Россия не откажется от квантового компьютера. Интервью с руководителем проектного офиса по квантовым технологиям Госкорпорации «Росатом»

Как продвигается работа над квантовым компьютером? И может ли наша страна стать законодателем мод в этом вопросе?  

Три года назад мы начали разработку этой темы и защитили дорожную карту по квантовым технологиям. Она объединяла в себе и квантовые компьютеры, и квантовые коммуникации, и квантовые сенсоры. Затем решили разделить ее на три отдельные дорожные карты, и квантовые компьютеры попали в ведение Росатома. Меня пригласили возглавить этот проект, и вот уже два с лишним года мы вместе с Росатомом строим квантовый компьютер. Первые полтора года ушли на организационную часть, год с небольшим назад утвердили финансирование и приступили к работе над проектом, который превосходит по масштабу все, что делали в этом направлении в России до дорожной карты. У ученых и раньше были отдельные лаборатории, которые развивали небольшие программы, но сейчас мы строим весь стек, начиная от железа и заканчивая облачными платформами и квантовыми алгоритмами, — так, чтобы можно было прийти и начать на нем работать. Первый результат уже есть: в конце прошлого года мы показали четырехкубитный квантовый компьютер на ионах. Учитывая, что в России вообще не было ионных кубитов, это большое достижение. Конечно, говорить о том, что мы стали законодателями мод в этой отрасли, пока преждевременно: в Америке, Европе и Китае уже 20 лет работают над квантовыми технологиями. Очевидно, что за год-два нам их не догнать.

Изменились ли планы по созданию квантового компьютера в связи с введенными против России санкциями? Сдвинулись ли сроки в дорожных картах?

Мы все еще прорабатываем эти вопросы. Действительно, сразу же после начала февральских событий было расторгнуто несколько контрактов на поставку оборудования. Это, конечно, может повлиять на сроки, потому что без современного оборудования невозможно построить нормальный компьютер. С другой стороны, какое-то оборудование у нас уже есть, и мы планируем двигаться дальше. В этом году мы не намерены отходить от первоначальных планов, но если говорить о будущем, то что-то, безусловно, будет нас сдерживать. Возможно, придется что-то пересмотреть, но отказываться от глобальной цели все равно не собираемся. Главное, что наши талантливые ребята остались в команде, несмотря на все тревоги первых месяцев.  

Вот об этом хотелось бы поговорить подробнее. Некоторое время назад, когда работа начиналась, важна была международная кооперация. Что изменилось сейчас? И что происходит с утечкой мозгов? Во многих высокотехнологичных компаниях говорят, что кадровая ситуация превратилась в настоящую проблему.

Действительно, есть две отрасли с очень мобильным рынком труда — это ученые и айтишники. Они интегрированы в международное пространство, им технически легко уехать. Их волнуют вопросы: нужна ли будет наука в России, будут ли реализовываться такие долгосрочные проекты, как квантовый компьютер, останутся ли у них возможности для самореализации? Мы в последние месяцы убеждаем ребят, что их тревоги безосновательны, страна будет развиваться, от первоначальных целей и задач никто не отказывается. Заодно артикулируем для правительства необходимость подчеркивать важность высоких технологий и науки для суверенитета страны. И если мы успешно выполним обе задачи, критического оттока кадров в России не будет.

Работа в квантовой программе показала, что мы можем возвращать ученых. Нам удалось пережить первую волну, когда люди на эмоциях собирали чемоданы и покидали страну. Но впереди вторая волна — этап, когда пойдут осознанные решения. И вот с этим нужно работать именно сейчас, чтобы решить проблемы уже на подступах. В целом, в науке всегда была развита толерантность. Наверное, это тот базис, на основе которого мы можем удерживать людей и возвращать их обратно. У меня есть несколько примеров, когда успешные профессора, которые частично работали у нас, а частично в США и Великобритании, возвращаются сюда полностью как раз по причине отсутствия толерантности за океаном.

В России в последние недели случились перемены в сфере образования, связанные с отказом от Болонской системы. Скажется ли это на уровне, качестве, классе подготовки специалистов, которые впоследствии будут работать с вами?

Ответ на этот вопрос до конца не ясен. Ни тем, кто принимал решение, ни тем, кто за него, ни тем, кто против. С одной стороны, если мы сделаем систему образования, несовместимую с другими странами, то нам будет легче удержать людей, потому что их там могут просто не взять на работу. Но лучших это все равно не удержит. Если же говорить о качестве образования, то здесь я могу рассуждать, исходя из собственного опыта. Чем интересна Болонская система? Тем, что после бакалавриата ты можешь относительно резко изменить направление и пойти в магистратуру по другой специальности, но взять тот багаж, который у тебя есть. В этом, наверное, ее плюс. Но если специализацию не менять, то по уровню образования большой разницы нет. Гораздо сильнее образование зависит от того вуза, в котором ты учишься. И эта разница в десятки раз больше, чем разница между системами. С другой стороны, надо посмотреть, к чему приведет отказ от Болонской системы. Сейчас время очень хаотичное, нестабильное. Мы еще не вышли на конечные решения.

С точки зрения качества образования, думаю, особых изменений все же не будет. В нашей области мы работаем со «сливками», самыми лучшими, самыми толковыми ребятами, и для них неважно, где они получают свою специальность — в бакалавриате, магистратуре или где-то еще. Они уже с младших курсов жестко занимаются наукой, у них уже есть навык к обучению.  Даже если, условно говоря, дипломов не будет, это не скажется на их научной активности.

А у вас есть представление о том, какими станут эти «сливки» лет через пять? Какими будут новые поколения ученых? У меня есть ощущение, что для тех, кто работает сейчас, ничего не поменяется, но изменится для тех, кто уже скоро придет им на смену.

Думаю, для талантов ничего не изменится. Вообще, в последние годы качество подготовки студентов резко выросло. И не только потому, что образовательный процесс стал лучше. Мотивация изменилась. Если раньше люди думали, что надо зарабатывать и подрабатывать, иначе не прожить, то сейчас ребята убеждены, что надо инвестировать в образование, и тогда тебе вернется, оно принесет прибыль. 

Повсюду в России, а в особенности в Москве, мы видим, что квалифицированный труд сильно дороже, чем неквалифицированный. Это большое достижение, когда тебе платят больше денег за сложные вещи. И оно стимулирует людей получать сложное образование.

Сегодня на форуме и в разговорах, и в интервью все говорят об оптимизме, перечисляют сложности, а потом говорят: «Но зато…» Какой у вас настрой?

Мой настрой абсолютно оптимистичен. У меня были международные проекты, и вот 24 февраля мне звонят партнеры и говорят: «Ну что, уезжаешь? Давай мы тебя эвакуируем». И у меня решение пришло быстрее, чем я успел подумать: «Куда? Ты что?» Я свою сторону выбрал. И стало приятно, что мне легко далось это решение. Оптимизм не в том, верю я или нет, что будет хорошо или плохо, а в том, что выбор происходит очень легко. 

Конечно, для себя я вижу, что мы сейчас будем идти сложным путем, но все, что нас не убивает, делает нас сильнее. И тут многое зависит от нас. Что приятно, можно чувствовать себя человеком, формирующим новую индустрию — в нашем случае новую историю. Хочется жить в государстве, которое может что-то сделать. Для меня «может что-то сделать» – это значит иметь лучшую науку и высокие технологии, уметь их создавать. Все в мире признают, что мозги у нас светлые, наши студенты нарасхват. Мы просто не научились делать науку как индустрию. У нас нет Нобелевских премий последние годы не потому, что нет умных людей. Надо просто комплексно решать вопросы, а таланты у нас есть и есть база. Для меня мечта состоит в том, чтобы жить в стране, в которой таланты реализуются в лучшую науку, лучшую индустрию.    

Хотелось бы, чтобы мы в России сделали в ближайшие 5–10 лет какое-то количество открытий — не одно, а условно десять, за которые потом дадут Нобелевскую премию. Больше половины в весе Нобелевской премии — это «научный пиар». Мало просто сделать, надо убедить сообщество, что это важно, что ты лидер научного мнения, и тогда есть шанс премию получить. Получится ли? Если расслабимся, то нет. Если будем стараться и использовать мировой опыт, и еще научимся делать научный пиар, тогда шанс есть. Талантливые молодые ребята, интересные идеи, научная инфраструктура, оборудование, инструменты — у нас все для этого есть. 

Беседовала Мария Маханова