Без тормозов

Черный «Ниссан», который несся на приличной скорости, отыгрывая солнце в радиаторных решетках, почему-то не попадал в категорию тех, кто может тормознуть — братки средней руки редко когда хотели поиграть в «милосердие» (правда, если уж играли, то играли: с купеческими обедами, широкими жестами для бедного стопщика в придорожных кафе). Едва подняв руку, успел заметить только, что джип праворульный — слишком уж светла обивка сиденья на привычном водительском месте, — а ближе увидел мордатого бородача за рулем, — а дальше «Ниссан» вдруг дал по тормозам, шарахнулся вправо и прочертил по лунной поверхности метров двести, вздымая грандиозную пыль.

Эти двести метров бури в пустыне можно было пройти — до машины — с достоинством, но как-то уже не до того, поэтому — подхватив рюкзак — пробежал.

Отжать дверь и сунуться со скороговоркой:

— Здравствуйте, я еду автостопом, ни докуда не подбросите?..

Банальный «автостоп» фигурировал здесь исключительно затем, чтобы не было потом каких-нибудь недоразумений с платой. А впрочем, фигура речи: километров пятьдесят от больших городов — и трасса уже очищалась от бомбил. Но бывало, что люди начинали прикидывать, продумывать и что-то вдумчиво мычать. Никогда и не понять, зачем вообще останавливаться, если через три минуты ты свернешь куда-нибудь в деревню.

Однако первое, во что уткнулся взгляд, был массивный крест на груди. Бинго!.. Ему еще не приходилось стопить священников, но священник, разумеется, не бросит. Впервые так наложилось: «добро другому» как главная заповедь автостопа — и чьи-то прямые служебные обязанности.

И зная уже, что победил, он перевел взгляд с креста на лицо.

Ему кивнули на место рядом. Прежде чем он успел обойти урчащий радиатор, священник уже перегнулся, открыл пассажирскую дверь и протянул навстречу полиэтиленовый мешок с компакт-дисками.

— Положи это на обочину, Христа ради.

Все веселее и веселее.

Диск, лежащий поверху, — в массивном футляре, как это делали раньше, лет пятнадцать назад; прозрачный пластик в одном месте треснул, как будто сверху давили; черная обложка под пластиком была с явственными отпечатками, как будто ее — глянцевую бумагу — доставали и долго мусолили в руках. Почтенная древность. На этом недевственном черном фоне — сварганенная в фотошопе (о, как это было революционно когда-то) эмблема, якобы из блестящего металла; крылья какие-то, местами черепа, две буквы «В» причудливой ковки...

Батюшка-то продвинутый, да?..

Ну что же, положил — и поехали.

Этикет требовал начать разговор или, по крайней мере, кинуть пробный шар. С комфортом обомкнув себя ремнем, он начал со светского:

— Куда вы едете?

Как бы и невинно, и естественно, потому что это означает и «докуда сможете довезти».

— Далеко.

Ну «далеко» так «далеко». Так даже лучше. Он не любил болтливых драйверов, потому что постоянно приходилось напрягаться, отвечая ли на ненужные вопросы, задавая ли вопросы, на которые, в принципе, знаешь ответ. А вот если водитель неразговорчив, то можно, вякнув что-то пару раз на всякий случай, просто отключиться, как отключился от разговора, развалившись на мягком кресле, и даже колени не упирались в панель, что, кстати, редкость. Обочина, на которой он стоял, то поле, рощица, кусочки крыш — все это успело разрастись до масштабов вселенной и почти поглотить все остальное; теперь же мигом сдулось и улетучилось, будто этих зыбучих песков никогда и не было: через минуту они в нескольких километрах, еще через минуту... Да будто и не было этих часов, хотя казалось, что он провел там всю сознательную жизнь. Машина летела, действительно подпрыгивая на холмах; он снова догонял и обгонял время.

Цивильный участок дороги, даже с разметкой, промельтешившей перед ними, как Чарли Чаплин; все проносились за секунду, и глаз едва успевал поймать: милицейская тачка возле отбойника; гаишник, шагнувший к ним, но водитель и бровью не вел и пролетал, не сбавляя скорость. «Ну конечно, они же видят, что священник за рулем...» Он, впрочем, подумал об этом не слишком уверенно. Вряд ли гаишники успевают так быстро сообразить, где руль, где кто...

Смотрел на себя в зеркале (размытым фоном бежали березки).

В скольких зеркалах он видел себя сегодня. И синеватым приглушенным, как здесь (у «Ниссана» чуть тонированы стекла). И слишком ярким, с совсем уж бьющей по глазам курткой, как будто через желтые очки. То перерубленным пополам. Или же лицо в нескольких проекциях — иконостасом: многосекционные зеркала больших иностранных тягачей... Разные ракурсы. Оттенки. Повороты. Искажения.

Священник щелкал кнопками, разыскивая что-то.

Волна, как недовольная пчела.

Вот, наконец: какое-то густо деловое радио про новинки автомобильного рынка; повалили термины и цифры; запомнилось забавное — «Президент АвтоВАЗа Бо Андерсен». И забавно, как внимательно священник вслушивался, и даже одобрительно кивал, и уважительно поглядывал на шкалу.

— Машина из Японии? — поинтересовался у батюшки.

Ничего не значащая завязка разговора.

— Только что купили?

Какие-то наклеечки с иероглифами все еще придерживали крышку бардачка.

— Это не моя машина, а монастыря, — наконец, как бы нехотя (ну почему же «как бы»), сказал священник. Насупленно глядит на дорогу. «Брови кустистые», как пишут в милицейских сводках. Бам! — в очередную колдобину.

Пассажира это начало уже забавлять.

— Вы настоятель монастыря?

— Нет.

Не то чтобы хотелось троллить, но было что-то любопытное в том, как «закрывается» священник — человек, чье служение не может быть связано с нежеланием говорить.

— А где ваш монастырь, если не секрет?

Батюшка поразмыслил.

— Во Владимирской области.

— Зачем же вы гоните японскую машину обратно, на восток?

Тут он уже не ответил, а только прибавил радио. Пассажир едва улыбнулся, отвернувшись к зеркалу: ну не высадит же он его, в конце концов. Не может. Хотя, наверное, может...

Удивляло только, что новую дорогую машину он колотит обо все ухабы и не думает сбавлять скорость там, где сбавляют все, налетая на исковерканные участки кавалерийской атакой. Неопытный водитель?.. Вряд ли. Он даже обмолвился, как-то так, в никуда, сквозь зубы, что трасса до Чебоксар была такой хорошей, а ее умудрились «убить» всего за пару лет...

Так же — между делом, окну и мелькавшему лесу, — он сказал, что его зовут отец Иван. Не было всего этого: «Иоанн»...

Точнее, за лесом мелькало солнце, бешено, как в частом гребне. Солнце, которое садилось прямо на их пути, большое, как «боинг», у самой земли улизнуло куда-то в сторону, в леса и кустарники, и теперь скакало рядом — последними отчаянными проблесками. Иногда они проносились, не притормаживая, сквозь какие-то рабочие поселки, избравшие федеральную трассу своею главной улицей: двухэтажные дома серого кирпича, обитое синим железом сельпо; гусеничный кран, упавший под весом собственной стрелы, и, видимо, давно; цемент, цемент, — и тогда солнце являлось им побогаче, множилось в стеклах, пробегало по десятку окон. И снова в лес. А когда появлялись поля, по ним уже понемногу стелился вечерний туман, и кажется, что даже пахло как-то по-вечернему — с нотой жженой древесины, что ли...

На самом деле воняло то ли чесноком, то ли обильным телом, и пассажир даже сначала принюхивался незаметно к своему рюкзаку, подозревая колбасу, но потом успокоился и забросил рюкзак назад.

— Сам-то ты вообще кто? — спросил вдруг отец Иван.

— Ха, ну с чего начать — кто я?.. — рассмеялся, потому что на фоне «богатого» рассказа священника о себе (имя и Владимирская область) было совершенно непонятно, что отвечать. — Ну, по образованию, например, педагог. А...

— А я тоже заканчивал пед! — оживился священник. — Но в школе я работать не смог... Другие были времена.

— Вы пострадали за веру? — В этот сочувственный вопрос была явно заложена ирония.

— Да не... Была же анархия! «Свобода» вся эта... Считай, какой год — восемьдесят девятый, девяностый? — там эти парни в старших классах так себя вели, что я просто побоялся, что закатаю кому-нибудь в лоб. Не сдержусь.

Казалось, он сейчас перекрестится, но нет.

— Я же военный. Потом в морской спецназ пошел.

«Ого».

Нет, он был не кроток, конечно, этот отец Иван, и на подколы отвечал. Когда шел на обгон, лихо швыряя машину на встречку, то трассы, конечно, со своего правого места не видел — из-за широкой спины очередной фуры, а пассажир видел, и глядя, как он вжимается в кресло в такие минуты, отец Иван довольно приговаривал:

— У, как ты себя любишь-то.

Смех в ответ, когда можно (когда машина вернулась в свой ряд).

— Вы мне сейчас напомнили одну историю... Некто так любил свою кошку, что боялся ее потревожить, когда она засыпала, представляете?.. Ну, это как в Англии: если кошка легла на капот машины, то «Сэр, вы же не сгоните кошку?..»

— Некто?

— Ну, парень один, не важно. И вот он лег у себя в комнате спать, не успел повернуться поудобнее, как кошка улеглась ему на ноги и крепко уснула. А он лежит так, пять минут, десять, не может пошевелиться, чтобы не побеспокоить кошку, понимаете?

— Что-то не очень. — Отец Иван посмотрел пристально и с недоумением. Уж не бесноват ли?

Смеркалось.

— Короче, кое-как уснул так, утром просыпается, весь скрюченный, все тело затекло. Точнее, родители пришли его будить. Родители пришли, а кошки уже нет, а видят, он так как-то странно лежит, руки вот так... Короче, они подумали, что он... как бы это сказать... ну, занимался рукоблудием и так уснул.

— Что за бред!!!

— Ну а почему бред? — угорает пассажир. — Смешно же: человека, который так любит других, что боится помешать даже кошке, в итоге обвиняют в том, что он любит себя!..

Он всегда подозревал, что троллить батюшку — одно удовольствие.

Через какое-то время батюшка решил поиграть в маньяка, а может, просто вернулся к излюбленной теме. Сумрачно заговорил:

— Если священник за рулем попадет в ДТП и кто-то погибнет, не важно, кто и по чьей вине — по его, не по его, — то священника в любом случае лишают сана. Потому что езда — это не потребность человека. Это баловство.

(И все это с прежним швырянием «Ниссана» на встречку. Говорит, говорит, как будто даже расслабленно, а потом вдруг: «Посмотри, там ничего не видать?» — и руль резко влево. А уже стемнело. И не видать-то ничего, но только то, что фар навстречу нет, а через мгновение они вынырнут вблизи.)

Отправной точкой стала уже новость по радио: в Турции погиб российский серфингист. Они шарахались по волнам, и густой, исполненный значимости треп о плюсах и минусах новинок автопрома, к которому прислушивался отец Иван, плавно перемещался с одной частоты на другую. Отец нашаривал кнопки. Под руку без конца попадались «последние известия», полные почти истеричного восторга, и на очередной волне политологи рассуждали примерно на уровне грузчиков в курилке: «А че Сы-Шы-А выступают, мы же не лезем, отделяются или присоединяются у них штаты или нет». Отец Иван морщился и переключался. Его хотелось с юмором спросить: ка-ак, а вы разве не за?.. Ну вот, нашарил серфингиста в Турции.

— Он попадет в ад, — припечатал отец Иван. На нахмуренные брови его набегали тени и свет. — Это баловство, а не необходимость. И утопленников раньше вообще не отпевали. Потому что, чтобы омыться, достаточно просто войти в воду. А плавать — это все уже лишнее.

— О, да вы суровый, батюшка. — Пассажир засмеялся. — Я вот никогда не слышал про ад для утопленников, хотя говорил со священниками...

— А сейчас все священники добренькие. Хотят понравиться.

— А они не должны нравиться?..

Отец Иван долго молчал. (В странной перспективе протягивалась ферма, но, может, тоже рабочий поселок, но только какой-то необжитой: плоские ангары поближе, плоские ангары подальше; лунные лампы на лунных столбах — шагающих циркулях; в странной перспективе, потому что ближние огни пробегали быстро, задние тянулись дольше, и все казалось ложным, как голограмма.)

— Вот у нас настоятель был, тоже... Они ведь как думают? Надо заманить в церковь побольше людей, так? И люди, которые приходят, они обычно тоже начитались каких-то книжек, что и грех вроде как не грех, и это из Писания «устарело», а то не надо, а то просто культурный обычай. И вот у кошек тоже есть душа, и пост как бы не надо соблюдать, потому что это просто такая мода была в древнем мире, и то не надо, и это не надо... И вообще, Бог не в церкви, а в тебе... И такие священники, добренькие, они поддакивают: да, да. Ну, чтоб паства не разбежалась. Батюшка, это не грех? — Не грех. Батюшка, так можно? — Можно... Вот это настоящее зло. И сейчас таких очень много. Такая как бы «свобода»... А на самом деле она разрыхляет все. Чуть что, все эти люди от церкви разбегаются и других с собой прихватывают. Или клевещут на нее... С ними надо так: все это тяжело, все это очень строго, если ты не можешь то, это, десятое, то все, давай, до свиданья. Так ведь сейчас у вас говорят? От всего откажись. Или сразу шагай из церкви. Никто «заманивать» и задабривать тебя не будет. Подкупать и по головке гладить...

— «Без сопливых обойдемся»?

— Что?

— Я говорю, да вы прямо как Великий Инквизитор.

— Надо же, молодежь что-то читает. — Отец Иван ухмыльнулся.

— Ха, может, я по специальности — преподаватель литературы...

— Глянь там, никого?..

Они обгоняли разболтанную тентовую «газель», которая, как оказалось (в зеркале), мчалась с ближним светом: «Вот тоже, самоубийца...»

Вползала луна. Ничего, впрочем, не озаряла. Когда навстречу шли колонны дальнобоев, то освещали придорожный лес, как комнату. Когда не шли, то ничего в темноте, и только слабенькие отклики катафотов на отбойнике – кривых, покореженных. Дохленьких.

Неожиданно влетели на яркий участок, залитый фонарями, такая вроде развилка, но оказалось — пост, даже с ментовской «десяткой», припаркованной в сторонке, и, кажется, с людьми. Отец Иван резко сбросил скорость, почти по тормозам, перекрестился; промчались.

— Один драйвер в таких случаях говорил: «Божья роса, нассы менту в глаза».

— Нельзя так говорить! — Священник поднял палец.

— Но вас же не останавливают, даже когда не видят, кто за рулем, так?

Отец Иван покосился и начал рассказывать — с явным удовольствием, — как это бывает. Как действует эта неведомая (в смысле, ему-то ведомая) сила. «Один раз при мне даже уволили сержанта, за двадцать минут». И начал подробно описывать, как не на этой машине, на другой, «еще на своей», его тормознул сержантик, «хлипенький такой», и, несмотря на все уговоры, «а я в одеянии был», начал оформлять изъятие прав. Так ему позвонили и сообщили то, от чего он изменился в лице, и ни о каком лишении прав вопрос уже не стоял. Отец Иван не слышал разговор целиком, но почему-то был в полной (и с нотой самодовольства) уверенности, что сержантика за что-то увольняли... «Во как бывает!» — он снова грозно поднял палец. Особо подчеркивалось, что между тем, как сержант тормознул машину, и звонком прошло всего двадцать минут. «Не, скажи, бывают такие совпадения, нет?..»

— Вот вы такой строгий к другим... Говорили мне сейчас, что никого не надо «гладить по головке», ругали добреньких священников...

Отец Иван сжал руль.

Видно было, что ему неприятно.

Беседующий с ним милостиво замолчал. Вообще какое-то время молчали.

Расхлябанная тентовая «газель» с бешеными гудками обгоняла их. Медленно, обставляла на корпус.

— Пьяный, что ли?

— Кто там? — отец Иван перегнулся. — Мне не видно.

Они оба вглядывались в темное окно «газели», в момент, когда она долго тянулась рядом.

— Мне тоже не видно.

Помолчали еще.

— Нет, ну конечно, не так. Нет, нет, — отец Иван как будто сам открещивался, отмахивался от того, что было сказано. Несколько путано он начал рассказывать про монастырь, который они восстанавливают, физически строят, почти вчетвером. «Конечно же, нет». «Я не такой», — можно было услышать. Про прежнего настоятеля — с оттенком скрытого упрека («слабенький был»), но, впрочем, ни словом больше — и по-прежнему без ответа, а не настоятель ли он сам. И что хочет перейти из «беленьких» в черное духовенство, то есть постричься в монахи, но надо ждать еще четыре года, пока сын не станет совершеннолетним.

— Ибо монах не может оставить в миру того, кто нуждается в его опеке, — наставительно говорил отец Иван, как будто зачитывал какую-то выдержку, а может, и зачитывал.

Молчание. Двигатель, полный молодой силы. Вопрос, а что же стало с матерью этого сына, как бы предполагался, но не прозвучал. Ну, наверное, вдовец. Не развелся же с матушкой, в конце концов.

— Ваш сын не хочет стать священником?

— Может быть, он придет к Богу. Мы говорили об этом... Потом. Пока готовится поступать в Рязанское училище ВДВ.

— Пошел по стопам отца? — С легкой усмешкой.

Отец Иван сразу весь напрягся, смотрит на попутчика.

— Ну вы же сами рассказали про морской спецназ.

— Когда?..

«Параноик...»

Пытаются снова обогнать «газель», но она не дает, болтается по трассе.

— Бес играет, — убежденно говорит отец Иван.

— С кем? С вами? Или с ним? — Кивок на «газель»...

Последний раунд состоялся, когда они уже долго мчались по лесному участку, — дальнобойщики уже не выхватывали куски из темноты, дальнобойщики почти кончились, и казалось, что вокруг ничего, как до зарождения жизни.

И тогда отец Иван спросил:

— А сколько ты там стоял, ну, до того, как я тебя подобрал?

Призадумался.

— Два с половиной часа.

— А я на два с половиной часа как раз задержался в Нижнем... Значит, ты меня и ждал.

Пауза.

— А я придумал.

— Что?

— Про два часа. Взял с потолка.