«Илья, это все было безумием. Я хотела заполучить тебя любой ценой, как наркотик» — говорила в «Бывших» Яна, героиня Любови Аксеновой.
Отчасти эти же слова созвучны и с лентой «Жить жизнь», в которой уже другая ее героиня — Аня — тоже хочет заполучить желаемое, тоже любой ценой и тоже вопреки всему.
Разница в том, что Яна из «Бывших» свое безумие все-таки пыталась осмыслить, оборачивала его в словесную форму и временами трезвела, выползая из тумана гиперфиксаций. А вот Аня из «Жить жизнь» в это безумие просто включается, делая его сперва размытым фоном, потом декором для спальни, а потом уже и частью себя.
Природа зависимостей идентична. И Любовь Аксенова эту природу хорошо понимает. Это видно и в Яне Мироновой, зависимой от веществ и своего психолога, и даже в юной Вере из «Шиповника», мир которой в одно жаркое лето смыкается вокруг двоюродного брата — в уже далеком одиннадцатом году талантливая рука Нигины Сайфуллаевой написала историю, которая чем-то перекликается с картиной «Молода и прекрасна» Франсуа Озона. Там тоже о взрослении, тоже о пульсирующей сексуальности, тоже об ошибках юности. И немного — о глупости. Впрочем, юную Веру из «Шиповника» уж точно не нужно за это слишком сильно винить.
Поначалу кажется, что такую Аксенову мы уже где-то видели, но проходит буквально несколько эпизодов, и мы понимаем, что «Жить жизнь» — это новое знакомство.
Богинская и ее богини живут в Москве, празднуют девичники на яхте и ведут проекты, за которые платят так, что с лихвой хватает и на частные клиники, и на такси бизнес-класса, и на ужины с красным вином и крабом.
Экранную жизнь Богинской условно можно поделить на две части. Первая — совсем крохотная, буквально несколько эпизодов и флешбеков в первой серии — но мы понимаем, что в этих минутах упакован однообразный рутинный год, дни в котором апатично и вяло перетекают в недели, а недели — в месяцы.
Весь год после смерти мужа Анна, возвращаясь домой, бросает в пустоту квартиры неизменное «Я дома». И каждый раз — тишина в ответ. И каждый раз — как будто обжигаясь о стойкое чувство вины.
Это чувство вины, к слову, несколько поутихнет и отойдет на второй план, когда на первый выйдет ее новое увлечение. Возможно даже, связь с Матвеем — попытка от этого чувства вины абстрагироваться, как-то его притупить.
Одни глушат боль алкоголем, другие — наркотиками, третьи — работой, четвертые — спортом, пятые — адреналиновыми интригами и маниакальной одержимостью. Кажется, еще Герман Гессе говорил, что свободу человек проявляет в основном лишь в выборе зависимости.
Квартира в перманентных сине-серых тонах — в ней дорого, в ней со вкусом, но в ней темно и тесно. Из нее хочется вырваться, ее хочется проветрить. И даже букет роскошных светлых пионов здесь кажется каким-то тусклым и лишенным жизни.
Как будто под ногами нет почвы, как будто это не крепость Богинской, а клетка, из которой она так и не смогла выбраться. Она пытается начать новую жизнь в старой квартире, где буквально на каждой вещи толстым слоем лежит пыль прошлого.
Вторая часть ее жизни — та, в которой она вновь почувствовала волнение, в которой она смогла наконец-то переключиться, причем переключиться на уже знакомое, понятное, почти что родное.
Жизнь, которую живет Богинская, как бы перешла ей по наследству. Ее домосковскую историю мы почти не знаем. Знаем только, что сначала был Липецк, потом — факультет маркетинга, бледно-розовые локоны и встреча со Стасом (актер Юрий Чурсин), который и протащил ее в этот мир, больше похожий на витрину премиального бутика.
И дорога к этому миру не была простой. Истерики, слезы, глубокая депрессия и попытка покончить с собой — с одной стороны, и дикий адреналин, эйфория и безумная, неистовая одержимость, зависимость — с другой.
Стас Морозов — верхушка московской арт-элиты, которая решает, кто, когда, кому и за сколько будет продаваться. Стаса нам подают дозированно, сначала урывками и вспышками, потом — как бы поощряя — все-таки показывают в полный рост. Но из полумрака не выводят.
Стас получился непроницаемым, безукоризненным и дорогим. Глянцевая мебель вишневого дерева, сандал, бордовое вино, черный шелк. Что-то такое, если переводить на язык декора.
Юрий Чурсин обладает каким-то магическим магнетизмом и передает этот магнетизм всем своим персонажам. И если за крючок Матвея в исполнении Романа Васильева мы, в отличие от главной героини, не сильно-то и цепляемся, то Стас Морозов обволакивает нас своим загадочным матовым шармом — как будто обжигает горячим воском.
Возможно, всё дело в «Быть, а не казаться», в какой-то искренности — если конечно искренность вообще может сосуществовать с манипуляциями и абьюзом.
Матвей играет, заставляет себя быть таким. Он следует правилам, соблюдает шаги. Словом, работает по методичке. Шаг первый — случайность, шаг третий — турбулентность, шаг шестой — игла. У Матвея есть четкая структура, иерархия, план уничтожения, построенный даже не им самим, а данный ему свыше. У Стаса такой структуры либо вообще не было, либо она просто растворилась в его виртуозных маневрах еще до того, как мы успели бы ее заметить.
Разгадать Стаса сложно — и эта мысль выстреливает нам в голову словами Риты (актриса и шоураннер проекта — Дарья Мороз):
— Иногда мне кажется, что все это — его изуверский план.
Мы слепнем вместе с Аней: в тот момент, когда Матвей манипулирует Богинской, Богинская незаметно манипулирует нами, заставляя нас интегрировать эту адреналиновую авантюру в свое сознание. Поэтому лейтмотив картины обозначается быстро и без раздумий — манипуляции. А между тем за нашими спинами кипят мафиозные войны за власть, деньги и проекты, в которых цель всегда оправдывает средства. И — тоже вне нашего фокуса — все громче звучат голоса коучей и тренеров личностного роста, а содержание их повесток становится все более жестким и циничным. И мы, подобно главной героине, какое-то время не видим всего этого в упор, продолжая вариться в котле мазохистических привязанностей.
«Внешний блеск столичной жизни скрывает уродливые контрасты и глубоко ненормальные человеческие отношения» — писал Н. В. Фридман в статье про «маленького человека» Пушкина и Гоголя.
Внешний блеск и лоск буквально пропитывают сериал. Безупречные минималистичные интерьеры, дорогие машины и лощеные интеллектуалы, струящийся шелк, плотные деловые костюмы с идеальной ручной строчкой, а портмоне — наверняка из крокодиловой кожи. Виски, сигары, канделябры, ренессансные завитушки на углах зданий, мраморные полы и тонким тюлем по контурам — высокая поэзия в исполнении Даниила Воробьева.
Но в этой высокой поэзии грохочут безумие и жестокость. И слышно, как одна за другой разрушаются чужие судьбы.
— Кто ты? — Игрок. — Кто она? — Ресурс.
А на самом деле нет никаких игроков, ресурсов и объектов. Нет тварей дрожащих и право имеющих. Здесь все бродят по треугольнику Карпмана, меняются ролями, становятся то жертвами, то спасателями, то палачами. А сам треугольник Карпмана в какой-то момент становится бермудским.
«Я поняла кое-что важное. И это все далось мне большой ценой. И не в смысле потраченных денег на психологов и мотивационные тренинги» — говорит Богинская в открывающей сцене, как бы сразу предупреждая, что ренессансная полировка — это просто слой, элемент декора. На самом деле мы в «веке долбанной осознанности», в диджитал-эпохе с беспилотными такси, нейросетями, транквилизаторами, умными часами, умными колонками и умными домами. И с коучами, которые учат нас одеваться, любить, заниматься сексом, зарабатывать и манипулировать. И если на манипуляциях и абьюзе фокус держится нон-стопом, то тема коучинга как бы плавает и звучит потише, хотя и тоже борется за место на первых полосах. Надо же, совсем как в жизни.
Над ролью коуча Влада работал инопланетный Даниил Воробьев, мастерски перевоплощающийся из фильма в фильм, из сериала в сериал. Он вписывается в абсолютно любой антураж, сливаясь с пространством, повторяя изгибы, углы и контуры предметов, и становясь одним целым и с фешенебельными интерьерами в «Жить жизнь», и со среднестатистическими квартирками в «Черной весне».
В «Жить жизнь» Даниил Воробьев сливается с большой, богатой и другой Москвой. В этой Москве нам можно все. Гнать по Покровке, дружить ради выгоды, ломать людей и забирать чужое, просчитывая последствия на десять шагов вперед и совсем не задумываясь о моральной окантовке своих решений. Кажется, что именно Влад бьет все рекорды по цинизму, воспринимая реальность как фон, а людей — как игрушку или инструмент — в зависимости от целей. Влад утопает в бархате собственных монологов, начинка которых жутка и жестока настолько, что даже мягкий тембр и притягательная эксцентричность образа не дают проигнорировать смыслы, закладываемые в эти монологи.
Первое время Влад кажется главным злодеем, потом мы начинаем в этом сомневаться и не верим уже никому. И когда авторы картины настойчиво пытаются убедить нас, что Матвей вообще-то не такой, что все изменилось и теперь наши границы в безопасности, мы принимаем решение держать оборону и никого к себе не подпускать.
Возможно, именно это помогает разгадать Риту чуть раньше, чем она сама снимет с себя маску. Поэтому финальная сцена не становится шоковой терапией. Но все-таки нужно отдать должное: сдерживали Риту долго и мастерски, а когда мы пробовали смотреть на нее под другими ракурсами — уводили наше внимание в сторону, отвлекали сладкой морковкой.
Финальная сцена плавно готовит нас ко второму сезону, в котором, скорее всего, угол повествования несколько сместится. Возможно, акценты будут расставлены не на манипуляциях, абьюзе и созависимостях, а на мотивах и влияниях тех, кого мы все это время ошибочно считали просто фоном.
