Современный взгляд на тело

Ольга Вайнштейн, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований имени Е. М. Мелетинского РГГУ, автор книги «Денди: Мода. Литература. Стиль жизни», составитель двухтомника «Ароматы и запахи в культуре»

1. По-вашему, создал ли XX век свой эталон или эталоны тела? Существуют ли такие эталоны сейчас? Какие институции их создают и зачем?

В ХХ веке возникло, на мой взгляд, два основных эталона тела. Первый связан с особой поэтикой репрезентации тела — это голливудский гламурный канон: Марлен Дитрих, Джоан Кроуфорд, Мэрилин Монро. Этот эталон «чувственной блондинки» оформился в середине 1920-х и в 1930-е годы, когда съемку и ретуширование стали производить по определенным правилам, чтобы достичь эффекта гламурности. Пионерами здесь выступили голливудский фотограф Эдвард Стейхен и чуть позднее — Джордж Харрелл. Они установили поэтику гламурной фотографии: чувственные позы, особое освещение, создающее эффект сияния, разлитого блеска, фокусировка на лицо, резкие контрастные тона. В результате возникала приятная визуальная упаковка, что способствовало «коммодификации тела», превращению его в товар, и позволяло обеспечить легкое тиражирование образа в открытках.

Второй телесный эталон — молодая худенькая девушка с параметрами 90-60-90 — появился в 1960-е годы. Во время молодежной и сексуальной революции на модной арене впервые заявили о себе подростки во главе со знаменитой Твигги, бравирующие своей худобой. Нынешние «фотомодельные» стандарты стройности восходят именно к шестидесятым годам, когда выросло первое поколение, способное бравировать своим благополучием — делать акцент на том, что они недоедают не в силу необходимости, а по собственному желанию. До сих пор этот канон действует в массовом сознании как императив, хотя сейчас благодаря таким моделям, как София Даль, Летиция Каста, Тара Линн, Кэндис Хаффин, успешно преодолевается культ худого тела.

Сейчас понятия о красоте становятся более разнообразными, и единого телесного эталона не существует, наоборот, последние годы в моду активно внедряются новые тела, которые раньше оставались сугубо маргинальными — пожилые, полные, инвалиды, трансгендерные модели. Ведь мода, особенно авангардная, неразрывно связана с толерантностью, с готовностью воспринять неожиданное, странное. Это, в сущности, подразумевает настрой на открытость, внутреннюю свободу, возможность взглянуть по-иному на привычные стереотипы.

Можно рассмотреть на одном примере взаимодействие моды и толерантности. На одном европейском показе на подиум вышла модель с протезом. Инвалид, человек с «ненормативным» телом, оказывается в сфере моды, и таким образом закладываются новые культурные нормы. Сейчас на Западе в рекламных кампаниях активно участвуют люди с ограниченными возможностями. Вспомним, как еще в 1999 году Александр Маккуин пригласил в качестве модели на свой показ Эйми Маллинс, у которой нет ног ниже колена: она дефилировала по подиуму в специально выточенных для нее протезах — деревянных элегантных сапогах. В России подобные мероприятия начали проводиться относительно недавно. Так, социальный проект BezGraniz проводит конкурс одежды для инвалидов BezGraniz Couture, где моделями выступают люди с ограниченными возможностями. Очень важно, что здесь идет речь не просто о формальном расширении нормативной телесности — тут внедряется экзистенциальное измерение, подразумевающее наше активное сочувствие и соучастие.

Рушатся и возрастные стереотипы: тела пожилых также включаются в сферу публичности. Я присутствовала на показе, где на подиум вышли старушки в достаточно откровенных платьях. Вначале это воспринимается как эпатаж, а потом приходит мысль: это же просто замечательно! Многие дизайнеры также предпочитают не исключать людей с нестандартными параметрами из круга своих клиентов, и тут, конечно, не последнюю роль играет экономический фактор. Но, так или иначе, происходит восстановление справедливости по отношению к тем людям, которые раньше не могли попасть в пространство моды.

2. В книге «История тела» уделяется большое внимание изменению отношения к сексу и сексуальности в XX веке. Насколько, на ваш взгляд, эта тема присутствует в общественном сознании в России? Полностью ли она табуирована или выражается через какие-то другие дискурсы?

В России в последние десятилетия отношение к сексу несколько раз менялось. В советское время в официальном дискурсе господствовал императив скромности. В женских журналах дежурными комплиментами были «скромно и строго», «скромно и просто», «скромно и удобно». Например, идеальной эмблемой скромности в одежде являлась простая черная юбка — обязательная статья гардероба любой российской женщины.

Строгая прямая черная юбка считалась необходимой, поскольку с ее помощью легко решалась проблема ансамбля: можно было бесконечно ходить в одной и той же юбке, постоянно варьируя блузки и свитера. Кроме того, по всеобщему убеждению, черная юбка замечательно «скрадывает» бедра, что объясняет ее популярность особенно среди полных дам. Девочки, носившие в советской школе коричневую форму, вырастая, переодевались в унифицированные темные юбки. Программная «скромность» таких юбок выполняла двоякую функцию: с одной стороны, это был идеологический антипод буржуазной «разряженности», а с другой, согласно Джеймсу Лаверу, «скромность одежды призвана остудить сексуальный пыл». Известный лозунг «У нас нет секса» иронически суммировал общую безрадостную картину.

В 1990-е годы в России маятник качнулся в другую сторону, и сексуально-откровенные образы стали активно заполнять визуальное пространство. Достаточно вспомнить агрессивную рекламу, в которой Н. Фоменко, держащий на руках девушку, провозглашал: «Я делаю это на кухне». В середине 1990-х в России появились такие мужские журналы, как Playboy и «Медведь» (последний был закрыт в 2011 году).

Сейчас, на мой взгляд, достигнуто некоторое равновесие, когда молодые люди довольно рано, нередко благодаря интернету, просвещаются по части секса, узнают о существовании сексуальных меньшинств. Появляются популярные книжки на тему «о том, как дети рождаются», все больше становится научно-популярных лекций, некоторые издания публикуют статьи на темы, которые раньше считались табуированными, то есть понемногу образуется информационное поле, в котором возможны цивилизованные дискуссии.

3. Как на вашей памяти изменилось отношение к человеческому телу? Какие современные телесные практики были бы невозможными во времена вашего детства?

Сейчас, конечно, получили распространение новые телесные практики: скажем, татуировки, которые прежде использовались только в криминальной среде или представителями субкультур; депиляция и эпиляция — раньше на пляже можно было видеть женщин с волосатыми ногами и подмышками, и никто не обращал на это особого внимания. Периодически в моду входят новые телесные зоны: например, несколько лет назад женщины стали обнажать живот, а в этом сезоне популярны блузы с открытыми плечами.

Но самое главное, радикальное изменение заключается в том, что в эпоху технологической революции выросло поколение, которое не мыслит себя без интернета. Это поколение живет в «двоемирии»: вспомним, как в начале XIX века романтики постулировали программный разрыв между миром мечты и реальности. Нынешние «техномечтатели» существуют наполовину в виртуальной реальности и с детства приучаются видеть себя со стороны через селфи и бесконечные посты фотографий в «Инстаграме». Они умело просчитывают эффекты разных ракурсов, мгновенно схватывают модные позы и трендовые выражения лица. Благодаря этой визуальной компетентности они часто более успешны в сферах, предполагающих публичное самовыражение.

Современные телесные каноны предполагают активное взаимодействие с современными технологиями — от компьютеров и мобильных телефонов до встроенных чипов. Речь идет о «киборгизации» человека. Рушится старая система привычного восприятия своего тела, возникают новые жесты (к примеру, жесты «смахивания» при работе с сенсорным экраном) и ощущение времени, появляется пунктирная манера общения, когда человек все время балансирует между миром онлайн и офлайн. Самосознание выходит на другой уровень — более сложный, где в границы тела органично встраивается ряд предметных дополнений. Эти предметы могут включать в себя не только традиционные средства — очки, линзы, слуховые аппараты, протезы, косметику, накладные ногти, парики, но и технологические приспособления: мобильные телефоны, портативные плееры и наушники, фотоаппараты, электронные ключи и кредитные карты — вещи, обеспечивающие «расширение» наших чувств и памяти и создающие доступ к пространству и финансовым ресурсам, усиливая личные возможности человека. Это дает повод многим исследователям говорить о появлении не только киборгов, но и «постчеловека» — героя будущих технологических утопий.

Таким образом, постепенно появляется новая модель телесности, которая формируется в немалой степени благодаря активности пользователей новых медиа.

Татьяна Ребеко, кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник Лаборатории психологии способностей и ментальных ресурсов им. В. Н. Дружинина, заведующая кафедрой аналитической психологии ГАУГН, автор работ и компьютерных методик по репрезентации тела

ХХ век «судорожно» искал эталон тела, что проявилось, в частности, в истории моды (свободные туники, женственные платья, платьишки-карандаши, хипповский унисекс, платья с люрексом, деловые костюмы). Полагаю, что интерес к телу связан с тем, что в поисках смысла жизни наблюдалась своего рода рассеянность, которая компенсировалась на телесно-поведенческом уровне (революции, войны, диеты, спортивные шоу, фитнес и пр). Сегодня этот кризис утрачиваемого смысла жизни обнаруживает себя в идеализации молодого (бессмертного) крепкого тела. Полагаю, что формируется своего рода фитнес-зависимость, которая является основой для нового рынка услуг.

Тема сексуальности трансформируется в нескольких направлениях. Во-первых, размывается и истончается сакральный смысл полового акта как формы построения отношений между партнерами по браку. Поэтому все менее табуированными становятся темы, связанные с сексом. Во-вторых, снижается психическая напряженность сексуальной (половой) сферы при одновременной сексуализации повседневных аспектов жизни (примерами могут служить жаргонные выражения, нередко матерные, применяемые в отношении денег, бизнеса, предметов обихода, привычек и пр.). Собственно сексуальность истощается, но находит свое воплощение в самых разных сферах жизнедеятельности, напрямую не связанных с сексом.

Снижение сакрального смысла сексуальности выражается в преувеличенной «открытости» всех проявлений телесности. Вместо телесной зажатости мы видим телесную свободу, что нередко принимает болезненно компульсивную форму «бесстыдства». Мое детство приходилось на тот период истории освоения тела, когда входили в моду все революционные практики, попирающие старые запреты. Мне кажется, что на современном этапе (я опираюсь на свой терапевтический опыт) телесные практики теряют сексуальное наполнение и мигрируют в сторону «здорового образа жизни». Возможно, во времена моего детства и юности за столом предпочитали говорить о сексе, а не о способе приготовления и калорийности потребляемой пищи.

Ирина Сироткина, кандидат психологических наук, доктор философии, ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники РАН, историк танца и двигательной культуры, автор книги «Свободное движение и пластический танец в России»

Три года назад, незадолго до своей преждевременной смерти, социолог Борис Владимирович Дубин прочел отличную лекцию «Идеальное тело и современное общество». В прошлые эпохи, говорил он, телесный идеал существовал, но не считался достижимым — люди не думали, что его надо добиваться. Напротив, в современном обществе, обществе модерна, идеальное тело признается целью и часто становится смыслом существования индивида. Для совершенствования тела, его очищения, поддержания его здоровья, защиты, одевания и украшения изобретается целая система практик, технологий и социальных институтов. Эти практики помогают если и не изменить тело реально, то создать видимость таких изменений. Так возникают институты моды, косметики, татуировки, правильного питания, достройки с помощью гаджетов и проч. В результате тело из «вещи» превращается в центр приложения технологий, интегратор смыслов, знак социальных перемен.

В XIX веке одним из самых сильных табу был запрет на показ обнаженного мужского тела. Шарль Бодлер утверждал: идеал мужской красоты — это Сатана. То, что чувственное мужское тело начало, наконец, изображаться, — во многом достижение гомосексуальной культуры. Вместе с этим появилось требование: прежде чем показать свое тело, мужчина должен его «сделать». Сейчас обнаженное тело, и женское, и мужское, становится объектом, можно сказать, жертвой коммерциализации.

В ХХ веке отношение к телу менялось часто, почти каждое десятилетие. В эпоху авангарда, 1910–1920-е годы, тело исчезало, растворялось в абстракции, его контуры расплывались в моментальной фотографии, размывались в движении. Замышлялось создание искусственного тела, тела-машины. В последующие два десятилетия последовал откат к консерватизму, возвращение к «естественному» телу. Подобно телу античного гимнаста, тело мужчин и женщин 1930-х годов бронзовело, накачивало мускулы. Позже эти два противоположных идеала стали сосуществовать, накладываться друг на друга. Но даже на моем личном веку отношение к телу, в общем, заметно поменялось, стало гораздо менее пуританским, более раскрепощенным и толерантным к индивидуальным особенностям, к различиям в выражении человеком себя через свое тело.