Большая медведица. О песнях и страстях Наталии Медведевой
Близ громокипящих Елисейских Полей, на улице Понтьё, существовал ночной бар с русскоговорящим обслуживающим женским персоналом. Звался бар Chez Tania, в переводе «У Тани» – по имени хозяйки заведения. Контингент посетителей там был чрезвычайно пестрый. Туда, «лишь только вечер затеплится синий», наведывались гости со всех континентов. В их числе пришельцы из Нью-Йорка, Тель-Авива, а случалось, и из Первопрестольной.
В витрине бара красовалась тройка удалая, скопированная в масштабе один к ста с советской сигаретной пачки. Поговаривали, что авторство шедевра принадлежало, как кажется, самому Илье Глазунову. Ходила байка, что, де, знаменитый мэтр, наезжая в Париж, частенько захаживает в бар к Тане, своей доброй приятельнице... Являлась туда «на чашку шампанского» и богемная братия – заколобродившие по Елисейским Полям художники, писатели из числа русских парижан. Им щедрой рукой плескала Таня в бокалы искрящуюся влагу... бесплатно! Посвященные знали: хотя «У Тани» цена одной бутылки равна выручке за целый вечер в рядовой забегаловке, деньги здесь берут лишь за то, что бутылку для гостя откупоривали прелестными ручками «феи из бара». Из початых бутылок угощали друзей либо просто сливали шампанское в раковину.
Вообще, артисты и певцы у Тани всегда были в большом почете. Она и сама пела под балалайку и даже выпустила пластинку вместе с цыганским ансамблем Марка де Лучека. Называлась пластинка «От Тараса Бульбы до Гагарина».
...Залетала туда порой в ночи и ваша покорная слуга.
• • •
Однажды, зайдя в бар, я заметила новую певицу. Великанского роста, гибкая, словно резиновый шланг, в надвинутой на глаза мужской черной фетровой шляпе – она была красива странной красотой травести: громадный рот, на шее явственно проступает кадык.
«Не жалею, не за-а-ву, не па-лачу-у-у-!» – выводила певица у стойки мужским басом. Клиенты аплодировали.
Вскоре я вновь увидела ее – на улице Золотой капли, где обитал Хвост – Алексей Хвостенко, поэт и художник, феерическая фигура андеграунда, магнетически притягивавшая к себе богему пяти континентов.
Да, это была она – громадная, готическая! – угольно-черные ресницы, губы, серьги и кольца со стразами в кулак, широченный ковбойский ремень с пряжкой с тарелку... На жирафьей ножище восседает поэт Эдуард Лимонов.
– Наташа Медведева, – представляется. И тут же зычно заводит: – У-у-у-ы-л-л-юба-ви-как-у-па-та-шки-карылья! Люблю, люблю Лимонова! – ревет медведица, подкидывая на коленке возлюбленного, словно малое дитятко.
А тот, слегка растерянный, но довольный, у нее из-под мышки, как из норки, то покажется, то обратно юркнет, покажется – юркнет.
Я узнала ее. Она – меня.
• • •
Родилась Наталия Медведева в интеллигентной семье, в Ленинграде – «городе пьяных углов и нищих». Пятнадцати лет попала в Штаты. Там – коротенькие контракты на Бродвее, какие-то мужья, какие-то кастинги; наконец роковая встреча с Лимоновым – и столь же роковая страсть к поэту. Далее перелет через океан, вслед за любимым, которому она свалилась как снег на голову!
В Париже Наталия Медведева сразу оказалась в эпицентре богемного круга. Хулиганила на тусовках, колобродила в сквотах. Она была повсюду, и повсюду ее «было много».
Да и все в ней было чрезмерно: красота, руки, ноги, голова, голос. Она орала, пела, материлась – ей никогда не хотелось тишины. Тишины она боялась больше всего.
«Большая Медведица» (как ее называли) эпатировала эксцентрическими эскападами, истерическими скандалами – а сверх того яркостью, непохожестью, влюбленностью в Лимонова – и тем, что трахалась по пьянке со всеми его приятелями. Она якшалась «У Тани» с богатенькими папиками, художниками, братвой, чокнутым цыганом. Все это для того, чтобы привлечь внимание любимого, повернуть его к себе лицом – красотой, блудом, óром, матом, пением, стихами. Для него, единственного, культивировала Наталия образ пофигистки, оторвы, «дикой». Но она ведь и на самом деле была sauvage1 – одичавшая яблонька в заброшенном саду, с несъедобными горько-кислыми плодами-дичками.
Наталия Медведева не родилась поэтом. Поэт не может жить без стихов. А Наталия не могла жить без Лимонова. Для нее стихи были не целью, а средством. И, странное дело, обычно упрямый Пегас бегал за ней, как привязанный. Так и рождались стихи – щемящие, бесшабашные, текучие, на джазовых синкопах:
Выпачканный в дерьме алкоголик
Лучше, чем интернетовский жулик.
Впрочем, и тот и другой – рутина.
А жизнь?
Банковский клерк, пахнущий «Боссом»,
Готовый с восьми утра к вопросам
Босса, вернувшегося из Давоса…
А секс?
• • •
«Ну как мне его любить?» – фразу из прославленного мюзикла произносит Наталия, с которой мы по-соседски встречаемся на воскресном базаре по улице Лекурб. «Давай выпьем “кота”2, только у меня денег нет!» Мы заходим в близлежащее кафе, я заказываю ей ее любимый «кот». Она пьет и рыдает навзрыд басом:
«А он все пишет, все пишет! А я все хожу вокруг, хожу, а он все пишет – а мне бы подойти к нему, прижать голову любимого к груди – а он все пишет, все пишет!»
В голос плачет. Слезы, тяжелые, мутные, как пыльные висюльки на стеклянной люстре, падают в бокал с «котом». Потом посмотрела на меня: «Слушай, у тебя сигареты есть? Дай закурить...» Затянулась, глотнула Côte du Rhône и вдруг заголосила на все кафе: «Си-и-гарета, си-и-гарета, я люблю тебя за это!» – грубая, трогательная, большая потерянная девочка.
Она вернулась в Россию в 93-м. С Лимоновым они больше не сошлись. Как-то я увидела ее по российскому телеканалу на каком-то рок-концерте – страшную, худющую, старую, безумную – прекрасную!
Я стану стингером и героином.
Угрозой цивилизации! Всему миру!
Зависну в космосе орбитальной станцией
И сброшу на Землю свою радиацию...
Наталия Медведева умерла в 2003 году сорока четырех лет от роду в Москве – просто не проснулась.
Она завещала развеять свой прах над тремя реками, на берегах которых прожила жизнь: над Гудзоном, Москвой-рекой и Сеной. Отпевали ее в парижском соборе Александра Невского на рю Дарю. Подруга – холеная «бизнес-барынька», с черной громадной жемчужиной на пальчике, привезла в Париж прах в полиэтиленовом пакетике и высочайшего качества селедку. Прах ритуально вытрясли над Сеной – и отправились пировать на Университетскую улицу, в чей-то пятиэтажный особняк, кажется, XVIII века. Там, в зале, с коллекцией венецианских зеркал на стенах, на необъятном столе с порфировой доской разложили по мейсенским блюдам селедку, разлили по хрустальным бокалам водку, врубили магнитофон. Оттуда полился сиплый, с трудом (из-за плохой записи) различимый голос.
Видно, дух Наталии витал где-то совсем рядом: тот вечер на поминках превратился в вакханалию с переходом в оргию – тащили друг друга в коридоры либо устраивались тут же, на порфировом столе, среди селедок, водки, зеркал.
Вот то немногое, что я смогла рассказать про Медведеву. И поскольку никто ни о ком ничего не расскажет лучше, чем он сам о себе, даю напоследок слово ей самой:
А мне на лицо положат тяжелый камень,
Протащив мой труп по улицам города,
Еще и колом проткнут – а вдруг и впрямь я
Вампир. И похоронят на перекрестке. Здорово?
/...
/Мы все будем жить долго-долго… вот.
Только запах трупный уж слишком пахучий...
(Наталия Медведева, зима 2002-го.)