Аркадий Ипполитов: Ночной столик cпящей красавицы

Нет вроде бы ничего более далекого от политики, чем балет «Спящая красавица». А вот поди ж ты, у Ивана Александровича Всеволожского, директора императорских театров, который в 1890 году выпустил «Спящую красавицу» на сцену Мариинского и создал костюмы к этому балету, есть рисунок La table de nuit de la belle au bois dormant, «Ночной столик спящей красавицы». С точки зрения политической цензуры рисунок был абсолютно непроходим. На серо-коричневом фоне составлены непрезентабельные предметы, снабженные головами. Лица, известные всей России: Победоносцев, Катков, Толстой, Делянов – главные советники Александра III, определившие дух эпохи, именующейся «эпохой контрреформ». Тощий Победоносцев со своей остренькой мордочкой – закладка в книге, Толстой – склянка с морфием, Катков – колокольчик для вызова прислуги, Делянов – свечной гасильник. Рисунок – острая карикатура, изображающая общее состояние России, которая и подразумевается под la belle au bois dormant, «спящей красавицей леса». Всеволожский использует образ сказки Шарля Перро, но никакого Версаля, никакого праздника – сплошная унылость, сборище зомби. Рисунок читается как аллегория беспросветности русской жизни и парадоксальным образом связывает «Спящую красавицу» Перро-Чайковского со «Скучной историей» Чехова, замечательно передающей настроение времени. Рисунок сделан, видимо, где-то во второй половине 1880-х годов, и его можно рассматривать как подтверждение того, что с балетами Чайковского все не так уж и просто. У Всеволожского, когда он рисовал костюмы в стиле Франциска I и Людовика XIV для столь вроде безобидной с точки зрения политической цензуры феерии, в сознании подспудно сидело уподобление империи опутанному колючками мертвому царству. Не случайно же «Лебединое озеро» стало знаком политической реакции.

«Ночной столик спящей красавицы» – один из ста пятидесяти рисунков, в свое время подаренных Всеволожским его заместителю В. П. Погожеву. О деятельности Всеволожского писали и современники, и исследователи театра. Писали много и по-разному, но большинство авторов считает своим долгом заметить, что он был тип придворного человека и настоящего русского барина. Что такое «тип»? Ярлык, нацепленный на конкретную индивидуальность. Придворные вообще-то были разные, как разнообразны и русские баре – были среди них и Троекуровы, и князья Верейские. Будучи «типом», Иван Александрович был очень «нетипичным типом». Сын одного из членов «Зеленой лампы», он унаследовал от отца дух пушкинского времени: европеизм и легкую оппозиционность. В силу последней он, с детства имевший все привилегии, предпочитал находиться в некотором отдалении от власти, тем самым доказывая, что частная жизнь для него выше государственной службы. На верхушку чиновничьей бюрократии Всеволожский был вознесен случаем.

Связи, воспитание, ловкость и дипломатический опыт помогали Ивану Александровичу избегать скандалов, но дух Александра III с его проповедью национального превосходства, доходившего до шовинизма, ему был не просто чужд, но и отвратителен. При новом императоре всем заправляли новые чиновники, принадлежавшие не к родовой аристократии, называемой la noblesse d’épée, «дворянством шпаги», а к выслужившемуся la noblesse de robe, «дворянству мантии», подобные реальному Победоносцеву или литературному Каренину. Это были люди, сделавшие карьеру во время реформ и благодаря им, но затем, как это часто и бывает, трансформировавшиеся в самых злостных реакционеров. Победоносцева и иже с ним Всеволожский на дух не переносил, но по должности был обязан общаться с чиновничьей верхушкой. Парадокс, определивший деятельность Всеволожского: «эпоха театральных реформ» совпала с «эпохой контрреформ» Александра III.

Обязанности Всеволожского как администратора были более чем обременительны, но он еще успевал и творить, оставив после себя сотни эскизов театральных костюмов. Директор-творец – явление нечастое: директор прежде всего администратор и фигура общественная, творец же должен жить один и идти, куда влечет его свободный ум. Обычно административная работа сжирает все силы, на творчество их не остается, и обычно это к лучшему. Талант Всеволожского как театрального художника и декоратора строго, но объективно охарактеризовал В. А. Теляковский, сменивший Всеволожского на посту директора и относившийся к нему с предубеждением: «И. А. Всеволожский воображал себя художником и прослыл в обществе за человека, который имеет большой вкус и фантазию. В сущности, настоящих этих качеств он не имел, художник был более чем посредственный и вкус имел дилетантский, какой имеет большинство светских людей, выросших среди красивой обстановки старинных барских домов и побывавших за границей». Кроме театральных эскизов сохранилось множество его шаржей. Ловко сделанные и в меру едкие, они ничем не исключительны: типичные образцы салонного рисования, и, рассматривая опубликованные карикатуры, кажется, что Всеволожский снова проявляет себя как тип, тип придворного светского человека. Однако коллекция карикатур, принадлежавшая В. П. Погожеву и сейчас находящаяся в одном частном собрании в Петербурге, представляет собой нечто особенное.

Эта коллекция выстраивает очень субъективную, но и очень выразительную картину правления Александра III, подмеченную острым глазом человека, который «жил и мыслил» и потому «не может в душе не презирать людей». Всеволожский разворачивает целое действо, своего рода мультфильм о Российской империи. Персонажей множество, от всемогущего обер-прокурора до чиновника особых поручений при императорских театрах: власть, двор, свет, литература, театр.

В империи главное – иерархия. Всеволожский не изображает императора, он у него фигура умолчания, но собиравшаяся в передних Зимнего камарилья представлена исчерпывающе. Из политиков и придворных выстроена иерархическая имперская лестница, как бы продублированная совсем уж дурацко-карикатурной лестницей театральной администрации: вверху министр двора Воронцов-Дашков, за его ногу уцепился директор Всеволожский, и так до самого последнего чинуши. Картина империи напоминает сказку про дедку и репку: все повязаны друг с другом, все чего-то тянут-потянут, вытянуть не могут. Не империя, а огород, населенный карликами, по большей части злобными. Огород не плодоносит, пейзаж – все по большей части болота, гниль и миазмы, а карлики думают, что правят миром. Весьма неожиданный взгляд со стороны типичного вельможи императорского двора и чиновника императорской бюрократии.

• • •

Оказывается, этот придворный смотрел на императорский двор и на империю с убийственной иронией и, будучи сам частью властной структуры, власть ненавидел. Оказывается, что высокопоставленный чинуша, вовлеченный в самую гущу деятельности императорской бюрократии, был оппозиционером. Особый, совсем не типичный ум Ивана Александровича позволил ему сохранять по отношению к этой самой бюрократии достаточную дистанцию, с которой он мог трезво и нелицеприятно оценивать современность, о чем так красноречиво и рассказывают его рисунки, когда-то подаренные своему любимому заместителю. Настроение в них пропитано столь сильной неприязнью к своему времени, что она сравнима с ненавистью Александра Блока, так описавшего дух 1880-х в поэме «Возмездие»:

«Как тошно жить на белом свете» –

Бормочешь, лужу обходя;

Собака под ноги суется,

Калоши сыщика блестят,

Вонь кислая с дворов несется,

И «князь» орет: «Халат, халат!»

И встретившись лицом с прохожим,

Ему бы в рожу наплевал,

Когда б желания того же

В его глазах не прочитал...

Наше время по своей сути близко дряхлеющему историзму. Если модернизм считал использование элементов разнородных стилей прошлого проявлением творческой несостоятельности, то теперь это назвали полистилизмом и трактуют как игру ума. Эклектика перестала быть ругательством, а стала мировоззрением. В России же, где все чрезмерно, как и она сама, где вольтерьянство ведет к усугублению крепостничества, а марксизм оборачивается сталинизмом, переоценка ценностей, слившись с пафосом всеобщей перестройки, сильно политизировалась. В Европе жажда аутентичного исполнения барочной музыки как-то мало соотносится с желанием восстановления абсолютной монархии, в России же реабилитация вкуса эпохи Александра III идет рука об руку с реабилитацией идеи власти. Некогда неудобопроизносимый эпитет «императорский» превратился в гарантию качества, и на все связанное с русской монархией стали смотреть с восхищением. Китчеватые яйца Фаберже водрузили на пьедестал высокого искусства, а костюмированный бал 1903 года, сомнительное махрово-монархическое мероприятие, вызывавшее отвращение у всех мало-мальски мыслящих людей своего времени, воспевают как чистейшей прелести чистейший образец.

• • •

В этом смысле выставка в Царицыне «Тузы, дамы, валеты» открывает совершенно новый и неожиданный взгляд как на эпоху «золотого века», так и на модную ныне идею воссоздания. И если кто-то вдруг решится сегодня всерьез воссоздавать «Спящую красавицу», как она была задумана и осуществлена (а такие попытки время от времени предпринимаются), обойтись без ироничных и злых рисунков Всеволожского будет невозможно.С