пионов, затесалась ветка кустовой розы, за которую и зацепился взгляд биолога. Ее коралловые лепестки казались Станиславу слишком сочными, чтобы оставаться незамеченным на протяжении долгого времени. Но цветок присутствовал везде и был вкраплен в принт с фабричной выверенностью, словно находился там всегда, и даже на стыках, где трафареты совпадали неточно, роза подчинялась общему правилу. Коростышевский провел по рисунку пальцем — ничего подозрительного: ни шероховатостей, ни излишков краски. Силясь восстановить в памяти прошлые впечатления от обоев, чтобы сравнить их с нынешними, Станислав вспотел.

— Это ничего… Это не так страшно… Просто не обращал внимания… — успокаивал себя биолог.

Пока он вертел головой, сверяя букеты, обнаружилась еще одна странность: его портрет, выполненный в карандаше, размещенный над изголовьем кровати… Этот портрет выглядел меньше обычного. Вокруг рамы, на стене отчетливо виднелся грязный след, какие появляются после длительного висения картин на одном месте. Необычным было то, что отступы от багета до выцветшего очертания составляли не менее двух сантиметров, и так по всему периметру. Будто вместо одной картины, повесили другую, поменьше, но с такими же пропорциями.

Коростышевский забрался на матрас и приблизился к изображению. Забавно, что выражение лица Станислава в этот момент практически совпадало с мимикой его графического воплощения. Что-то вроде смарт-зеркала с эффектом рисованной маски, если такие бывают. Коростышевский тщательно осмотрел предмет: сам рисунок, паспарту, стекло и деревянное обрамление… В какой-то момент он взялся за волосы и зажмурился.

— Ммммм… — выдавил он из себя, точно немой, пытающийся выругаться. — Что, что, что это елки-палки… Что… Это… Такое… Ммм… Так…

Биолог сделал глубокий вдох, выдох и слез с кровати. Он достал из тумбочки тонометр, надел его на запястье и включил аппарат.

— Ну, хорошо, — размышлял Станислав пока в манжету нагнетался воздух. — Картина могла ссохнуться от времени, съежиться от старости, так? Могла, или не могла? Могла, или не могла?

На экране прибора замигали нули, зазвучал равномерный пикающий сигнал — тонометр начал снимать показания. “Пим…” — думал механизм. — “Пим, пим, пим...” Станислав поднял голову, бросив взгляд на полку с фотографиями. “Пим…”. Под монотонный клик измерителя, он подошел к стеллажу. “Пим, пим…”. Взял с полки фото в серебряной рамке. “Пим, пим, пим…” Присмотрелся к изображению. “Пим, пиииииииим” — завершилось измерение. Артериальное давление: сто сорок пять на девяносто! Пульс: сто ударов в минуту! Коростышевский выронил рамку из рук и, взявшись за сердце, опустился на край кровати.

— Ммм… — проскулил он.

Под ногами биолога лежала фотография двухлетней давности, на которой была запечатлена его мама, развешивающая белье на балконе. Но примечательно другое: в углу кадра виднелся фрагмент обоев, тех же, что и сейчас украшали спальню Станислава.

На них не было розы!

читать главу 2 (часть 3) читать главу 3 (часть 2)