Эльчин Сафарли: Расскажи мне о море
На Инжирной улице Абшерона жила удивительная собака по имени Балерина. С бежевой курчавой шерстью, черными глазами-пуговками, ушами веерами и изящными лапами с длинными когтями. На вид обычная дворняга, если бы не одна особенность, породившая собачью кличку.
Стоило Балерине увидеть знакомые лица (она узнавала всех жителей улицы вплоть до малышни!), как она поджимала хвост, становилась на цыпочки и, скрестив лапы, начинала скулить, задрав мокрый нос к облакам. Подвывала не жалобно, а музыкально, чередуя высокие ноты с низкими, — подыгрывала своему приветственному танцу. Тонкие Балеринины лапы сплетались в такт ее музыке, отрывались от песчаной земли, выделывая в воздухе нелепые па.
Красиво смотрелась, чертовка! Особенно летом, когда на фоне ее представления изливались медом инжирные плоды, а гранатовые соцветия осыпались под бризом алыми лепестками.
В вихре танца собачьи глаза закрывались, и артистка будто помещала себя на красную цирковую арену, однажды виденную в телевизоре. (Была у абшеронцев традиция выносить во дворы голубые экраны, особенно когда они были не в каждом доме. Вот и подглядела собака.) Эх, мечты, мечты... Но Балерина была счастлива. Какая разница, в какой ты реальности, когда душа переносится произвольно, куда хочет. Стоит только закрыть глаза.
Представление длилось минуту, после чего Балерина возвращалась на четыре лапы и, опустив нос, обыкновенно, по-собачьи, виляла хвостом.
Гордая была псина, хоть и ничейная: не клянчила угощений, не подлизывалась, не путалась в ногах. Она лишь улыбалась, получая... да что Бог пошлет. Бывало, улыбку или поглаживание, случалось, кусочек колбасы или надкусанную котлету, временами безразличие, а иногда и шишку в бок (сыновья портнихи Зибейды не любили Балерину, за что мы с братом точили на них зуб).
Ни на что не обижалась удивительная собака, словно объясняя людям — чаще эгоистичным и неблагодарным, — что любовь ничего не требует. Сердце любит, переполняется божественным, изливается через край, и неважно, получаешь ли такую же щедрость в ответ. Это не жертвенность. Это то, что делает тебя лучше, дарит крылья. Пусть и невидимые.
Одним осенним днем, в те времена, когда телевизоры больше не выносили во дворы, а инжирные деревья сбросили листву, Балерину сбила машина. Чужая. Не заметил водитель перебегающей дорогу псины, переехал ее изящные лапы, с шумом и мутным выхлопом скрылся за поворотом. Балерина, лежа на мокрой земле, заскулила. Не жалобно, а напевая мелодию из любимого представления.
Долго лечили чудесную собаку, всей улицей. Искореженные открытыми переломами лапы отчаянно болели, но Балерина не обращала внимания. Ведь теперь она жила в теплом доме, в комнате с телевизором, который показывал цирк, ту самую арену. Балерина закрывала глаза и уносилась в мечту. Туда, где ничего не болит, где греет свет софитов и аплодируют восторженные зрители.
Задние лапы пришлось ампутировать — не срастались кости, возраст. Вместо них приделали коляску, которую быстро смастерил Джавид-уста, чеканщик из соседнего поселка. Он и забрал к себе Балерину.
В центре гостиной нового дома лежал красный килим1, который облюбовала собака для вечеров, когда семья смотрела телевизор. И вновь Балерина представляла себя в цирке, танцующей для любимых жителей Инжирной улицы, по которым скучала. Она навещала их, но теперь нечасто. У нее была новая жизнь. В прошлую она возвращалась, только закрыв глаза.
***
Ее звали Далха, и летом она исчезала из поля зрения. Псина с густой коричневой шевелюрой, несуразно широкими стопами, большими висящими сосками и глазами, полными материнского понимания. Ее кличка переводилась как «волна». Дворняга, настолько преданная западному побережью Каспия, что не покидала его даже в зимние месяцы, когда отдыхающие возвращались в город, а рыбаки, боясь штормовых ветров, реже выходили на промысел.
Она была с морем тогда, когда оно погружалось в себя, отстранялось от суши.
С наступлением июня Далха уходила с абшеронского берега. Появлялась к сентябрю, когда с инжирных деревьев падали не сорванные плоды2, которые хоронил гилавар, покрывая принесенным с берега песком.
Детвора нашего поселка выдвигала разные версии того, почему Далха не любит лето. Одни говорили, что она опасалась людей, с наступлением тепла заполоняющих берег. Не приведи Господь, кто-то не так поймет ее движения, раскричится, вызовет собачий ящик, и Далха больше не увидит моря.
Она боялась смерти, потому что никто не обещал, что там, в темной-претемной неизвестности, будет море. «Вот люди, когда говорят про смерть, ложатся под землю, но оказываются на небе — черт-те что! И какое же море на небе?! Нет его там, хвостом чую!»
Некоторые ребята предполагали, что с первым лучом июньского солнца Далха превращалась в русалку и уплывала на Наргин, жила у Таинственного маяка, построенного в одиннадцатый день декабря тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года на западном плесе острова.
Дедушки рассказывали, как немцы во время войны взорвали Таинственный маяк и как спустя годы абшеронцы его отстраивали. Нас безудержно интересовал и манил Наргин, но мы боялись не то что расспрашивать о нем, а даже смотреть в его сторону.
В годы Первой мировой остров был пересыльным лагерем для военнопленных. Большинство так его и не покинуло, умерев от голода, обезвоживания и змеиных укусов. Тихими ночами с Наргина доносились стоны беспокойных духов погибших солдат...
Версий летнего исчезновения Далхи существовало множество, истинной никто не узнал. Зато абшеронцы восхищались любовью псины к морю — собака не уходила с берега, когда бушевала вода, ветер бросался лезвиями песков, переворачивал рыбацкие лодки, разламывал пустующие спасательские вышки. И люди, и дворняги прятались в теплых укрытиях, только Далха лежала на берегу, изо всех сил втопив лапы в тяжелую мокрую землю. Не представляла жизни без моря.
Наутро после шторма собака еле открывала забитые песком глаза, ее уши заливал гной, легкие хрипели. Тетя Роза бежала к четырехногой мученице, брала ее ослабшее тело на руки, уносила домой. Стелила ей в теплом курятнике, промывала глаза ромашковым настоем, вычищала из ушей песок, отпаивала мясным бульоном. Псина в бессилии облизывала тетушкины руки, еле слышно поскуливала. Не от боли. От тоски по морю.
На рассвете третьего дня она сбегала. Скармливая сваренную для Далхи кашу другим бездомным псам, Роза повторяла вычитанные слова: «Собачья преданность границ не имеет». Год за годом, ураган за ураганом тетушка вылечивала Далху, которая так и не прижилась ни в одном доме.
После очередного шторма Роза снова пришла за Далхой. Собаки не было. В ту ночь море затопило берег и, видимо, забрало к себе любящее собачье сердце.
Далха не умерла. Она воссоединилась с Каспием. Навсегда.
__________________________
1 Гладкий двусторонний тканый ковер ручной работы (иран.).
2 На Абшероне существует поверье, что созревшие инжирные плоды, видевшие дожди, есть нельзя. Поэтому местные жители спешат собрать урожай.