Меня в детстве называли Лёшенькой, мою подружку — Генкой. Отца Порции мама и по сей день иногда называет Катенькой, несмотря на то что это вполне солидный мужчина. У Порции есть несколько прозвищ: Кхихий Бажский, Масюлис, т. Капустин — директор чертова колеса в ЦПКиО имени Даниила Хармса, Паисий, Сильвестр, Санкюлот. Все, как видите, мужского рода.

Согласно теории миловидности, возникшей в середине ХХ века на базе исследований австрийского зоолога и психиатра, лауреата Нобелевской премии Конрада Лоренца, половая неопределенность способствует проявлениям симпатии, увеличивает шансы на выживание и в конечном счете обеспечивает успешную эволюцию вида. Младенец в данном случае, с его характерными пропорциями и чертами лица, миниатюрностью, высоким голосом и размытой половой принадлежностью, — это мерило привлекательности, идеальный объект привязанности, по отношению к которому всякий взрослый человек автоматически испытывает чувство покровительства. Домашние животные во многом оцениваются по их соответствию облику ребенка. Человек предпочитает держать у себя дома тех животных, которые в наибольшей степени проявляют педоморфоз — сохранение детских характеристик во взрослой особи.

На этой теории построена целая индустрия, торгующая младенческой миловидностью. Американский ученый Стивен Джей Гулд в своем знаменитом исследовании проследил, как менялся с годами облик Микки Мауса — в сторону все большего и большего соответствия чертам младенца: увеличивались глаза, голова и лоб, уменьшался нос и т. д. Особой популярностью культура миловидности пользуется в Японии — достаточно вспомнить похожих на мультипликационных персонажей Fruits, а также Покемона, Hello Kitty, бесконечных детей из манга и аниме с их огромными глазами и подчеркнутой андрогинностью — даже среди персонажей рисованного порно. Все эти трогательные младенческие черты лежат в основе многомиллиардного бизнеса, эксплуатирующего бессознательную и непреодолимую привязанность всякого обыкновенного человека к детям, котятам, щенкам и детенышам нерпы.

На фоне всех этих сведений становится понятно не вполне осознанное тяготение многих родителей к размыванию полового облика своего ребенка. Мальчиков часто одевают как девочек, девочек — как мальчиков, при этом девочек, одетых как мальчики, зовут попеременно то Маша, то Миша, а мальчиков в девичьих платьицах — то Нюся, то Ника. Если считать — согласно, например, Симоне де Бовуар — половую принадлежность не врожденной характеристикой, а социальным стереотипом, то тогда всякое отторжение ярко выраженной сексуальности — это попытка затормозить развитие ребенка, законсервировать его в состоянии домашнего животного, отдалить тот момент, когда общественные отношения становятся барьером между родителями и детьми. Бесполое маленькое существо, в таком случае никак не связанное ни с какими социальными ролями, — это идеальный объект заботы обоих родителей, их чисто биологической, первобытной привязанности, не омраченной никакими культурными вкраплениями вроде стеснительности или сдержанности.

Некоторое время после своего рождения младенец полностью соответствует этой роли, но однажды неизменно наступает момент, когда ребенок превращается в мальчика или девочку: с каждым днем все заметнее и заметнее. Обретая половую принадлежность, он из члена семьи становится членом общества, и воспрепятствовать этому процессу невозможно и не нужно. Ребенок растет, не только прибавляя килограммы и сантиметры, но и теряя миловидность, становясь определеннее, стереотипнее. Ничего плохого в этом нет: для того чтобы избежать социальных стереотипов и сохранить индивидуальность, нужно как следует вжиться во все эти клише массового сознания, присвоить их, освоить, научиться ими манипулировать. «Я боюсь оригинальности, как чумы», — говорил один из самых своеобразных авторов мирового кино Луис Бунюэль. В каком-то смысле всякий обыкновенный подрастающий ребенок повторяет культурную программу великого испанского режиссера. Мода на миловидность среди взрослого населения сегодня объект озабоченных исследований, таких, например, как «Власть миловидности» вашингтонского социолога тайваньского происхождения Тзу-и Чуанга, который приходит к выводу, что всякая инфантильная регрессия такого рода становится в современных условиях необходимым элементом роли в спектакле на тему власти и подчинения.

От блаженного биологического единства отцов и детей во взрослой жизни остаются только трогательные, уменьшительно-ласкательные пережитки. И фотографии, на которых ясноглазые создания в платьицах и матросских костюмчиках еще не пришпилены булавками опыта к подробной номенклатуре бытия.