Московскому музею современного искусства исполнилось десять лет. Теперь его экспозиция сложилась в большую историю — историю отечественного актуального искусства последних двух десятилетий. О том, какова роль современного искусства в обществе и в сегодняшней жизни, нам рассказал исполнительный директор музея и комиссар российского павильона на Венецианской биеннале Василий Церетели.
— Василий, долгое время всякий разговор о современном искусстве у нас в России был проникнут пафосом открытия какой-то новой сферы жизни и ощущением невероятно важной роли, которую современное искусство уже играет или вот-вот начнет играть в нашем обществе. Вашему музею уже десять лет, полтора десятка лет каждый год проходят выставки-ярмарки современного искусства. Так что вроде бы сегодня современное искусство не такая уж и новость. Как вам кажется, заняло ли оно у нас положенное ему место? И что это за место?
— Конечно, у нас из-за семидесятилетнего перерыва до сих пор к современному искусству относятся как к чему-то новому. На самом деле это такая же составляющая часть жизни современного человека, как одежда, еда, музыка. Но кроме того, без этой составляющей, то есть без современного искусства, общество не может развиваться ни в каких других сферах — ни в дизайне, ни в политике.— Дизайн, конечно, очень связан с современным искусством, но при чем тут политика?
— Да при том, что без современного искусства мозги просто не движутся вперед. В Гарварде, кстати, провели большое исследование того, насколько важно современное искусство и как оно влияет на формирование личности и на общественную жизнь. Они выяснили, что студенты, которые с детского возраста ходили в музеи современного искусства, намного более развиты, намного лучше приспосабливаются к современной жизни, ко всему новому, чем те, которые не были приобщены к этому. Так что без современного искусства нельзя. Поэтому чем больше будет институций, которые занимаются этим искусством, тем лучше само общество будет приспособлено к новым задачам, к решению актуальных проблем, которые ставит перед нами современная жизнь.
— Не приведет ли увеличение числа институций к конкуренции между ними?
— Нет. У нас и сейчас несколько таких институций, включая наш музей, и мы со всеми в дружеских отношениях. Мы стараемся сотрудничать и с Эрмитажем, и с Русским музеем, и с Третьяковской галереей, и с институтом «Про Арте», и с Винзаводом, и с частным музеем Маркина. С Государственным центром современного искусства мы даже вместе учредили Биеннале молодого искусства «Стой! Кто идет?».
— Как можно определить цель вашего сотрудничества — укоренить современное искусство в жизни?
— Оно уже укоренено. У нашего актуального искусства уже есть своя история. Ее мы сейчас и показываем в нашей новой, юбилейной, экспозиции. Там вы видите, в частности, то, что наши художники делали в восьмидесятые и девяностые годы. Илья Кабаков, Эрик Булатов, Комар и Меламид — это уже не только наша история, но и часть мировой. За ними следуют новые звезды, такие как Олег Кулик. Но и о них уже написаны книги, и они уже вписаны в историю. Теперь эту историю надо донести до масс.
— Зачем это массам?
— Чтобы знали свое искусство, чтобы понимали. Знаете, очень странно, когда в двадцать первом веке кто-то начинает говорить о Малевиче с позиции «Подумаешь! Я тоже так могу» — не понимая ни ценности его искусства, ни ценности творчества художника вообще. Вынимают из контекста один фрагмент, тем самым демонстрируя свое недоверие и к художнику, и к искусствоведу, и к музейщику, и вообще ко всем, кто представляет эту культурную историю. Разом это доверие и это понимание, конечно, не привьешь. Но я думаю, что постепенно, за последние пятнадцать лет, с тех пор как появились и галереи современного искусства, и коллекционеры, в обществе значительно расширилось понимание искусства в целом.
— Вы упомянули коллекционеров. Какое место музей как культурная институция занимает в отношениях художника и коллекционера?
— Для художника быть в хорошей коллекции так же престижно, как и в музейном собрании. Коллекционеры, конечно, ориентируются на музей. Думаю, это правильно, потому что музей выступает как своего рода камертон качества. Но есть коллекционеры, такие, к примеру, как Пьер Броше, которые начали коллекционировать современное российское искусство еще тогда, когда не было никаких музеев. Он увидел, почувствовал и собрал большую коллекцию. Конечно, в тех странах, где музеи современного искусства существуют давно, у музеев есть специальные программы работы с коллекционерами. Они возят их по мастерским художников, к другим коллекционерам, они создают для них круг общения. В результате возникают частные коллекции музейного уровня. У нас коллекция Игоря Маркина тоже музейного уровня. Там есть вещи, которым мы могли бы позавидовать хорошей завистью.
— Почему вы не обогнали его и сами не приобрели эти вещи?
— Это не всегда возможно. Коллекционеру в некотором отношении легче, потому что он избавлен от бюрократии: его деньги, он сам, сообразуясь со своим вкусом, и решает, приобретать или нет. Иногда музеи не успевают за ним.
— Коллекционеры могут помогать музею приобретать работы?
— Это очень зависит от законодательства. В Америке, можно сказать, самое лучшее законодательство для коллекционеров. Коллекционер, собирая произведения искусства, осознает, что в дальнейшем они могут попасть в музейные коллекции. Мы с вами знаем, что часто коллекционеры дарят свои собрания музеям, поэтому музеи и называют свои галереи или залы именем того или иного коллекционера. Но для этого должна быть правовая база, налоговые послабления. В России такого нет, у нас даритель платит налог отдельно, музей платит за получение этого дара отдельно. Если бы были послабления, то люди активнее собирали бы и были бы больше заинтересованы в том, чтобы оставить какой-то дар музею. Приятно же думать, что через сто лет потомки придут и увидят в музее надпись: «Дар такого-то». Важно, на мой взгляд, создавать такие условия и такую ситуацию, чтобы было принято помогать институциям современного искусства, чтобы это было престижно, а не считать, что государство должно это делать. Пока отсутствие специальных льгот для меценатов тормозит и развитие институций, работающих в области современного искусства.— Но все же многое изменилось за последние десятилетия…
— Конечно, все-таки есть прогресс. Вот наш музей открылся. Вся коллекция была приобретена благодаря муниципальному финансированию. Московская биеннале современного искусства была учреждена, затем Биеннале молодого искусства. В Перми открылся Музей современного искусства. Строится прекрасный новый Музей мультимедийных искусств Московского дома фотографии. Это будет один из двух музеев, который будет иметь специально построенное здание. Недавно было принято решение о строительстве Государственного музея современного искусства на базе ГЦСИ. У этого музея будет совершенно иная концепция, чем у нашего. Мы сфокусированы на нашем искусстве, они же будут заниматься и нашим, и мировым. Ведь не у каждого есть возможность ездить в Париж или в Лондон, поэтому надо собирать и представлять это искусство здесь. Так что это правильное действие государства. Президент ведь в своем недавнем обращении, помните, говорил, что надо развивать современное искусство и культуру. Можете себе представить, как все, кто работает в этой сфере, воспрянули духом.
— Как избежать тенденциозности при формировании музейной коллекции современного искусства? Ведь оно очень многослойно и в нем много совершенно не похожих друг на друга направлений. Может случиться так, что одни направления будут представлены, а другие нет? Как здесь избежать субъективности?
— Нет, никакой субъективности или тенденциозности тут не может быть. Хотя современная история только формируется, она уже стала предметом исследования. Уже известно, что были разные направления, разные течения, которые начинались одним образом, а затем перерастали во что-то другое. Для нас это уже история. Мы не можем ждать, когда сложится общее мнение о том или ином художнике, и тогда начать собирать. Так мы что-нибудь упустим, как когда-то мы упустили наших художников-шестидесятников. Теперь большинство их работ в зарубежных коллекциях, а у нас они представлены мало и не самыми лучшими вещами. То же и с русским авангардом: есть целые пласты, которые в наших музеях не отражены. Чтобы сегодня этого не произошло, мы должны быть более открытыми и доверять нашим специалистам, которые работают в музее и определяют, что является музейной ценностью.— Как появляются специалисты в такой области, которая сегодня сама находится в процессе становления, постоянно пополняется новыми именами?
— В Москве есть много кураторов и специалистов, которые постоянно этим занимаются: Виталий Пацюков, Екатерина Деготь, Андрей Толстой и другие. Они знают об этом процессе не понаслышке, участвуют в нем, знакомы с художниками. Вообще же, чтобы стать таким специалистом, надо знать историю мирового и отечественного искусства. Потому что актуальное искусство, которое творится на наших глазах, точно так же, как и классическое искусство, не может рассматриваться на уровне «нравится — не нравится». Надо много знать и во многих вещах разбираться, чтобы его понимать.
— Нет сомнений, что есть специалисты, которые в этом разбираются. Но, похоже, это понимание так и не выходит за пределы узкого круга специалистов…
— В этом-то все и дело. Осмысление современного искусства надо развивать как государственную программу. Образование — вот где главные проблемы. Возьмите западные страны и те, которые к нам ближе, Чехию, балтийские страны, например, и вы увидите, что они уже внедряют в образование старшеклассников современное искусство, не говоря уже о том, что история искусства преподается везде. Человек выходит из школы и уже знает, что такое современное искусство. Дальше он идет изучать медицину, право, что угодно, но, попадая на выставку современного искусства, он не стоит перед произведением в недоумении. Он уже умеет считывать заложенные в нем значения, уже знает, как собрать те компоненты, которые нужны, чтобы этот предмет воспринять. У человека, который ни разу за все время своего обучения в школе не был в музее, который свои ранние годы спокойно прожил без него, формируется циничное отношение ко всему, что связано с искусством, в том числе современным. Этот цинизм и губит все. Когда ты не понимаешь, что такое настоящее искусство, что такое истинное творчество, ты способен знать и ценить только то, что сегодня модно. Если ты не знаешь Леонардо да Винчи, Тициана и так вплоть до сегодняшнего дня, если ты не представляешь себе всю эту цепочку, ты ничего не сможешь воспринять. Потому что в твоем распоряжении только собственный неразвитый вкус, и больше ничего. Человек с таким неразвитым вкусом может погубить вокруг себя много хорошего. Ведь человек не любит того, чего не понимает, и невежество порождает желание бороться, в том числе с современным искусством. А бороться с современностью нельзя. Поэтому искусство надо понимать, знать, уметь считывать.— Когда нет системы массового образования в области современного искусства, откуда берутся люди, которые его коллекционируют?
— Многие коллекционеры пришли извне. Они начали собирать то, что лучше всего понимали: передвижников, классику. А потом постепенно стали дополнять коллекции современными работами или вовсе поменяли направление и начали собирать современное искусство. Потому что сначала полюбили, потом разобрались. Ведь современное искусство — это вовсе не такой язык, который совершенно невозможно изучить.— Но многие по-прежнему так считают.
— Но это неправда. Для тех, кто хочет научиться понимать, есть много возможностей. Вот у нас в музее есть курсы, которые можно послушать, пообщаться с художниками, музейщиками. В современном искусстве есть вещи, внешне простые для понимания, использующие внешне доступный, реалистический язык. С ними на первом этапе легче разбираться. Но в каждом из них есть свой второй план, и, чтобы его воспринимать, надо учиться, развиваться. Надо ходить в такие центры, как Винзавод, где увидишь сразу не что-то одно, а целый спектр направлений, и что-то тебя непременно затронет. То есть всегда есть начало, а дальше должно быть развитие. Но для начала, я думаю, надо сходить в музей, понять, что тебе нравится. Например, увидел картину Дубосарского и Виноградова — понравилась. Дальше смотришь, где эти художники еще выставляются, где продаются. Идешь туда, там видишь других художников, развиваешь свой кругозор, свое видение.
— Получается, что познакомиться с современным искусством, внедриться в этот процесс не так уж сложно. Но для многих все, что касается этого искусства, представляется куда более далеким и недоступным, чем старое искусство. Даже те, кто не разбирается в искусстве Ренессанса, лиможских эмалях или византийской миниатюре, не отвергают их, в отличие от современного искусства. Почему, как вам кажется?
— Потому что много мифов, цинизма. Потому что легче сказать что-то плохое, чем хорошее. Легче вовсе не смотреть в ту сторону, чем разбираться в новом и непонятном для себя материале, чем продемонстрировать свое незнание. Но в том, что ты чего-то не знаешь пока, нет ничего страшного. Ты ведь всегда можешь узнать. Правда, пока у нас нет специального учебного заведения, где преподают только современное искусство, как в знаменитой школе Сент-Мартинс в Лондоне. Такие заведения нужны и художникам. Ведь уметь рисовать — это еще не все. Печатать на машинке не означает стать писателем. Так и тут: надо учиться не только технике, но надо развивать мозги, учиться думать в категориях современного искусства, чтобы создавать что-то по-настоящему свое. Мы отстаем в таком образовании от других стран, и это жалко. Потому что без современного искусства, я повторю, общество не может развиваться. И на самом деле многие это понимают. Когда в Москве проходила биеннале современного искусства (она проходит на многих площадках, в том числе на нашей), одну только выставку в «Гараже» за месяц посетило примерно 96 тысяч человек, может, и больше. Нашу новую экспозицию на данный момент посетило порядка 30 тысяч человек. Это большие цифры, которые говорят о желании людей увидеть, познать. В центре современного искусства «Гараж» есть экскурсии для всех, включая маленьких и пожилых, и всегда находятся желающие их посещать. Так что тот человек, который говорит другим, что все это не нужно, просто не знает, не хочет развиваться сам и не хочет, чтобы развивались другие. Поэтому в тех странах, где понимают, что без современного искусства существовать нельзя, его поддерживают. Там, где считается, что и так можно прожить, не поддерживают. Но чем раньше государство поймет, что делать это нужно, и чем больше будет вкладываться в развитие культуры, тем больше будет отдача, тем лучше государство будет адаптироваться к реалиям двадцать первого века. Ведь в современном мире все связано — если не развивать искусство, то развитие рано или поздно остановится и в нано, и в технике, и везде.
— Как вы полагаете, сколько лет пройдет, пока мы в отношении к современному искусству приблизимся к тем странам, на которые хочется быть похожими?— В самом искусстве мы уже очень приблизились. В том, что касается социального позиционирования, я уверен, что это может произойти очень скоро, потому что если есть желание и возможность финансировать, то преодолеть отставание можно довольно быстро. У нас в стране ведь очень быстро наверстывают упущенное и даже опережают других. Просто надо больше поддерживать, больше вкладывать. Хотя бы начать внедрять современное искусство в уже существующие образовательные программы. В конституции США, например, записано, что искусство нельзя изъять из преподавания. Если у школы нет денег, то могут сократить преподавание какого-то предмета, но не искусства. И так не только в Америке.
— Сейчас у музея юбилей. Что в его экспозиции является предметом вашей особой гордости?
— Я очень горжусь всей новой экспозицией, в которой представлены произведения наших художников с 1989 года до сегодняшнего дня, целых двадцать лет русского искусства. У нас и раньше были варианты постоянной экспозиции, но считалось, что наше здание на Петровке не может полноценно функционировать как музей современного искусства, потому что оно старое и не было первоначально к этому приспособлено. Но нам удалось сломать этот стереотип — благодаря архитектору Юрию Аввакумову мы сделали прекрасную экспозицию на трех этажах. Я горжусь и нашими исследовательскими и образовательными программами. У нас есть собственные исследовательские лаборатории — технологическая, реставрационная. А наши выставочные планы сформированы до конца 2012 года. Если же говорить об отдельных произведениях, то тут можно назвать очень важную работу Анатолия
Осмоловского (Осмоловский Анатолий Феликсович признан иностранным агентом ) «Хлеба», которая была впервые показана на выставке «Верю», которую курировал Олег Кулик, а затем на Documenta в Касселе. У нас есть работы Айдан Салаховой. Одну из них, «Suspence», мы отдали на выставку в Вену. Это значит, что эта работа важна для мирового контекста, и мы рады, что она в нашей коллекции. Гутов, Шабельников, Захаров и многие другие — это все художники, чьими работами мы гордимся.
Оригинал здесь.