Московскому музею современного искусства исполнилось десять лет. Теперь его экспозиция сложилась в большую историю — историю отечественного актуального искусства последних двух десятилетий. О том, какова роль современного искусства в обществе и в сегодняшней жизни, нам рассказал исполнительный директор музея и комиссар российского павильона на Венецианской биеннале Василий Церетели.
— Василий, долгое время всякий разговор о современном искусстве у нас в России был проникнут пафосом открытия какой-то новой сферы жизни и ощущением невероятно важной роли, которую современное искусство уже играет или вот-вот начнет играть в нашем обществе. Вашему музею уже десять лет, полтора десятка лет каждый год проходят выставки-ярмарки современного искусства. Так что вроде бы сегодня современное искусство не такая уж и новость. Как вам кажется, заняло ли оно у нас положенное ему место? И что это за место?
— Конечно, у нас из-за семидесятилетнего перерыва до сих пор к современному искусству относятся как к чему-то новому. На самом деле это такая же составляющая часть жизни современного человека, как одежда, еда, музыка. Но кроме того, без этой составляющей, то есть без современного искусства, общество не может развиваться ни в каких других сферах — ни в дизайне, ни в политике.— Дизайн, конечно, очень связан с современным искусством, но при чем тут политика?
— Да при том, что без современного искусства мозги просто не движутся вперед. В Гарварде, кстати, провели большое исследование того, насколько важно современное искусство и как оно влияет на формирование личности и на общественную жизнь. Они выяснили, что студенты, которые с детского возраста ходили в музеи современного искусства, намного более развиты, намного лучше приспосабливаются к современной жизни, ко всему новому, чем те, которые не были приобщены к этому. Так что без современного искусства нельзя. Поэтому чем больше будет институций, которые занимаются этим искусством, тем лучше само общество будет приспособлено к новым задачам, к решению актуальных проблем, которые ставит перед нами современная жизнь.
— Не приведет ли увеличение числа институций к конкуренции между ними?
— Нет. У нас и сейчас несколько таких институций, включая наш музей, и мы со всеми в дружеских отношениях. Мы стараемся сотрудничать и с Эрмитажем, и с Русским музеем, и с Третьяковской галереей, и с институтом «Про Арте», и с Винзаводом, и с частным музеем Маркина. С Государственным центром современного искусства мы даже вместе учредили Биеннале молодого искусства «Стой! Кто идет?».
— Как можно определить цель вашего сотрудничества — укоренить современное искусство в жизни?
— Оно уже укоренено. У нашего актуального искусства уже есть своя история. Ее мы сейчас и показываем в нашей новой, юбилейной, экспозиции. Там вы видите, в частности, то, что наши художники делали в восьмидесятые и девяностые годы. Илья Кабаков, Эрик Булатов, Комар и Меламид — это уже не только наша история, но и часть мировой. За ними следуют новые звезды, такие как Олег Кулик. Но и о них уже написаны книги, и они уже вписаны в историю. Теперь эту историю надо донести до масс.
— Зачем это массам?
— Чтобы знали свое искусство, чтобы понимали. Знаете, очень странно, когда в двадцать первом веке кто-то начинает говорить о Малевиче с позиции «Подумаешь! Я тоже так могу» — не понимая ни ценности его искусства, ни ценности творчества художника вообще. Вынимают из контекста один фрагмент, тем самым демонстрируя свое недоверие и к художнику, и к искусствоведу, и к музейщику, и вообще ко всем, кто представляет эту культурную историю. Разом это доверие и это понимание, конечно, не привьешь. Но я думаю, что постепенно, за последние пятнадцать лет, с тех пор как появились и галереи современного искусства, и коллекционеры, в обществе значительно расширилось понимание искусства в целом.
— Вы упомянули коллекционеров. Какое место музей как культурная институция занимает в отношениях художника и коллекционера?
— Для художника быть в хорошей коллекции так же престижно, как и в музейном собрании. Коллекционеры, конечно, ориентируются на музей. Думаю, это правильно, потому что музей выступает как своего рода камертон качества. Но есть коллекционеры, такие, к примеру, как Пьер Броше, которые начали коллекционировать современное российское искусство еще тогда, когда не было никаких музеев. Он увидел, почувствовал и собрал большую коллекцию. Конечно, в тех странах, где музеи современного искусства существуют давно, у музеев есть специальные программы работы с коллекционерами. Они возят их по мастерским художников, к другим коллекционерам, они создают для них круг общения. В результате возникают частные коллекции музейного уровня. У нас коллекция Игоря Маркина тоже музейного уровня. Там есть вещи, которым мы могли бы позавидовать хорошей завистью.
— Почему вы не обогнали его и сами не приобрели эти вещи?
— Это не всегда возможно. Коллекционеру в некотором отношении легче, потому что он избавлен от бюрократии: его деньги, он сам, сообразуясь со своим вкусом, и решает, приобретать или нет. Иногда музеи не успевают за ним.
— Коллекционеры могут помогать музею приобретать работы?
— Это очень зависит от законодательства. В Америке, можно сказать, самое лучшее законодательство для коллекционеров. Коллекционер, собирая произведения искусства, осознает, что в дальнейшем они могут попасть в музейные коллекции. Мы с вами знаем, что часто коллекционеры дарят свои собрания музеям, поэтому музеи и называют свои галереи или залы именем того или иного коллекционера. Но для этого должна быть правовая база, налоговые послабления. В России такого нет, у нас даритель платит налог отдельно, музей платит за получение этого дара отдельно. Если бы были послабления, то люди активнее собирали бы и были бы больше заинтересованы в том, чтобы оставить какой-то дар музею. Приятно же думать, что через сто лет потомки придут и увидят в музее надпись: «Дар такого-то». Важно, на мой взгляд, создавать такие условия и такую ситуацию, чтобы было принято помогать институциям современного искусства, чтобы это было престижно, а не считать, что государство должно это делать. Пока отсутствие специальных льгот для меценатов тормозит и развитие институций, работающих в области современного искусства.— Но все же многое изменилось за последние десятилетия…
— Конечно, все-таки есть прогресс. Вот наш музей открылся. Вся коллекция была приобретена благодаря муниципальному финансированию. Московская биеннале современного искусства была учреждена, затем Биеннале молодого искусства. В Перми открылся Музей современного искусства. Строится прекрасный новый Музей мультимедийных искусств Московского дома фотографии. Это будет один из двух музеев, который будет иметь специально построенное здание. Недавно было принято решение о строительстве Государственного музея современного искусства на базе ГЦСИ. У этого музея будет совершенно иная концепция, чем у нашего. Мы сфокусированы на нашем искусстве, они же будут заниматься и нашим, и мировым. Ведь не у каждого есть возможность ездить в Париж или в Лондон, поэтому надо собирать и представлять это искусство здесь. Так что это правильное действие государства. Президент ведь в своем недавнем обращении, помните, говорил, что надо развивать современное искусство и культуру. Можете себе представить, как все, кто работает в этой сфере, воспрянули духом.
— Как избежать тенденциозности при формировании музейной коллекции современного искусства? Ведь оно очень многослойно и в нем много совершенно не похожих друг на друга направлений. Может случиться так, что одни направления будут представлены, а другие нет? Как здесь избежать субъективности?
— Нет, никакой субъективности или тенденциозности тут не может быть. Хотя современная история только формируется, она уже стала предметом исследования. Уже известно, что были разные направления, разные течения, которые начинались одним образом, а затем перерастали во что-то другое. Для нас это уже история. Мы не можем ждать, когда сложится общее мнение о том или ином художнике, и тогда начать собирать. Так мы что-нибудь упустим, как когда-то мы упустили наших художников-шестидесятников. Теперь большинство их работ в зарубежных коллекциях, а у нас они представлены мало и не самыми лучшими вещами. То же и с русским авангардом: есть целые пласты, которые в наших музеях не отражены. Чтобы сегодня этого не произошло, мы должны быть более открытыми и доверять нашим специалистам, которые работают в музее и определяют, что является музейной ценностью.— Как появляются специалисты в такой области, которая сегодня сама находится в процессе становления, постоянно пополняется новыми именами?
— В Москве есть много кураторов и специалистов, которые постоянно этим занимаются: Виталий Пацюков, Екатерина Деготь, Андрей Толстой и другие. Они знают об этом процессе не понаслышке, участвуют в нем, знакомы с художниками. Вообще же, чтобы стать таким специалистом, надо знать историю мирового и отечественного искусства. Потому что актуальное искусство, которое творится на наших глазах, точно так же, как и классическое искусство, не может рассматриваться на уровне «нравится — не нравится». Надо много знать и во многих вещах разбираться, чтобы его понимать.
— Нет сомнений, что есть специалисты, которые в этом разбираются. Но, похоже, это понимание так и не выходит за пределы узкого круга специалистов…
— В этом-то все и дело. Осмысление современного искусства надо развивать как государственную программу. Образование — вот где главные проблемы. Возьмите западные страны и те, которые к нам ближе, Чехию, балтийские страны, например, и вы увидите, что они уже внедряют в образование старшеклассников современное искусство, не говоря уже о том, что история искусства преподается везде. Человек выходит из школы и уже знает, что такое современное искусство. Дальше он идет изучать медицину, право, что угодно, но, попадая на выставку современного искусства, он не стоит перед произведением в недоумении. Он уже умеет считывать заложенные в нем значения, уже знает, как собрать те компоненты, которые нужны, чтобы этот предмет воспринять. У человека, который ни разу за все время своего обучения в школе не был в музее, который свои ранние годы спокойно прожил без него, формируется циничное отношение ко всему, что связано с искусством, в том числе современным. Этот цинизм и губит все. Когда ты не понимаешь, что такое настоящее искусство, что такое истинное творчество, ты способен знать и ценить только то, что сегодня модно. Если ты не знаешь Леонардо да Винчи, Тициана и так вплоть до сегодняшнего дня, если ты не представляешь себе всю эту цепочку, ты ничего не сможешь воспринять. Потому что в твоем распоряжении только собственный неразвитый вкус, и больше ничего. Человек с таким неразвитым вкусом может погубить вокруг себя много хорошего. Ведь человек не любит того, чего не понимает, и невежество порождает желание бороться, в том числе с современным искусством. А бороться с современностью нельзя. Поэтому искусство надо понимать, знать, уметь считывать.— Когда нет системы массового образования в области современного искусства, откуда берутся люди, которые его коллекционируют?
— Многие коллекционеры пришли извне. Они начали собирать то, что лучше всего понимали: передвижников, классику. А потом постепенно стали дополнять коллекции современными работами или вовсе поменяли направление и начали собирать современное искусство. Потому что сначала полюбили, потом разобрались. Ведь современное искусство — это вовсе не такой язык, который совершенно невозможно изучить.— Но многие по-прежнему так считают.
— Но это неправда. Для тех, кто хочет научиться понимать, есть много возможностей. Вот у нас в музее есть курсы, которые можно послушать, пообщаться с художниками, музейщиками. В современном искусстве есть вещи, внешне простые для понимания, использующие внешне доступный, реалистический язык. С ними на первом этапе легче разбираться. Но в каждом из них есть свой второй план, и, чтобы его воспринимать, надо учиться, развиваться. Надо ходить в такие центры, как Винзавод, где увидишь сразу не что-то одно, а целый спектр направлений, и что-то тебя непременно затронет. То есть всегда есть начало, а дальше должно быть развитие. Но для начала, я думаю, надо сходить в музей, понять, что тебе нравится. Например, увидел картину Дубосарского и Виноградова — понравилась. Дальше смотришь, где эти художники еще выставляются, где продаются. Идешь туда, там видишь других художников, развиваешь свой кругозор, свое видение.
— Получается, что познакомиться с современным искусством, внедриться в этот процесс не так уж сложно. Но для многих все, что касается этого искусства, представляется куда более далеким и недоступным, чем старое искусство. Даже те, кто не разбирается в искусстве Ренессанса, лиможских эмалях или византийской миниатюре, не отвергают их, в отличие от современного искусства. Почему, как вам кажется?
— Потому что много мифов, цинизма. Потому что легче сказать что-то плохое, чем хорошее. Легче вовсе не смотреть в ту сторону, чем разбираться в новом и непонятном для себя материале, чем продемонстрировать свое незнание. Но в том, что ты чего-то не знаешь пока, нет ничего страшного. Ты ведь всегда можешь узнать. Правда, пока у нас нет специального учебного заведения, где преподают только современное искусство, как в знаменитой школе Сент-Мартинс в Лондоне. Такие заведения нужны и художникам. Ведь уметь рисовать — это еще не все. Печатать на машинке не означает стать писателем. Так и тут: надо учиться не только технике, но надо развивать мозги, учиться думать в категориях современного искусства, чтобы создавать что-то по-настоящему свое. Мы отстаем в таком образовании от других стран, и это жалко. Потому что без современного искусства, я повторю, общество не может развиваться. И на самом деле многие это понимают. Когда в Москве проходила биеннале современного искусства (она проходит на многих площадках, в том числе на нашей), одну только выставку в «Гараже» за месяц посетило примерно 96 тысяч человек, может, и больше. Нашу новую экспозицию на данный момент посетило порядка 30 тысяч человек. Это большие цифры, которые говорят о желании людей увидеть, познать. В центре современного искусства «Гараж» есть экскурсии для всех, включая маленьких и пожилых, и всегда находятся желающие их посещать. Так что тот человек, который говорит другим, что все это не нужно, просто не знает, не хочет развиваться сам и не хочет, чтобы развивались другие. Поэтому в тех странах, где понимают, что без современного искусства существовать нельзя, его поддерживают. Там, где считается, что и так можно прожить, не поддерживают. Но чем раньше государство поймет, что делать это нужно, и чем больше будет вкладываться в развитие культуры, тем больше будет отдача, тем лучше государство будет адаптироваться к реалиям двадцать первого века. Ведь в современном мире все связано — если не развивать искусство, то развитие рано или поздно остановится и в нано, и в технике, и везде.
— Как вы полагаете, сколько лет пройдет, пока мы в отношении к современному искусству приблизимся к тем странам, на которые хочется быть похожими?— В самом искусстве мы уже очень приблизились. В том, что касается социального позиционирования, я уверен, что это может произойти очень скоро, потому что если есть желание и возможность финансировать, то преодолеть отставание можно довольно быстро. У нас в стране ведь очень быстро наверстывают упущенное и даже опережают других. Просто надо больше поддерживать, больше вкладывать. Хотя бы начать внедрять современное искусство в уже существующие образовательные программы. В конституции США, например, записано, что искусство нельзя изъять из преподавания. Если у школы нет денег, то могут сократить преподавание какого-то предмета, но не искусства. И так не только в Америке.
— Сейчас у музея юбилей. Что в его экспозиции является предметом вашей особой гордости?
— Я очень горжусь всей новой экспозицией, в которой представлены произведения наших художников с 1989 года до сегодняшнего дня, целых двадцать лет русского искусства. У нас и раньше были варианты постоянной экспозиции, но считалось, что наше здание на Петровке не может полноценно функционировать как музей современного искусства, потому что оно старое и не было первоначально к этому приспособлено. Но нам удалось сломать этот стереотип — благодаря архитектору Юрию Аввакумову мы сделали прекрасную экспозицию на трех этажах. Я горжусь и нашими исследовательскими и образовательными программами. У нас есть собственные исследовательские лаборатории — технологическая, реставрационная. А наши выставочные планы сформированы до конца 2012 года. Если же говорить об отдельных произведениях, то тут можно назвать очень важную работу Анатолия Осмоловского «Хлеба», которая была впервые показана на выставке «Верю», которую курировал Олег Кулик, а затем на Documenta в Касселе. У нас есть работы Айдан Салаховой. Одну из них, «Suspence», мы отдали на выставку в Вену. Это значит, что эта работа важна для мирового контекста, и мы рады, что она в нашей коллекции. Гутов, Шабельников, Захаров и многие другие — это все художники, чьими работами мы гордимся.
Оригинал здесь.