...«Вы поможете мне продать мою сумку?» - обратилась ко мне Джейн Биркин во время своей пресс-конференции в Москве осенью 2004 года .
Даже не знаю, почему она мне тогда это предложила. Наверное, у меня вид человека, который в свободное от журналистких обязанностей время только и занимается продажей сумок Hermes-Birkin.
Ее собственная сумка стояла на столе. Та самая, легендарная, порядком потрепанная, с наклейками Amnesty International и других правозащитных организаций.
«Вы хотите устроить аукцион?» - осторожно поинтересовался я.
«Да, да! Я бы с удовольствием ее продала, а все деньги пошли бы в Фонд Солдатских матерей или жертвам чеченской войны». «Ну, как же вы без сумки-то?» - всполошились другие журналисты.
«Да очень просто. Побросаю свои пожитки в два бумажных пакета и уеду в Петербург на гастроли».
Когда сталкиваешься с такими людьми, как Джейн, то невольно начинаешь испытывать комплекс неполноценности. Она, конечно, была неземной цветок. И мало чего про нашу жизнь знала. Но ей было хорошо известно, что такое боль, несправедливость, жестокость. Она знала, что нельзя молчать. Поэтому пела, протестовала, взывала, вот даже сумку готова была продать, чтобы добыть денег для тех, кому они были нужнее, чем ей.
А петь ей все равно было где: можно в клубе, или на театральной сцене, или в подземном переходе. Не имеет значения! В старину таких называли «блаженными».
Совсем без возраста, совсем без грима. Гибкая, как тростинка. Нестареющая «девочка на шаре». А шар для нее – весь мир. Раньше, пока силы были, моталась с гастролями беспрерывно: Америка, Япония, Израиль, Украина… Если нельзя долететь на Air France, доберется на танке. Так было, когда она отправилась в Косово. И танк оказался единственным способом передвижения. Рвалась петь в Чечню, но ей не дали визу. И даже в Ингушетию тоже было нельзя. Спасибо Комитету Солдатских матерей – помогли организовать в Москве концерт.
…В клубе «Би-2» было тесно, темно и пахло пивом. За 2000 рублей можно было постоять на танцполе около сцены. Говорят, что даже французский посол собирался стоять вместе со всеми. Правда, потом выяснилось, что он не пришел. Но и без него контингент был соответствующий: взрослые люди сильно за 40. Для большинства из них Джейн – это их молодость, полузабытая нежность, которая подступает к горлу каждый раз, когда слышишь дрожащий, тоненький голос, старательно выпевающий: «Baby аlone in Babylon». За прошедшие годы репертуар Джейн не изменился - все те же песни ее мужа, мэтра и учителя Сержа Генсбура. Другие аранжировки, другие музыканты, другая жизнь, в которой у нее был еще один брак, еще одна дочь. Но Серж все время был где-то поблизости. Он возникал на второй минуте разговора и с первых же мгновений концерта. Она произносила: «mon mari» - и ты понимаешь, что речь может идти только о Генсбуре, она запевала «Elisa», и ты понимал, что она поет об утраченном счастье. Эти генсбуровские хиты в ее исполнении похожи на поношенные мужские рубашки, хранившие родной запах, тепло и нежность, в которые Джейн по привычке любящей женщины куталась, пытаясь продлить иллюзию близости, не оборвавшуюся ни с их разрывом, ни с его смертью – «Haine Pour Aime», «Сomment Te Dire Adieu», «La Javanise». Она пела ему, она пела для него. Ну, и для нас, наверное? А когда уже не оставалось ни слов, ни песен, она надевала вечернее платье, распускала волосы и начинала танцевать. Красная валькирия, вечно юная ветеранша 60-х, бросившая вызов возрасту, времени и всем невеселым обстоятельствам… Тогда сбор от своего концерта Джейн передала в фонд Комитета Солдатских матерей. А сумку разумные и некорыстные матери продавать ее отговорили. Hermes-Birkin наверняка еще потом кому-нибудь пригодилась.
Ссылка ведет на продукт компании Meta, призанной в России экстремистской организацией.