Сомелье

Прилетаю я на днях из Берлина. Вечер. Снег. В аэропорту жду полтора часа мужа, который стоит в мертвой пробке. Наконец он появляется, злой, голодный, с ошметками нежности на губах, и мы садимся в машину. В это время — буквально, нога на подножке — звонит мой научный руководитель Щеглов. То есть звонит он, судя по всему, целый день, и вот, слава богу, дозвонился! Где вы были целую неделю? Весь на подъеме, сообщает радостно, что освободилось место для доклада. Какого доклада? — спрашиваю. Ну того, склоняет меня к радости руководитель Щеглов, который у вас есть возможность написать за четыре дня. Это такая удача: для докладов аспирантов никогда нет места на наших научных обществах, а тут один ученый отказался выступать, и мы решили всем обществом послушать вас. Короче, сейчас среда? Значит к воскресенью, но не позднее одиннадцати утра! Пришлите мне текст, чтоб я мог разослать его остальным ученым. Договорились?

Со мной очень легко договариваться. Потому что первые пять минут я молчу в состоянии, похожем на анестезию. Многие это принимают за согласие. И со стороны этих многих все идет как по маслу. Давно замечаю, но не успеваю предупредить.

Но это не все. После Щеглова звонит один тип с телевидения и говорит, что завтра они приедут ко мне снимать передачу про мою собаку Челси. (То есть на доклад остается три дня.) От съемок отказаться нет никакой возможности, так как мне их моя подруга сосватала еще полтора года назад. Она у них редактор. И ей нужно формировать контент. Передача типа «Квартирного вопроса», только вместо ремонта — декорация. Подруга меня замучила прямо: давай да давай тебе что-нибудь публично задекорируем! Но мне уже абсолютно нечего декорировать, говорю, ты же знаешь, я сама болгарским крестом две газетницы вышила. Гидрант эмалью расписала… Но мы можем сделать, например, целевую декорацию, — не унимается подруга. Например, к Рождеству буквально всю квартиру украсим треугольными салфетками. А? Или там мужу японский дворик соорудим. Он приходит — представь — а ты хопа! В кимоно и с чайником! А? Нет, говорю, как ты можешь, с треугольными — это не ко мне, ты меня не первый год знаешь. А что тогда? — уходила в глубокую депрессию подруга. Ладно, жалела я ее, оформите мне живой уголок. В смысле место для моей собаки Челси. Только придерживайтесь, ради всего святого, викторианского стиля, ибо мебель у меня через одну сплошной антиквариат.

Короче говоря, они мне бесконечно звонили, просили фотографии квартиры, собаки, себя, остроумных историй про счастливую собачью жизнь, потом они все фотографии потеряли — в общем, мозг совершенно выпили, и в конце концов звонят вот сейчас в машину, чтоб я завтра утром была готова к торжественной декорации и непременно с мужем. Но муж мой положил на эту декорацию еще в начале творческого пути. О чем я им и сообщаю. Тогда они говорят, что так нельзя. У них телеканал называется «Домашний», надо, чтоб семья была, а то у них все матери-одиночки да старые девы, пригласите кого-нибудь, ну хоть соседа (крупный план — лицо мужа). Хоть сестру. У вас есть сестры? Нельзя, чтоб вы были одна в кадре. (В жизни, значит, можно. А в кадре — ни в коем случае.) У меня, конечно, сестер лопатой греби, но кого я буду приглашать в полночь, а завтра рабочий день. Звоню в конце концов моей однокурснице Маше. Она точно не спит ночами, ждет счастья. Звоню и говорю, что у тебя, Маша, появился первый и последний шанс прославиться. Ой, кричит, а у меня завтра лекции и отчет! Не знаю, говорю. Как хочешь... Хочу! Хочу! — кричит Маша и начинает укладывать в сумку нижнее белье. Ну, слава богу, думаю, семью создала, в смысле организовала. Все, кто в машине, уже в тонусе, несмотря на голод. А вот и наша улица. Едем, между прочим, два с половиной часа, что один в один равняется пути от Берлина до Москвы, только поверху. Отрывая трубку от уха, обнаруживаю, что муж сгрыз руль, и мы передвигаемся с помощью дворников.

Приезжаем — как раз начинается Лига чемпионов. Это футбол, если кто не в курсе. До трех часов ночи. Ложимся спать, отпраздновав чью-то победу. Утром едва успеваю как следует намылить мочалку и сделать два давка шампуня, как в дверь звонит редактор программы. Кто там, говорю. Редактор Андрей. Открываю — а там Андрей плюс. То есть еще пять мужиков с ним. Как любит говорить моя мама, «беда не приходит одна». Потом еще столько мужчин, уже по одному, прибывало каждые полчаса. Они расставляли свои светильники и передвигали антикварную мебель, а последний сказал, что знаете, мы тут подумали, раз вы без мужа, пусть уж никого не будет в программе. Пусть как есть. Нетушки, говорю, человек — имею в виду Машу — вызвался мне семью заменить, ради этой программы с работы уволился и на выходное пособие белье купил, а вы ему отлуп дадите. Нехорошо так. Ладно, говорят, снимем вашу Машу, не плачьте.

Наконец является Маша. На час опоздала. В какой-то жилетке без лифчика. Сиськи в разные стороны. Где белье — не понимаю. Ты, говорит Маша, заметила, что я без лифчика? Я говорю, заметила, что ты без мозгов от счастья, Маша. Прикройся, в квартире двадцать человек, не говоря уже о собаке. Маша — за что я ее люблю — не обиделась, а поделилась косточкой. Наверное, по дороге заехала в магазин продуктов «Азбука вкуса», где она каждый день рассчитывает устроить свою личную жизнь с помощью йогурта. Каждый день покупает по пачке йогурта. Это она в журнале вычитала, что мужчин надо искать в респектабельных местах. Вот пробует в респектабельном супермаркете. Челси уже с утра забилась под стол. Решила, что мы переезжаем. А вот этого как раз она не выносит. У нее могут панические атаки начаться. Если косточками не запастись. Маша молодец. Будь как Маша.

Прошло уже часа четыре — ничего не начинается, ждем гримершу Люду, еще каких-то демиургов. Я подумала: когда, если не сейчас! Пошла в спальню и надела мини. В Берлине купила. Мужики молодые, сдержанные, мытые. Обувь сняли без последствий для обоняния. Правда, чувствуется, голодные. Но сами виноваты — они всю мебель из комнат на кухню сдвинули. Вот холодильник в стену и вдавился... Маша перемещается, колышет формами. Я даже задремала, как в подводном царстве, распределяя в пространстве ноги и выстраивая параллельный сюжет научного доклада.

И тут мне звонит знакомый визажист Виктор с трепетной просьбой приютить на ночь подругу из Самары. Не вопрос! Говорю. Если, конечно, она умеет спать стоя. Она — сомелье, серьезно так обрывает мою иронию Виктор, и это, видимо, должно многое объяснить. Я потрясена. У меня никогда не ночевали сомелье. Я по привычке задумалась, и все произошло как всегда.

— Так я, — говорит Виктор, — дам твой телефон?

— Дай, — говорю, — не жмись.

Тут же звонит эта подруга, по имени Вика.

— Буду в шесть — ничего?

— Конечно, — говорю, — как раз мне еще одной сестры не хватает в кадре!

Тут слышу в комнате какой-то женский голос, новый. Думаю, гримерша приехала.

— Здрасьте, — выдвигаюсь я в мини, — вы кто?

Девушка открыла рот, потом закрыла рот.

— Я? — (откр.-закр.) — Ведущая Таша!

— А-а-а, — сдулась я, — я думала гримерша Люда.

Все почему-то замерли. Потом Маша, затащив меня в ванную, испуганно шипела мне в сережку, что эту Ташу вся страна знает, кроме меня. Ну я же, говорю, гражданка другой страны — мне простительно. Кстати, где мой паспорт? Что-то я давно его не видела.

Таша обиделась — а куда деваться, ключи-то у меня! Зато остальное время хотя бы разговаривала по-человечески, а не как золотая рыбка. Ну, потом была эта съемка, сначала Таша сидела с нами за чайным столом, на котором в изобилии лежали муляжи конфет и пряников (а нечего с утра блокировать мой холодильник!), и спрашивала: как вы решились, как же вы все-таки решились? В городской квартире? Как будто Челси была не лабрадором, а уссурийским тигром. Потом сказали нам: переоденьтесь, типа прошла неделя — и мы осуществили внезапно посетившую нас идею осчастливить лабрадора матрасом. Я переоделась, а Маша застегнулась. С лестничной площадки щедро занесли золотые коробки. Лежанка в викторианском стиле, победно извлеченная из пестрой мишуры, оказалась будкой из некрашеных досок, обклеенной нашими семейными фотографиями. Чтобы животное чувствовало, значит, связь времен. Я бросилась рассматривать фотографии, а Маша членораздельно так произнесла в камеру: я в жизни не видела, чтобы Челси была так рада. Хмурая Челси наблюдала за тектоническим сдвигом в своей биографии из-под стола.

Тут — когда все уже склонились над розетками и проводами — появляется Вика из Самары. Под мышкой у нее пачка творога, а за пазухой паштет утиный. Ай да Вика, думаю! И вся группа уставилась на паштет. Но поздно. Таша стала у всех изо рта вынимать микрофоны. Темнело. А им еще предстояло оформить хлев для новорожденного теленка.

— Давайте я вам чем-нибудь помогу, — сказала Вика, имея в виду, что я сейчас прямо брошусь готовить ужин, сбивая по пути мебель. А она будет хлеб резать. Собственно, она угадала. Я вскипятила чайник, попутно слепила кабачковый торт, сварила мармелад, запекла глазурь, притомила спаржу, симметрично развесила изюм, а Вика рассказала мне всю свою жизнь без прикрас.

Оказывается, она обожала все испанское. Вот те на. Кто бы мог подумать! То есть вино, песни, горы, Сальвадора Дали. А когда девушка любит буквально и вино, и песни, и горы — к ней рано или поздно подтягивается и мужчина из этой группы национальных достопримечательностей. Я хотела, чтоб эту нехитрую азбуку переписала Маша. Но она к этому моменту убаюкала свою незапеленутую грудь и увезла ее спать. Утром ей предстояла унизительная процедура восстановления в должности. Вика же просто так сказала, что у нее с собой хорошее вино. А я достала водку.

Ночью пришел с работы муж, включил Лигу чемпионов и принялся поддерживать обе команды. Он едва не заглушил слабую просьбу Вики (кто эта женщина?) разбудить ее в 7.00, потому что ей надо в испанское посольство. На заре там выдают визы блондинкам. (Она сомелье! Кто? Вика из Самары.) Одновременно я открывала электронную почту и обнаружила там подробное письмо неутомимого Щеглова, который уже сам предложил и сам же успел засомневаться в тезисах моего будущего доклада. Такие слова, как «перцепция» и «аперцепция», я читала впервые в жизни. Это меня сначала насторожило, а потом даже завело как-то. Предыдущий доклад я писала три с половиной месяца. Щеглов планировал, что я заведу речь о восприятии произведения искусства, ауре, подлинности, исключительности… Все-таки он милый. Я еще раз обошла со всех сторон Челсину конуру. Можно ли считать ее произведением искусства? Достаточно ли она переосмыслена, чтобы отвлечь меня от прямого назначения рукотворного объекта? У ног моих хрустнул пакет. Я наклонилась. В пакете благородно светилась бутылка сотерна, оставленная Викой. Я открыла ее без штопора — до этого Вика успела мне рассказать на примере водки, что пробки по гамбургскому счету только портят вино, посягают, так сказать, на букет. Лучшие винтажные сорта специалисты завинчивают презренными крышками — и только выигрывают от этого. Действительно, откупоренный с легкостью фломастера сотерн удобно разместился у порожка живого уголка и уже сообщил мне свое выразительное arôme. В самом живом уголке, без труда поджав коленки, расположилась я. Матрасик еще пах слегка облагороженной икеевской пенькой. Надо мной выбранный креативным директором декорации сиял субботний закат на нашей даче — единственная фотка, где мы с мужем согласно улыбаемся в камеру. На остальных мы самозабвенно лобызаем Челси. Бутылка легко входила в раствор будки, опрокидывалась и выходила обратно к порогу. Теперь мне казалось, что искусства даже слишком много на этом участке прихожей, его виды слишком доверчиво проникают друг в друга, боюсь, они даже неспособны уже существовать по отдельности в отрыве от Испании, серийных йогуртов, заблудившейся Машиной груди, Лиги чемпионов, снегопада, Берлина, моей фанерной якобы антикварной мебели, которую я завещаю своим потомкам — думаю, оставшихся пары часов до рассвета мне хватит, чтобы описать это Щеглову.

Не знаю кто погулял с собакой Челси, но она вернулась к утру довольная.

Не знаю, кто выпустил Вику в направлении испанского посольства, но к вечеру я получила от нее SMS: «Аня! У меня все получилось! Визу дали! Аня! Какая у вас интересная, насыщенная жизнь! Я восхищена вашей красотой, гостеприимством и (sic!) самодисциплиной! Напишу из Испании! С любовью, Вика».